Салават. Исповедь. Часть двадцать третья

В 2009 году был запланирован Съезд СК Башкортостана и отчетно-перевыборное собрание. Моя задача сводилась к тому, чтобы показать мощь и силу нашего Союза. По количеству членов СК мы занимали четвертое место в России, и нужно было это высветить и подчеркнуть. Нам была выделена материальная помощь от Президента Рахимова, и мы начали подготовку. Наметили несколько концертов, в том числе и концерт юных композиторов (мне хотелось проследить, как развиваются таланты во времени). Не каждый композитор может работать с детьми, а у нас есть такие люди, кто помогает раскрыться талантам ребенка – у Ильдара Хисамутдинова Богом данный дар работать и с детьми, и со взрослыми. Также мне очень нравится деятельность моего однокурсника Сергея Иванова – он один из лучших теоретиков-педагогов и мастер по работе с юными музыкантами.

В результате все концерты, за исключением песенного в Филармонии, собирали аншлаговые залы, и я был очень рад этому. Очень хорошо прошли два балета – «Прометей» Рустема Сабитова и «Аркаим» Лейлы Исмагиловой. Мне же было очень трудно в то время совмещать работу над оперой, оркестровку, которую нужно было закончить к декабрю, и организацию концертов. И в этой суете я упустил, что собрание Съезда тоже нужно было готовить. Казенин в это время не смог приехать и предложил перенести собрание на другое время, потому что он сам не может быть в Уфе. Но мы решили оставить все, как есть, и к нам приехали Ширвани Чалаев и Марк Левянт.

Меня многие встречали, говорили, что все в порядке, ходили со мной. Единственный искренний человек, который не скрывал, что против моей кандидатуры на новый период, это музыковед Лиля Касимовна Кудоярова. А за моей спиной сгущались тучи. Я сам же рыл себе яму, и в неё же и попал.

Состоялись выборы, по которым мой письменный отчет не обсуждали, а занялись моими просчетами. В ход пошли и бухгалтерские дела, и неправильное ведение документации, и использование служебной машины…На меня опрокинулся сразу ушат негатива, организовали против меня прессу, и выставили неожиданно для меня кандидатуру Раита Гайсина. Наконец, мне позвонил Рафаил Касимов и сказал, что тоже выдвигается. Таким образом, партия была разыграна умело. Случилось то, что случилось. Я переживал, конечно, сильно. Меня остановили на полном скаку, в преддверии новых планов, которым уже не удалось осуществиться. Это было неожиданно и неприятно. Вспоминая Рустема Сабитова, мы никогда друг другу не наносили ударов в спину.

Как это не покажется странным, но меня «спасла» работа над «Наки».

Глава 21. Салават – педагог

После 90-х я думал, что все в жизни уже узнал и теперь меня уже ничем не удивишь. Я перешел в то состояние, когда нужно только развивать то, что умеешь. Но оказалось, что это не так. Мне предстояло познать новую грань своего характера и начать новый вид деятельности.

После окончания института у меня было тайное желание попробовать себя в роли педагога. И как ни странно, с течением времени эта мечта не пропала. Те люди, с которыми я учился, работали в институте искусств педагогами, но меня судьба как-то не выводила на это поприще. Нет-нет, я задавал вопрос Рашиту Зиганову, который был заведующим кафедрой, нет ли возможности мне поработать со студентами? Но тут же возникал другой вопрос – а как именно я буду с ними работать? Это же связано с нотным материалом, который я просто не вижу…

Как-то раз, придя домой на Ленина 162, на лестничной площадке я наткнулся на девушку. Оказалось, она ждала меня:

– Салават Ахмадеевич, я к вам.

Это была Гульнара Мухтаруллина. Она училась на четвертом курсе фортепианного факультета, и у неё появилось желание поступить на композицию. Она пришла, чтобы я послушал ее и взял в класс. Гульнара была готова перейти с четвёртого курса на второй, лишь бы только иметь возможность заниматься творчеством. Больше того, она уже поговорила на эту тему в деканате, и ей сказали, что если я соглашусь, то меня устроят по совместительству в институт. Она показала мне фортепианные прелюдии и песни. Мне показалось это очень сырым, яркой индивидуальности я не увидел, но меня подкупило желание учиться и хороший уровень владения инструментом. Я подумал, что на слух смогу корректировать её развитие и взялся заниматься.

Гульнара оказалась очень старательной и восприимчивой девушкой, не лишённой таланта. Жаль только, что композиторским ремеслом занялась несколько позже, чем нужно. И по характеру, как сформировавшаяся личность, она не дотягивала по одной причине – она во всем сомневалась. А композитор, коль уж взялся переводить нотный материал на бумагу, должен быть уверен в том, что делает. Ведь подумать только – за всю историю человечества никому, кроме тебя, эта мелодия не пришла в голову! А если начать при этом думать: «Будут ли играть?», «Услышат ли то, что я хотела передать?», «Понравится ли слушателям моя музыка?»… К ее сомнениям в собственных силах прибавлялись и проблемы психологического свойства – в детстве она пережила серьёзное потрясение, и была очень неуравновешенным человеком, часто замыкалась, находилась в депрессии.

Тем не менее, мы начали заниматься. Сначала работали над прелюдиями для фортепиано, затем пошли романсы на русском и башкирском языках, квартеты, квинтеты, сонаты – то, что полагается по программе. Затем мы написали симфоническую поэму и даже приступили к опере, кстати, неплохо задуманной. Меня радовало то, что у Гульнары ощущался рост как композитора, так и личности. И это придавало и мне уверенности в моих педагогических способностях – у меня было желание заниматься, мы слушали много музыки, осваивали компьютер. Другие педагоги, в частности, Салават Сальманов, Азамат Хасаншин, по поручению заведующей кафедрой композиции Лейлы Исмагиловой помогали Гульнаре оформить правильно партитуры, клавиры и т.д.

Обучение Гульнары, самой дорогой и первой моей ученицы, мне приятно вспоминать. Мы занимались по методике Евгения Николаевича Земцова. Ему достаточно было мне сказать слово, намёк, и я понимал свою задачу. Гульнара была такая же. Мы понимали друг друга.

Закончили мы хорошо, на пятёрку. Жаль, что потом она пропала из поля зрения. Причины понятны – композитору найти работу и устроить творческий процесс крайне сложно. Но человек она очень талантливый.

А после Гульнары ко мне в класс пришли новые ребята. Артур Мингажев и Дарья Жарикова. Артур по сравнению с Гульнарой был много слабее, к тому же крайне неорганизован. Он пришел после эстрадного отделения училища искусств и просто не представлял, куда влез, и что здесь нужно работать. Сколько бы я с ним ни бился, он так и не научился трудиться по-настоящему. Какие-то удачные вещи у него были (квинтет для медных духовых инструментов, хоры, романсы), но он так нерегулярно занимался, что я попросил перевести его к другому педагогу. Когда на пятом курсе он представил дипломный концерт, я очень мало услышал нового, помимо того, что мы с ним написали.

Еще одна моя ученица, Даша Жарикова… Это и моя радость, и горе. Она была очень хрупкая, слабая здоровьем, и мне ее просто дали на кафедре, без предварительного прослушивания. И началось наше знакомство. Послушав ее сочинения, я не был в восторге, но что-то интересное в этой девочке чувствовалось. Она была раньше лауреатом композиторских детских и юношеских конкурсов, хотя в наше время цена у конкурсов была совершенно другая. У нас раньше были лауреатами только Раджап Шайхутдинов, за ним же в Клингентале получил награду Владимир Суханов. В 70-80 годы на конкурсе Листа лауреатом стал пианист Вадим Монастырский. Вот это были победы! На международном же конкурсе первым был я.

А дальше страна открылась, и конкурсы посыпались, как грибы. Я не говорю, что это просто – стать лауреатом, но цена у конкурсов очень разная. Они сейчас обесцениваются пропорционально их количеству.

Даша, закончившая училище искусств, выросла в интеллигентной семье, где поощрялись её занятия композицией. Девочка получила хорошее образование, знала литературу, английский язык. Но идеи превалировали над воплощением. Забегая вперёд, скажу, что она стала позже работать у меня секретарём и получила прекрасную школу, работая над «Наки».

Первый год мы позанимались, и как-то все потихоньку начало складываться. Я пригляделся, пустил в свободное плавание, потом увеличивал нагрузки, и она справлялась. На втором курсе начал усиливать вопрос дисциплины и почувствовал сопротивление, которое дома, вероятно, выливалось в слёзы. Мне стала звонить мама и задавать резкие вопросы. Её не устраивало то, что мы иногда занимаемся у меня дома, но это было продиктовано только удобством – иногда у меня не было машины, и мне легче было работать дома.

Тем не менее, работа продвигалась. Мы написали романсы (к чести Даши, на башкирском языке), обработки для хора на украинские и русские народные темы, квинтет, квартет, работали в разных жанрах. Но всё равно, Даша не выполняла то, что я просил. В ней говорило её эго, и оно не давало слушать меня. Она стремилась сделать больше, и по-своему, но композиторское ремесло не давалось. Ведь секрет в том, чтобы научиться передавать с помощью нот именно свои мысли. А Даша чувствовала много, а выразить не могла. Может, она слишком распылялась, может, её немножко испортили конкурсы и жажда быстрого успеха, может, некстати в годы учебы вмешалась личная жизнь с двумя замужествами, а может, я сам виноват в том, что не требовал с самого начала выполнять мои рекомендации. Кстати, когда на пятом курсе она мне показала свои стихи, я ей сказал, что нужно было ей идти в литературный институт с таким поэтическим даром.

К выпускному дипломному концерту Даша достаточно написала музыки: и фортепианные пьесы, и романсы. Мы решили добавить к этому списку форму покрупнее, и задумали концерт для альта с оркестром, поскольку у Даши был приятель-альтист и проблема с исполнителем уже решалась сама собой. Для нас было важно освоить принципы классического письма. Даша взялась за дело с энтузиазмом, многое делала сама, консультировалась с исполнителем. Форма была традиционной, но в музыкальном материале включались национальные элементы. Концерт мы хотели в будущем включить в репертуар наших альтистов, поскольку он получался интересным и ярким.

Но получилось так, что приятель Даши уехал из Уфы, и мы обратились к прекрасному музыканту Владиславу Самойлову, с которым мы всегда понимали друг друга. Он с удовольствием согласился нам помочь, несмотря на то, что всегда отчаянно много работал и как руководитель своего коллектива, и как педагог ССМК, и как художественный руководитель по академическому искусству Башгосфилармонии. Для нас это было честью, что такой музыкант с нами сотрудничает. Он дал много ценных советов по оркестровой партитуре, и как человек ответственный и профессиональный, принял деятельное участие в работе. Концерт для альта, в целом, вышел интересным, хотя в третьей части ещё можно было поработать и довести до нужного уровня.

В 2010 году мы заканчивали Академию искусств с тремя выпускниками на кафедре композиции, и среди них Даша. На экзамен она вынесла фортепианные пьесы, квинтет для духовых, хоры и Концерт для альта с оркестром. Во время подготовки к экзамену, у нас была договорённость с капеллой об исполнении хоров Даши. И я предложил ей к четырём хорам добавить пятый для равновесия формы, поскольку там явно не хватало финальной части. Она согласилась, мы начали работать, всё подчистили, и вышли на экзамен.

Концерт выпускников удался. Прекрасно отработали все трое композиторов – и Фаниль Ибрагимов, и Надя Иванова, и Даша Жарикова. Всех комиссия похвалила, поставили пятёрки, и председатель Госкомиссии дала прекрасный отзыв о нашей работе.

Некоторое время спустя, в середине июня вручили дипломы, ребята отгуляли и отметили это событие, а на следующий день после выпускного, когда мы с Дашей работали у меня в студии, мне позвонила наш ректор Амина Ибрагимовна Шафикова: «Ваша студентка Дарья Жарикова переписала хор у другого композитора. Передо мной ноты её хора и ноты из Интернета. Я проверяю, и всё сходится».

Я даже не могу передать чувства, которые испытал в тот момент. Меня бросало то в жар, то в холод, и мне казалось, что сердце сейчас остановится. Диалог наш закончился быстро:

– Вы меня слышите?

– Слышу. Что нам делать?

– Зайдите ко мне.

– Хорошо. Мы сейчас придём.

Я повернулся к Даше и спросил: «Зачем ты это сделала?» Она сразу сникла, и стала объяснять, что на экзамен должна была прийти мама и бабушка, и она хотела удивить и обрадовать их.

Что я мог сказать? Для меня подобные вещи за гранью понимания, это даже не обсуждается. Казалось бы, мне так трудно писать музыку, но никогда в голову не приходило украсть у кого-то. А у неё же и голова на плечах есть, и глаза…Попросила бы меня, я бы ей написал и подарил. А так взять чужое сочинение и выдать за свое…

Началось расследование. Мы пришли к ректору, и разговор состоялся нелицеприятный. В голове столько мыслей пронеслось! Как оказалось, после того, как прошёл экзамен в институте, Амине Ибрагимовне позвонил руководитель хоровой капеллы Ильдар Ишбердин, который когда-то учился в Петербурге, и оказался лично знаком с композитором, чей хор переписала Даша. Я только одного так и не смог понять – почему он не предупредил меня раньше, зная меня лично и слушая на репетициях, что поёт его хор? Я бы успел предотвратить этот позор и не стал выносить на экзамен плагиат.

Жуткий был скандал. И как-то всё сразу на меня свалилось – и в Союзу композиторов говорили, что я плохо работал на своём послу и неправильно распределял средства и оформлял документы. Начались попытки отобрать у меня ставку секретаря, который нужен мне, как воздух. На трёх собраниях в 2010 году решили-таки ликвидировать ставку секретаря незрячего композитора. Причём, члены Правления СК знают, что для меня это самое больное место, но подписали. Это всё равно, что добить лежачего.

И третьим ударом стала Даша... Это был первый год, когда я официально начал работать в Академии, но случай вопиющий, и ректор совершенно правильно предложила мне уволиться по собственному желанию. Даше аннулировали диплом. А я получил на свою седую голову такой позор!

Самое обидное и смешное, что пострадал я один. Я же не могу знать всю музыку, которая пишется огромным количеством композиторов в разных городах и странах, и проверять все сочинения моих студентов на предмет фальсификации. Но мы же прошли с Дашей все предэкзаменационные прослушивания, и никто на кафедре не заметил подлога, не почувствовал разницу между произведениями Даши и того питерского автора. Госэкзамен тоже прошёл успешно. Но, конечно, вся вина на мне. Я должен был заметить.

К каким же результатам я пришёл, заканчивая первое десятилетие нового века?

Я остался без работы. Правда, моё увольнение никаким образом не повлияло на моё отношение к Амине Ибрагимовне. Я и раньше знал её как прекрасную пианистку и сотрудника Правительства, когда она курировала работу творческих организаций, в том числе и Союза композиторов. В свои молодые годы она не только показала себя человеком большой души, высококлассным музыкантом, но и личностью, наделённой практическим и жизненным опытом. Тонкая душевная организация совмещается в ней с дисциплиной и чётким мышлением. Она всегда находила общий язык с музыкантами, вникала, переживала и принимала мудрые решения.

В моём случае она правильно предложила мне уволиться, но потом пригласила как совместителя на факультет башкирской музыки. Может, кто-то её и осудил за этот шаг, но она не побоялась пересудов. Она знает институт изнутри, знает, какие у него проблемы. Она сможет поднять его на новый качественный уровень. Ведь в какой-то момент наша Академия потеряла своё высокое значение по воспитанию классических музыкантов. На некоторых кафедрах стали производить работников художественной самодеятельности и культпросвета. Но сейчас, думаю, Амина Ибрагимовна поднимет на должный уровень качество высшего образования в нашем вузе.

А что же я смог сохранить в эти годы испытаний?

Осталась голова на плечах, в которой ещё живут идеи и мелодии. Остался имидж композитора, который исполняется и востребован. Осталось имя – Салават Низаметдинов. И если я и упал в глазах коллег, но в своих глазах я не потерял главного – веры в себя.