Юлия ДУНАЕВА, Санкт-Петербург
На Фонарном – китайский фонарь,
и усатый дракон под навесом.
Превращают здесь утку в янтарь
мастера из страны Поднебесной.
Корка неба сгорела дотла,
шелушится от холода кожа,
а в Китае так много тепла.
Заходи же, усталый прохожий!
Но прохожий ныряет во двор,
в желтый мрак проходного кубизма,
где из дворницкой тащит топор
недовольный скелет коммунизма,
где старуха не слишком добра,
но зато домовой разночинный
не забыл, для какого пера
предназначен был нож перочинный.
В застарелой тени этих стен
тухловатая влага клубится,
но, врастая в поверхностный тлен,
тут живет Городская Грибница.
Не гуляй здесь, а то оплетет
цепким гифом, и будешь потерян,
как по трубам расклеенный кот,
для Гражданок, Дыбенок и Стрелен.
Таня ИВАНЧАЙ, Санкт-Петербург
лабиринт сна про Белого Кита. Эпиграф
Если крест о шторме, разбитой лодке, живом тебе,
если выдохлось время, сдохло время, село на мель,
если время – рыба, время молча глотать твой след...
я вернусь в лабиринт под King Crimson. Epitaph. Первый снег.
Берегами крестит бестий моря вода-вода.
Под ногами – палуба. Снами, ветром живет дневник.
Я здесь – твой свидетель, мой друг, мой брат,
ты мне – царство небесное, мой двойник.
Маяку хриплой чайкой ночь накричит инфаркт.
Снова кожу с острова сдернет на шесть часов.
Не касаясь дна, я спрошу: – у тебя есть табак?
В телефонной будке новейший камень/завет без слов.
Юрий САЙФУЛЛИН, пос. Алкино, Уфа
Но гвалт их шумный не тревожит слух...
Росяных колокольчиков вокруг...
Брожу в потемках прошлого
УмЕршие пока не родились...
Еще до скифов, половцев, хазаров
Незримые могилы ждут хозяев,
Их нет пока, но мир-то есть, изменчив,
Давно истлела за веками плоть...
Зачем пришел ты в мир из ниоткуда,
Зачем уйдешь однажды в никуда?..
Все затихло в заснеженном парке
И не так ослепительно ярки
Нет следов на уставшей тропинке
И, свернувшись в клубок за рекой,
Спит она, собирая снежинки
Распростертой и длиной рукой.
И по этой тропинке, по белой,
Я пройду, оставляя следы,
Потревожить тебя не хотела,
Просто ночи так грустно длинны.
Юлия МЕДВЕДЕВА, Санкт-Петербург
Скрючишься, как в детстве, на диване,
и таким крючком тебя несет
жалобным к потрескавшейся раме,
а потом в протяжный небосвод
к облакам, что можно черпать ложкой
(ах, ванильные! ах, крем-брюле!),
а потом безжалостно положат
снова на диван. Как на столе
ни тирлим тебе, ни тилибом...
о твое стекло ударят лбом.
И спят уже обрубленные платья,
О, родина, ты больше не танцуешь!
Царей на нас расстрелянных не хватит,
О, родина, а кто тебя осудит?
Не Тот ли, что для акварели пас
Твои глаза невежливые, казнью
Что отпевали, как в последний раз,
Сынов твоих отброшенных, но праздных.
О, родина, ушедшим – слов не вылить
На плечи наши, где все тяжелее...
О, родина, не забывай фамилии,
Что умирали на твоей постели.
Своё им сердце больше не состаривать,
Не вспоминать ни страха и ни храма.
Теперь им только родину оставить
О, родина, родная старина,
Где нам найти с тобою разговора.
Ты мудростью отеческой полна,
А мы же дети словно нецелованные.
О, родина, как в белый белый лист
Ты брось свои кровавые чернила,
Кто ад прожил с тобой наполовину.
Ирина ТОЛДОВА, Санкт-Петербург
Вдаль уплыть, забот не зная,
Александр АТВИНОВСКИЙ, Оренбург
– … а я по-прежнему люблю
Когда ругаемся с ней шумно.
И вальс Чайковского играю!
Балет «Щелкунчик» сблизил нас,
А Мыш трёхглавый заведясь,
По сцене прыгал разъярённый.
О страхе мне она шептала,
Прижавшись, за руку брала,
Ты спросишь, ну а что же я?
А мне от счастья показалось –
И вот, минуло двадцать лет,
И многие утрачены надежды,
Кто не писал банальных стишков в шестнадцать-семнадцать лет?
Стишки о любви, о ночах и заре, где рифмы и ритма нет.
А я не хочу вырастать и быть частью общественных масс.
Я тоже писала тупые стишки, и снова пишу сейчас!
Лежу на полу и смотрю в потолок, жду, когда стихнет шторм,
Когда осядет эмоций шквал на мой непрямой пробор,
На плечи, ладони, на щёки и нос выпадет и пропадет,
Впитается в кожу, а ночь в стихи молча его вплетёт.
Подготовила Елена Луновская