Дневник ИХТИКА. Часть шестнадцатая

30 октября 2002 г.

Вчера она написала мне письмо. Между прочим, обмолвилась также, что у неё – никого, что я мог бы наведаться в гости. Я пришёл. Тортик, вафли, кофе. Она была рада видеть меня ещё больше, чем всегда. Я, как обычно, даю себе обещание, что это – в последний раз, и каждый следующий раз – последний. Необыкновенно нежна, изощрённые и "антиханжеские" формы ласк. Я просил её покурить при мне, она не хотела этого запаха. Изображал в лицах, как ты покупаешь в промтоварах пару свечей, одну большую, другую – поменьше, а продавщица сказала, что на складе есть и побольше, если нужно...

Уже не помню какой раз за всё долгую ночь она даже умудрялась играть при этом со своим котёнком. Я пугаю её, объясняя, что ноги сводит оттого, что это какой-то вирус проникает в нас. Трудный финал "ну, как добрался", мой. В её карих глазах благодарность. Учащённое дыхание, пот холодит спины, между нашими животами хлюпает влага. Наконец-то, такое длинное послание морзянкой неведомо кому. Замирание. Слышно только тиканье настенных часов и немножко шубуршанье её крыса Валерьяна в клетке. Ни дыхания, только несколько секунд пустоты. Это как вдруг оказаться в открытом космосе, с открытыми глазами. Поцелуй запотевшего виска. Надо бы запомнить ассоциацию протекания жизни как полового акта... Опытные в сексе партнёры не спешат; играют со своим вожделением; растягивают удовольствие в прелюдии, лаская друг друга почти до обморока. Извращенцы идут дальше: они мучают друг друга (связывают, бьют и т. д.). Иногда твои глаза кажутся очень старыми, а иногда – наоборот...

Обнимая меня и закрыв глаза, она подбирает прилагательные к морю, к шуму волн, к необитаемому пляжу. И когда, лёжа в её широкой постели, я наблюдал тёмное предрассветное небо сквозь тюль на окне, она вдруг проснулась, посмотрела на меня жалостливо, потом порывисто прижалась, и, уткнувшись мне в шею, всхлипывая, прошептала: "Я не хочу умирать..."

Утро. Долго ухожу. Дурашливо гадаем с ней, о чём пахнут мои перчатки. На лестничной площадке я подаю тебе ручку на прощание. Ты пожимаешь её трепетно – так прощаются бессмертные. Я отступаю молча, ухожу – так прощаются мужественные и гордые. Уже идя спиной к тебе и не смотря, только помашу рукой – так делают американцы. Спустившись и завернув в пролёт этажа, отправляю воздушный поцелуй – так поступают французы. Идя, ёжась, к остановке, шепчу «прощай, прощай» – так делают все.

Озабоченные лица прохожих. Мимо внушительного банка, молодые костюмы, одухотворённые дорогой туалетной водой, курят дорогие же тонкие сигареты; я в дешёвой шапочке и заношенной куртке, ко мне неприменимо прилагательное "дорогой". Они не задерживают на мне взгляда совершенно. Это мир или этот мир. Мне всегда и каждый раз неизменно стыдно своего жалкого вида, потому что нет у меня столько собственного достоинства, презрения к их условностям, наглости и т. п... или наоборот, оттого, что слишком много?

В маршрутном такси я засыпаю, женщины смотрят на меня с пониманием, остальные совсем не смотрят. Иногда, пробуждаясь, я вспоминаю, как она изображала белочку лапками кверху, как просила нарисовать химическими чернилами якорь у ней на груди, улыбаюсь при этом как пьяно-блаженный идиот. Потом я замечаю у одной из женщин полиэтиленовый пакет; на нём изображён кипящий ночной город, какой-то далёкий, нарисованный. Снова темнеет в глазах, я начинаю слышать шум полиэтиленового города; я – нью-йоркский таксист, проезжающий мимо красивых путан из России с хитрыми глазами.

Какие такие люди сидели и будут сидеть после меня на этом сиденье?

Случайно заметил, что моё изображение в водительском зеркале обзора салона не повторяло моих движений. Меня это нисколько не удивило. Я отвернулся и продолжал с отсутствующим видом сонно смотреть в окно. Там я вижу большую дорожную рекламу: абсолютно белое полотно и только маленькая стальная скрепка изображена в середине стенда. "Неплохо", – думаю я. Я вообще не люблю рекламы, так сказать, с человеческим фактором, тем более довольным и улыбающимся. "Всё очень просто, mon petit, всё очень просто...", – звучат во мне её слова. Потом эти слова сменяются другими, уже с какой-то бумаги, приклеенной прямо напротив меня: "Правила пользования городским общественным транспортом. Принимаем заказы на обслуживание свадеб, юбилеев, экскурсий, выездов за город, похорон. Грызунам проезд дороже. За рулём ангел".

Около моего дома сидит мокрая кошка и, сосредоточенно следя за плавающим в луже окурком, о чём-то думает. Осторожно беру её, не сопротивляющуюся, и всё ещё смотрящую в лужу, переношу под козырёк подъезда. Оказывается, бывают ещё и дождевые кошки...

Через неделю натыкаюсь на её светлый волос на своём шарфу. Присев в кресло, долго смотрю на него, пока не понимаю, что та кошка под дождём и была ты.

02.11.02 12:03

Когда я окончательно понял, что радикально отличаюсь от других людей?

Когда нашу роту отправили на работы в свекольное поле. Я с удовольствием махал тяпкой. Все другие же ни за что не хотели брать в руки инструмента, считая это позорным. Наш командир взвода заметил на моё усердие, что во мне есть что-то рабское.

04.11.02 12:45

У нас рядом с домом есть контора автомобильного такси. Там всё время много стоит машин в ожидании вызова. Идёшь мимо рядов машин с шашечками и смотришь на таксистов, одиноко сидящих на своих местах для водителя. Большинство просто сидят, слушают радио или просто глазеют на прохожих. Всего одного видел с какой-то газетой на руле, это был кроссворд.

Вот так, государи вы мои, мы и сидим всю нашу жизнь в ожидании чего-то...

«Зеленоглазое такси, притормози, притормози. Ты увези меня туда, где буду счастлив я всегда»...

11 ноября 2002 г.

Смотрю перед сном порнографические фотографии. Всматриваюсь в женские лица, думаю о том, что у них там за окном солнечный день; о том, что её страна так далеко отсюда, от моего города, где я рассматриваю порнокартинки с ней. Если бы я был там, я бы пригласил эту молодую девушку в бар, мы бы смеялись. Она бы говорила мне, что с работой туго, но это ничего.

Я точно ненормальный.

17 ноября 2002 г., 9:59

Наплевал ли я на угрозы, рефераты, работы, всякие дефекты ли системы, не засматривался ли на войну всех против всех, замеченную англичанином сэром Гоббсом. Не наливал ли себе непосильный жбан кофе «Пыль колумбийских дорог», который намеревался перенесть в ванную под сломанный душ. Сидел слушал тягучие и всегда грустные башкирские романсы на кухне по радио. Виделся ли ему парень, туда-сюда ходивший на крыше, была видна также бутылка в его руке. Вспоминал ли тебя?

Отливая в пластиковую бутылку под гудящий этот звук, я вспоминаю детство, будто мы с дедом на его грузовом ЗИЛе горох везём. Только ты одна знаешь, как я люблю отливать во всевозможные бутылки... – такая странная блажь.

«Пацан, ночью не ссы в стакан, не ссы в стакан! В рот пароход!»

P.S.: Не хочу больше никого обманывать. Первый и последний этаж не предлагать.

18 или 19 ноября, 2002 г.

В детстве, завидев паучка, спускающегося как скалолаз с потолка на пол, я тихонько подходил к его верёвке и незаметно срывал её на месте крепления, наматывая на руку, а паук травил свой канат и никак не мог добраться до пола, я всё ждал, когда же у него кончатся нитки, ведь не может же, в самом деле, бесконечно выходить из него этот трос, и вот, паук, поняв, что что-то тут не так, ползет потом наоборот наверх, к моей руке...

20.11.02 06:19

Я всё-таки студент. И у меня сессия. Я тихо сижу со своим бессменным другом компом, а за окном завывает вьюга. Я пишу какие-то тексты, я считаю их глупыми и ненужными, но всё равно пишу, потому что это моя война. Я перестаю стучать по клавишам и опять тихо... думаю. О том, что кроме этого ветра за шторами ничего и нет, что все эти дела, которые я неусердно делаю – выдумки людей от скуки. Так и есть, это всё ерунда. Я уже не доказываю преподавателям, что латинская семантика слова реферат означает – учебная работа для повышения аналитических способностей и интеллекта, а не для отнимания времени у человека. Я уже не улыбаюсь им и не говорю с задорной улыбкой "богохульные" мысли против оправдания права и государства. Я обычный заключённый, меня взяли в плен и выхода из этого вражеского лагеря нет.

Просто так зашёл в общагу к одногруппнице, увидел фотографию одной девушки, умершей на первом ещё курсе. Она вспомнила, что случайно увидела тогда, как я на кухне в задумчивости написал на каком-то клочке бумаги: "Уходят девушки от нас, они уходят и уносят холодный блеск холодных глаз..."

Блин, зря я начал думать, теперь я уже не могу больше писать этот долбанный реферат. Такие формы обучения неплохие, я не против, но они для кретинов. Я же не кретин, чёрт побери, сидеть 60 листов исписывать своим тараканьим бегом. Студент Шакиров, с вас 14 часов вашей жизни, пожалуйста, оплатите в кассу № 2.

В детстве мне доставляло особое удовольствие рисковать. Больше всего я любил залезать на всевозможные высоты. Взрослые просили меня, чтобы я не занимался дурью, что такие дурачества просто глупы. Времена детских дурачеств прошли, наступили времена больших, взрослых дурачеств. Но теперь меня никто не ругает, напротив, даже заставляют совершать глупые поступки. Что за странный мир, мама?

Уважаемый Сократ, как мудро вы поступали, не записывая своя мысли. Вы относились к жизни так несерьёзно, дурачились с молодыми юношами, рассказывали им странные истории. Легкомысленный старец, он ненавидел кухонную посуду и выстиранное сушащееся бельё.

Неправда, что ты не думал о нас, ты думал очень много, больше всех. Но что мог ты поделать с этой бессмыслицей. Какая разница. Нет, нет, ты не должен был. Никто ничего никому не должен, в этом мире так много долга. Нет, я не прошу, просто так стало грустно, далёкий-предалёкий дедушка Сократ. Если бы ты пошутил надо мной на своём греческом языке, ухмыляясь, я бы ничего не понял. Вот так живём мы тут, севернее от того места, где был когда-то твой каменный дом. Здесь холодно, города у нас совсем другие, чем ваши жаркие полисы. Скажи, не казалось ли тебе когда-нибудь, что люди на улицах пустыми как бы видятся, словно надуманными? Передаю тебе привет отсюда; знаешь, ещё из того, что ты любил сейчас ничего не осталось, всё куда-то исчезло. Хочу открыть тебе маленький секрет: твоя душа не умерла, когда ты выпил кубок с цикутой, она осталась жить. В каждом из нас по чуть-чуть и даже во мне. Ну, прощевай. Только с тобой мне нравится разговаривать. Пойду пить чай. Пробовал ли ты когда-нибудь индийского чаю?

Сижу часами в коридорах в ожидании, когда у меня примут зачёт или экзамен. Сердце, конечно, уже не бьётся от волнения, как это бывало на первых курсах. Есть только раздражительность на то, что приходится так много времени тратить на ожидание, дабы исполнить формальный ритуал.

Я сижу в коридоре, облокотившись спиной на холодную стену. Девушки с младших курсов идут, раскачиваясь. Они никогда не читают объявления на досках объявлений, они никогда не оборачиваются на свист. Они только чуточку тронут меня своим взглядом свысока и тотчас делают вид будто живут не в одном со мной мире, вернее, с такими, как я. На ногах выше колена – следы от сидения за партой у них. Шлейфы благоухающих духов тянутся за ними. Через несколько лет они перестанут так тщательно следить за собой и тоже станут внешне незаметными и серыми, как я сейчас в своём старомодном свитере.

В день моего рождения СССР официально присоединилась к Женевской конвенции о запрете рабства, ратифицировав её.

Во время разгара студенческой сессии всё так же, как во время революции. Непрекращающаяся спешка, целый день на ногах, бессонные ночи, бесконечные переговоры по телеграфно-телефонной связи. Я невыспавшимся полковником хожу и отдаю самому себе приказы.

Когда человек спит крепким сном, его будят, а он вставать не желает, а хочет только дальше продолжать спать... такой человек может в полусне пойти на чудовищные уступки, обещания и договоры в пользу будящего его, лишь бы только поспать ещё минутку.

Вижу, как какой-то бомж ожесточённо извлекает свои последние медяки для неё. Почему-то женщины никогда не подают милостыни, особенно пожилые. Когда же я кладу в холодные старушечьи руки тёплые российские монеты с двуглавым орлом, я думаю о... Кто-то в голове напевает «Марсельезу». Вижу себя, сидящего на грязном картоне, я сам себе подаю милостыню и сам себя я не узнаю. Тэнге, бог солнца. Я вижу не старуху, – молодую казахскую девушку, скачущую на коне по бескрайней степи. Это я объясняю открывшему мне дверь заспанному парню, что у меня убили братьев и сестру, что у меня есть маленькие дети, и поэтому я бежал войны. Я жил далеко в Кабардино-Балкарии и Черкесии и вот Башкирия, мирная мусульманская страна, но работу найти не могу...

 (Лексика, синтаксис и орфография авторские).

 Продолжение следует…