Солнце всходит и заходит. Часть тридцать восьмая

Говорит Евгений Попов

Отгремели два путча, продолжились демократия и чеченская война, причем выяснилось, что одно другому не мешает. Я в политику не лезу, но думаю, что если бы Ельцин вовремя и правильно сообразил, то никой чеченской войны – ни первой, ни второй – не было бы. И еще много чего и кого не было бы…

Ладно. Я, как Лариосик из «Дней Турбиных «человек не военный», и не мне об этом рассуждать. Я лучше о писательстве, это, пожалуй, единственное, в чем я худо-бедно, но все-таки, кажется, разбираюсь.

А разрешено ведь у нас в этот момент российской истории действительно было всё. Или, чувствую, что меня немедленно кто-нибудь поправит, почти всё. Всё бывает только в коммунизме и на том свете.

Практически всё. По разным программам телевизора показывали эротику, переходящую в порнуху и возвращающуюся обратно. Издательство «Московский рабочий» огромным тиражом напечатало на серой бумаге книгу о том, как падшую женщину с планеты Ен-Би направили на Землю с секретным заданием во что бы то ни стало раздобыть огромное количество спермы Гомо сапиенса – человека разумного. С другой стороны, принялись за восстановление Храма Христа-Спасителя.

Еще не вышел закон, запрещающий употреблять в печатной продукции четыре известных всем в нашей стране нецензурных слова. Всякие типы выступали по отечественному радио и телевидению, ругали советскую власть и всех ее вождей. Газета «Известия» осудила Президента, что он в Берлине дирижировал оркестром и плясал «Калинку-малинку». Школьники распевали похабные песни.

И им за это ничего не было. Равно как и другим, постарше.

Тут выявилась любопытная тенденция. Многие писатели, в основном из «коммунистов с человеческим лицом», которые при Советах изнывали от отсутствия Свободы Слова, хотя их печатали «после изнурительной борьбы» в «толстых» журналах, издавали отдельными книгами, пускали в составе официальных делегаций под руководством гэбэшника полюбоваться Эйфелевой башней с запретом посещения Пляс Пигаль, увидели, что действительно никому пока ничего не было. Тут они сильно осмелели и придумали заниматься антицензурой. То есть при переиздании своих текстов, некогда со скрипом, но одобренных советской властью, стали вставлять в эту каноническую прозу «всяку бяку» против упомянутой власти. Например, цитату из Бердяева, а то и Троцкого, Авторханова, фразочку о том, что Ленин такой же упырь, как его верный ученик Сталин-Гуталин. Употребляли вместо «Великая Октябрьская Социалистическая Революция» уничижительное определение «Октябрьский переворот».

Меня однажды некий западный человек спросил в одном из интервью:

– Евгений, советская власть кончилась, коммунизм умер, дела постепенно улучшаются, люди становятся другими. О чем вы теперь будете писать с вашим критическим складом ума?

– Не волнуйтесь, мне на мой век работы хватит, – огрызнулся я и тут же добавил свое выстраданное, аксиоматическое: – Принц Гамлет под большевиками не жил, но у него тоже были проблемы. Кроме того, люди и есть люди. Они другими стать не могут. Русского можно научить танцевать чарльстон, но он от этого американцем или американкой не станет.

Не могу сказать, что я сильно огорчен тем, что оказался прав на 100% и на все эти годы, включая нынешний 2020-й! Оно, конечно хотелось бы, чего-нибудь такого… эдакого… посветлее. Но ведь нам и для нас это было сказано: «Царство Божие внутри нас», а не для других обитателей планеты.

Легко ли быть писателем в 90-е?

Творческая судьба у тех писателей, кто начинал в конце 80-х или в начале 90-х, складывалась непросто. Кто-то из них сумел захватить недолгий период писательского внимания (да и то приходилось конкурировать со вновь опубликованными вещами классиков). Кто-то не захватил и этого, сразу окунувшись в издательское безвременье. Такие герои 90-х как Владимир Сорокин, прорвавшийся к массовому читателю (пусть и таким образом – через шок и недоумение), были абсолютным исключением. С Сорокиным, кстати, наш герой был знаком еще в 80-х, когда тот начинал в среде концептуалистов. Больше всего Евгений Попов ценит у него «Тридцатую любовь Марины» и «Норму», то есть, вещи ранние. К вещам последующим и нынешним относится, скажем так, более прохладно.

Он сожалеет, что не сложилась полноценная литературная карьера у очень талантливых прозаиков – Валерии Нарбиковой, Ларисы Ванеевой и Зуфара Гареева.

Гареев (он родился в 1965 году) в начале 90-х выпустил несколько книг (критики особенно высоко оценили сборник «Мультипроза» и повесть «Парк»). Как мы видели выше, Гареева, совсем молодого тогда, ставили в весьма почетный ряд состоявшихся прозаиков. Он много работает как журналист, в том числе и в откровенно бульварных изданиях (писательские заработки в 90-х свелись к нулю) – как сообщают справочники, он даже подвергался уголовному преследованию за участие в издании газеты «Ещё», признанной порнографической. Был приговорён условно к 2 годам лишения свободы, освобождён по амнистии... С середины 90-х, когда ему исполнилось 30 лет, мы ничего не знаем о новых гареевских книгах. А между тем вот как писали в свое время критики о рассказе «Парк», ставшем ярким литературным событием: «Гареевский Парк всемогущ, потому что он, если угодно, Парк без свойств, открытое и влекущее пространство, способное обернуться и Эдемом, и лесом испытаний волшебной сказки, и царством пьяной свободы, и сверхрегламентированной моделью правильного мира (доска почета и спортплощадка). Парк дарует героям то, что таится в их подсознании. Он одновременно архаичен и ультрасовременен. Парадоксальным образом в примелькавшемся со сталинских времен определении – “культура и отдых” – заключена едва ли не важнейшая смыслообразующая антитеза, тщательно исследуемая лучшими гуманитариями ХХ века: “культура и природа”.

Валерия Нарбикова прославилась после выхода в «Юности» в 1988 году повести «Равновесие света дневных и ночных звезд», успех закрепила необычная повесть «Около эколо», ставшая несмотря на свою сложность любимой у многих молодых интеллигентов на рубеже 90-х. Нарбикова в то время писала «сложно», но это была такая словесная вязь, которая эффектно воздействовала на читателя и «поверх смысла». Причем Нарбикова была переведена на несколько языков (вот уж намучились переводчики!). После яркого взлета с середины 90-х Нарбикова не публиковала новых вещей почти 10 лет. Много занималась живописью. Сегодняшнее поколение, к сожалению, мало знает ее прозу. Да она и сама, судя по интервью, не стремится найти издателя и читателя. Пишет карандашом и не занимается набором, оформлением своих текстов, их подготовкой к печати. Совсем не ищет издателей и не практикует самораскрутку. Говорит по этому поводу так: «Для того чтобы «предлагать» (читай – «себя», а как иначе?), нужен порыв. Понимаете? А я… У меня нет его. Порыва. Поэтому не ношу – не предлагаю – никому – ничего. Просто пишу, и всё».

Лариса Ванеева, очень востребованная как писатель в начале 90-х, не издает новых книг с конца 90-х, живет, если верить Сети, сейчас при Пюхтицком Свято-Успенском женском монастыре в Эстонии...

В общем, обоймы, конечно, не надо, но крепкого литературного поколения у прозаиков, начинавших в конце 80-х – начале 90-х не возникло.

В середине 90-х наш герой продолжает общаться с Василием Аксеновым, уже задумавшим перебраться из Америки в Европу (что сделает окончательно в начале 2000-х. Кстати, именно в 1995 году Аксенов заявил: «Рухнула американская мечта о плавильном котле наций. Наблюдается диктатура меньшинств – тоталитаризм от противного... существует настоящий культ меньшинств. Я понимаю, что за ним стоит двухвековая демократическая традиция, но это другая крайность, для демократии самоубийственная. Принадлежность к сексуальному или национальному меньшинству не кажется мне какой-то доминантой личности».

Начинается дружба с Александром Кабаковым, с которым до этого было простое знакомство. Постепенно у героя складывался новый прозаический канон. «Не пошел» лихо задуманный роман о войне с лесбийской тематикой (судя по частям, вошедшим в роман «Накануне накануне», это было бы произведение нового для нашего героя сорта; однако пока для резких перемен в поэтике было не время). «Накануне накануне» только намечал (как и «Душа Патриота») новую дорогу – к БОЛЬШОМУ жанру. Впереди были «Зеленые музыканты», главная книга этого десятилетия.

Говорит Евгений Попов

Смеяться, презирать, материться, ерничать, грустить, романтизировать действительность, подвирать с художественными целями – ради Бога! Ты свободен. А вот всерьез ненавидеть, обличать, рецепты прямые или косвенные предлагать, спасать человечество – увольте, не моя специальность. Счастье быть писателем, особенно в России, которая, так уж случилось, до сих пор литературоцентричная страна, и писатель есть персона ОСОБЕННАЯ, даже если он валяется в канаве пьяный вдребезину как любимец народа Сережа Есенин.

Ну а что такое НАСТОЯЩИЙ ПИСАТЕЛЬ – тоже не «бином Ньютона». Для меня это тот, кто НЕ МОЖЕТ НЕ ПИСАТЬ. Кто пишет, не очень-то просчитывая конечный результат дела: дадут ему премию или наоборот, разбогатеет он или помрет в нищете. Денежек и славы всякому пишущему охота, но поверьте мне, что ВЫГОДНЕЕ на это не рассчитывать. Вспомните кое-чьи биографии и согласитесь со мной. Так и писать нужно, как сам себе установил. КАК И РАНЬШЕ ПИСАЛ, даже если и все на свете разрешено. Какое мне дело, за кого когда-то был Данте. За гвельфов или за гибеллинов.

«Золотой век» и его обитатели

Девяностые годы поставили в качестве важного вопроса необходимость изменения литературных изданий. «Толстяки», не менявшиеся по виду целые десятилетия, издающиеся на плохой бумаге, малоприметным шрифтом, несмотря на это получили свои «шестьсот секунд», несколько лет, вернее – громчайшую популярность. Когда тиражи составляли миллионы экземпляров, и казалось, что так будет всегда. Увы, все закончилось. Толстым журналам нужно было думать о своем выживании. А издателям и писателям – об освоении новых форм периодических контактов с аудиторией. Тут-то и появился уникальный для своего времени феномен – журнал «Золотой век». Возглавлял издание видный поэт Владимир Салимон. Первое время рядом с ним стоял и хорошо нам известный художник Семенов.

Журнал, с одной стороны, несколько пародийно отсылал к периодике начала ХХ века, к «Золотому Руну», прежде всего. С другой – бросал вызов «толстякам» как изданиям принципиально «без картинок». Он был чрезвычайно красив, роскошен, полон визуальных придумок, при этом лишен пафоса – преисполнен легкой иронии, ставшей его фирменным знаком. Здесь было всего немного слишком – и золота, и виньеток, и роскошества шрифтов. Собственно, как и в «Золотом Руне» когда-то. Но если там это была прихоть купца-мецената, то здесь – сознательный, без пафоса, вызов окружающему миру, и вместе с тем начало, гармонизирующее современную культуру и современный новорусский шик. В общем, это было нечто уникальное, то, о чем вспоминают и сегодня. Наш герой участвовал в затее активнейшим образом.

Как он вспоминал об этом времени: «русские интеллигенты, поэт Владимир Салимон и художник Сергей Семенов, не сдались, а совершенно наоборот – при бурном соучастии “группы товарищей” основали средь шумного антисоветского бала постперестроечной нищеты легендарный, богато иллюстрированный литературный альманах “Золотой век” с соответствующего золотого цвета роскошной обложкой. Сейчас раритетом, за которым гоняются коллекционеры, являются даже отдельные номера этого журнала, не говоря уже о его полном комплекте. И это справедливо: ведь именно из “Золотого века” вышла, хотите вы этого или нет, вся новейшая, в дальнейшем просто современная проза и поэзия».

Как рассказывал главный редактор издания, Владимир Салимон, «Мы хотели создать журнал, который демонстрировал бы, прежде всего, что культура вечна и неколебима ничем, что хорошее соседство только укрепляет позицию каждого автора, поэтому у нас Марсель Пруст мог соседствовать с Евгением Поповым, а Андрэ Жид мог быть рядом с Игорем Клехом. Нам казалось, что это может дополнить и усилить впечатление от каждого автора и продемонстрировать: все это вместе – неразрывный процесс...  У нас были специализированные журналы – "Иностранная литература", "Новый мир", "Знамя" и т. д. И вдруг появилось издание со странной картой мира, на которой нет западного и восточного полушария, северного и южного полюса.

На нашей карте все оказалось рядом друг с другом. Это одна сторона нашего контекста. Другая – художественное оформление журнала. Мы показали, что существует совершенно иной дизайн. Мы знали оформление "Нового мира" и "Юности", а тут появилось абсолютно новое издание. Мне аристократия нравится, духовная, прежде всего. Разговоры о снобизме "Золотого века" – просто чушь гороховая. Журнал был создан для людей, способных умно и остроумно реагировать на сегодняшнюю жизнь. Мы показали, как можно красиво и изящно делать даже самые серьезные вещи. Без хмури. "Вот стихи, а все понятно, // Все на русском языке". Можно делать русский журнал без того, чтобы пахло онучами.

Мы показывали "Золотой век" во многих странах, везде он производил совершенно необычайное впечатление – ничего подобного просто не видели. Литературные журналы почему-то остаются "слепыми", это касается и западных изданий подобного рода. Может быть, считается, что это дешевле. Я твердо могу сказать: "Золотой век" в производстве был очень недорогим журналом. Графика, которую мы использовали, стоит на самом деле очень дешево. В остальном – ловкость рук».

Продолжение следует…