Салават. Исповедь. Часть восемнадцатая

Интермедия

Мы не виделись пару-тройку дней, и я при встрече Салавата просто не узнала. Он весь светился от радости. Я приготовилась слушать какую-то интересную новость. И дождалась.

– Эти дни были наполнены беспокойным ожиданием. Я ждал решения одного принципиального вопроса. И все удалось. Я считаю это чудом. Случилось то, о чем я все эти 55 лет жизни, из которых 30 лет полноценного творческого процесса, я только мечтал.

Президент Рустем Закиевич Хамитов выдал мне финансовую помощь на мою композиторскую деятельность. Эта помощь включает то, что я могу содержать двоих квалифицированных помощников, три раза в год позволять себе творческие командировки, в которых со мной будет сопровождающий. Я смогу за счет этих денег оплачивать горюче-смазочные материалы для машины и обновлять компьютеры, приобретать аудио и видеодиски для работы.

Я считаю это чудом, потому что все вокруг прекрасно знали, что я слепой человек. Все знали, что мне нужна постоянная помощь. Но почему-то на это закрывали глаза. Министерству культуры не хватало культуры решить эти вопросы. Все знали, что у меня трудности, но все знали, что я с ними справлюсь. С другой стороны, я и сам всегда поддерживал имидж независимого человека, который не выпячивает свои недостатки.

А ты знаешь, что у нас существует программа помощи инвалидам? Вчера я услышал сообщение по телевидению, что председатель Счетной палаты Сергей Степашин докладывал о том, что средства, выделенные на помощь и адаптацию инвалидов, где-то растворяются и не доходят до адресатов.

И в этом отношении Рустем Закиевич, которому я написал письмо со своей проблемой, проявил человечность, доброту и оперативность. Он мне позвонил в мае, и в долгом разговоре пообещал решить мой вопрос и решил. Я ему безгранично благодарен, и буду всегда об этом помнить.

Помимо того, эта помощь меня обязывает еще ответственнее подходить к своему делу. Насколько я смогу это реализовать, одному Богу известно, но я постараюсь. Возможно, я стану писать поменьше, но получше.

На сегодняшний день моя задача такова – чтобы мои произведения звучали не только в Башкортостане, но и в России, и за рубежом. Так я определил для себя программу на ближайшие 5–6 лет. Попробую поработать с российскими менеджерами. Наверное, я бы не писал на либретто, сочиненное самим, а на известный литературный сюжет или историческое событие.

Все мы, творческие люди, живем в ожидании чудес. И одно из них свершилось – мне было оказано внимание и реальная помощь. Я должен хорошо и обдуманно воспользоваться этим.

И еще одно наблюдение. Ко мне все чаще стали обращаться люди с подобными моим проблемами. Вчера позвонила незрячая девочка Адель из Казани. Она закончила музыкальное училище, занималась пением и композицией. Есть еще один мальчик из Челябинска, который тоже хочет писать музыку, но не знает методику записи для слепых. Они собираются приехать ко мне и консультироваться. Насколько я знаю по России, талантливым и незрячим детям учиться специальным навыкам негде. Интересно, есть ли кто-то, кто не записывает сразу фонограммы, а пишет нотами? Адель, например, поступила в Гнесинский институт к Ларину, а он посоветовал ей съездить ко мне. Видимо, пришло мое время делиться своим горьким опытом.

В продолжение 90-х годов, моя личная жизнь тоже была достаточно интересной: у меня состоялось много поездок, я узнал, что такое качественный отдых. Это, конечно, напрямую было связано с моим финансовым состоянием. И мне везло участвовать в самых разных интересных событиях.

У меня была детская вокальная студия, которую я впоследствии намеревался превратить в детский хор. Я мечтал об этом. Но у меня одного не хватало для этого сил.

Я участвовал в открытии и становлении нашего Национального симфонического оркестра.

Я был задействован в открытии Татарского театра «Нур», которым руководил Байрас Надимович Ибрагимов. С этим театром мне довелось съездить на гастроли в Казань. Это были хорошие, счастливые минуты, когда у меня появилось много новых друзей.

Я часто ездил на фестивали, секретариаты, организованные Союзом композиторов России.

Я продолжал встречаться со своими слушателями, и много бывал на концертах и авторских вечерах.

И всегда и везде я находил поддержку и чувствовал ответную любовь зрителей и понимание от власть предержащих.

И впервые я стал выезжать на отдых. Часто местом отдыха бывал Геленджик в Ставропольском крае, бывший оплот белого движения. Там такие благодатные и гостеприимные места! В Геленджике есть санаторий «Солнечный берег», где я очень люблю бывать. Я там отдыхал раз 11-12, иногда один, иногда с кем-то. Этот санаторий удобно расположен, и в нем легко ориентироваться незрячему человеку, и лечение там хорошее. Но главное – море! Сам санаторий расположен в бухте с волнорезами, и там удобно купаться. Летом там собирается прекрасная музыкальная тусовка, и мы чудесно проводим время.

Там удобная Набережная, километров пять. Пока пройдешь туда-обратно, съешь мороженое или выпьешь вина, чувствуешь себя очень хорошо. Все это великолепно. Один раз, когда мы гуляли по Набережной, с нами произошел один случай. Мы подошли к игровому автомату, где нужно было выбрать одно число из шести, сыграли и выиграли 240 рублей, потратив при этом рублей 20! А еще как-то раз мы решили пострелять в тире. Я был с другом Валерой Кузнецовым. Инициатива пострелять исходила, как бы это не казалось странным, от меня. Надо было выбить из 49 как можно больше чисел, и взять либо подарок, либо пульки. Валера показывал мне, куда стрелять и корректировал мои выстрелы. Я выбил за шесть раз 45 очков! Чуть-чуть не добрал до 49, но бедный продавец, конечно, не поверил, что я слепой и подумал, что мы его разыгрываем.

Так что Геленджик подарил мне и радость отдыха, и интересные знакомства, как романтические, так и деловые, и подлечил мой бронхит.

Про конец 90-х годов я могу сказать, что это были самые прекрасные, самые бурные  в смысле творчества, и результативные в смысле приобретения друзей, годы. С другой стороны, это было самое тяжёлое, самое переломное в моей жизни время.

Проблемы остались те же – прежде всего, это злоупотребление алкоголем. И это становилось всё более угрожающим, страшным. Я это понимал и осознавал. В каком-то смысле, это было уже началом лечения, поскольку осознание проблемы – это пятьдесят процентов успеха, помощь себе.

Вторая проблема похуже и полегче. Существует поверие о том, что совершишь грех, и он вернётся к тебе многократно. И у меня грехов накопилось достаточно – маленьких и побольше. Но был один грех, когда я обидел человека, который хотел быть моим другом и с которым мы дружили. Это не даёт мне покоя и по сей день.

В 1997 году пришла расплата в полной мере, и я был на грани самоубийства. Ноябрь-декабрь были сплошным кошмаром. Много накопилось негативных мыслей, которые подталкивали меня к пределу. Одним ударом было то, что я не получил премию имени Салавата Юлаева за «Ночь», хотя считал, что я её достоин. Вторым ударом стали проблемы на студии «Салават». Цепочка сделок, заключённых моим коммерческим директором, сорвалась, и в результате студия задолжала, и мы обанкротились. Слава Богу, что в этой цепочке документов не было ни одной моей подписи.

Я почувствовал себя никому не нужным, брошенным всеми, презираемым. Я решил, что полностью потерял себя в жизни. Я воспринял то, что со мной происходило, как крах, конец, неизбежность. Я был опустошён морально и физически, как будто израсходовал до донышка всё, что отпущено мне Богом.

Перед глазами проплывала моя жизнь. Не сказать, чтобы я прощался, просто впереди я не видел пути. Сплошная темнота.

Всё просто – жить или нет. Если нет, то не допишу «Мементо». Но больше терять нечего, да и брать – тоже. Думал: «А что же делать?» Выпил пару рюмок и лёг спать. Последняя мысль: «Пропади оно всё пропадом!»

Утром первая мысль: «Для того, чтобы достойно прожить, надо пройти всё, что дал Бог». И с этого момента началась моя новая жизнь, с чистого листа. Опять борьба, опять стимулы, опять поиск.

С тех пор я начал потихоньку избавляться от алкоголя. Не сразу, потому что тянуло по-страшному. Но одно я понял точно – никакое лечение, никакие вливания не помогут, пока сам не осознаешь, что это нужно преодолеть.

В 1998 году мой друг Игорь Китапов познакомил меня с Валентиной Михайловной. Она живёт в Нефтекамске, и её знают, как экстрасенса и ясновидящую. С тех пор мы с ней друзья. Я с ней советуюсь, сверяю свои дела и поступки. Она говорит мне далеко не всё, тем более, что я сам многое чувствую. Но она мне очень помогает – руками, дистанционно влияет на участки головного мозга, лечит, регулирует давление, помогает с видимыми и невидимыми проблемами. В тяжелейших жизненных ситуациях она сильно мне помогла, за что я ей очень благодарен.

Когда я к ней пришёл впервые, много узнал о себе. Мы приехали к ней с Игорем где-то в апреле. Ничего особенного в её жилище не было – обычная двухкомнатная квартира в панельном доме. Я присел на стул. Передо мной горело несколько свечек, по-моему, три. Валентина Михайловна поздоровалась, обратилась на «вы». Она про меня ничего не знала, но начала рассказывать о том, что я в семье был нежеланным ребёнком, что занимаюсь творчеством и т. д. Потом я начал спрашивать, и она отвечала на мои вопросы.

Я прошёл первые пять сеансов. Чувствовал тепло её рук, когда она меня лечила, и холод, когда регулировала давление или разбивала соли. Не сразу, но как-то начинал входить в нормальное состояние. У меня по-прежнему бывали периоды, когда я пил, потом год не притрагивался к спиртному. В основном, это было связано с творческими перегрузками.

На примере создания «Ночи» и «Мементо» я могу попробовать объяснить, какой ценой они мне достались. Сначала мне нужно было написать клавир. Это целая охапка тетрадей. Потом мне надо надиктовать «на карандаш». В то время у меня не было секретарей, которые могли бы это быстро написать. В результате в опере было кошмарное количество ошибок, которые пришлось исправлять Платонову.

За время работы над «Ночью» я сменил шесть секретарей (забегая вперёд, в работе над «Мементо» – пятерых). Основной причиной «текучести кадров» было то, что люди не выдерживали нагрузок. Работа тяжёлая, требующая квалификации и практики. К тому же мало оплачиваемая. А ведь нужно было не только записать надиктованный текст, но и переписать набело. И этот ад – протяжённостью в несколько месяцев. Я диктовал в день по 4-5 часов, да ещё и сам работал. Клавир «Ночи» доходил до 700 страниц, а партитура формата А-три доходила до 960 листов! Это не подвиг, а необходимость, как бы трудно это не давалось.

Продолжение следует…