Словоэквилибристика: пальцы мои все в чернилах

А пробовал впервые я сочинять, строчить в классе шестом, и, кажется, поздней осенью пришла-осела эта прихоть. Виной тому один одноклассник-друг, и он, между прочим, мой тёзка. Из интеллигентной семьи. Весьма начитанный товарищ. Частенько брал у него книжки, а до чтива я всегда слыл большущим охотником. Листали книги мы с ним тогда тоннами. Особенно до дыр зачитывали истории про Карлсона Астрид Линдгрен. И главное, в отличие от меня, он обладал всевозможными талантами, в частности литературными. Он (блин) умел писать… у него выходили своеобразные сочинения на уроках литературы и русского языка. Ещё памятен один его крохотный блокнот, где были вписаны небольшие детские стишки, написанные им, между прочим, ещё до школы. Чего греха таить, ему жутко я завидовал, по-доброму как-то… Я же строчил как курица, как шимпанзе. Мало того, что грамматических ошибок набегало сумасбродное количество, так и содержание выстраивал на уровне косолапого медведя. А чтобы хоть как-то соответствовать, драл слепо сухие, чуть ли не канцелярские предложения со школьного учебника. Учителя по русскому языку и литературе в разные годы, видя мое абсолютнейшее отсутствие старательности, ставили мне смело трояки. Нет, в те годы… повторюсь, в классе 6-7 я и не помышлял быть каким-нибудь там писателем или журналистом. И близко подобной идеи-фикс не стояло… что я, больной, что ли?! Ну, футбол, радиокружок, военная тематика, «дикий бадминтон» – это другое дело, это правильное дело. Ну да, ещё книги; вот тут меня можно в книжные маньяки записать. Что было, то было!

А началось моё безумие борзописца с двух толстенных тетрадей в клеточку. Одна – для дневника. Вторая – для стихов. Погнался как бы сразу за двумя зайцами. Принялся хронологизировать свои типичные школьные и вне школы дни. И как бы липкие, скучные вирши – недостихи. Логично предположить, что первые блины вышли комом, и даже гораздо омерзительнее выглядели, звучали. Не читаемо и несъедобно. Через полгода все свои первые литературные опусы сжёг, и самым настоящем образом – в печке. Скопировал у Николая Гоголя, стало быть. И постарался позабыть свои «шедевральные произведения» раз и навсегда. Не, я не Александр Пушкин, и точка!

Но не прошло и месяца, как мне захотелось опять попытать счастья на писательском поприще… диванчике. Опять закопошились какие-то червячки – новейшие идейки, словоконструкции, или что там ещё бывает в моменты «шизофренического вдохновения»? Прямо рокамболь какой-то! Джентльмен карандаша и кривого слова! Ладно начертал, испортил ещё одну тетрадку и её в топку, спустя энное количество времени.

И, казалось бы, пора успокоиться, понять, что шариковую ручку я как следует держать не умею. И буквы у меня скособоченные вырисовываются: то пузатые, то пьяные, или вовсе нечитабельные китайские иероглифы. Ну, ясно же – я не Тредиаковский и не Сумароков, не Пришвин и не Лев Толстой. Но нет, из головы-сундука не желали выскакивать глупые влечения. Кучу тетрадей изводил своими каракулями. И графоманствовал фактически хуже самого графомана.

Тянулось мое литературное озорство до одиннадцатого класса. При этом я не забывал колесить по страницам книг. Про книжки стоит сказать отдельной строкой: мне не совсем везло на хорошую литературу. Или от слова – совсем. Больше штудировал про класс пролетариата, строительство колхозов, революцию 1917 года, ВОВ. Ну, во всяком случае именно такие мне попадались вещицы в книжных магазинах, и покупал больше как бы б/у. Они и стоили гораздо дешевле, чем новинки. Нет, случались классики-писатели типа Тургенева, Гончарова… И у сестры двоюродной мог взять что-то из её волшебного книжного шкафа, где жили-поживали купленные ею книги за талончики. Опять же и закадычный друг давал почитать. И в городскую библиотеку забегал. Но ведь мне хотелось собрать свою личную библиотеку – знатную, и чтобы от пола и до потолка. Но собиралась она какая-то неправильная: всё больше с советско-идеологическим уклоном. А от сей библиотеки мухи дохли и кошки сходили с ума!

Но вернёмся к моим пространным писательским потугам. Как я уже говорил, приближался последний одиннадцатый класс. Тут наступили летние каникулы, трёхмесячный перерыв. Внушительная стояла жара. Школьные экзамены, к счастью, позади. Уже прилично раздурился не по-детски июнь. И мне как-то не спалось, совсем. Ночь – не ночь, сна как не бывало. Жарой расплавило, очевидно. И тут неожиданно для себя самого я засел за стихотворение. А что ещё оставалось делать? Первую строчку я вероломно выкрал у Джорджа Гордона Байрона, которую я до сих пор помню – «Навстречу вихрям я всегда бросался» из «Дон Жуана» 1823 года. Меня несло, меня распирало, меня раздирало на мельчайшие атомы. До этого я ничего подобного не испытывал. Выходит, меня посетил один из подвидов вдохновения, но, скорее всего, пришло нечто большее.

Июньское то стихотворение с нынешних позиций, разумеется, натуральная мазня, отчасти словесная мозаика, смыкание каких-то абстрактных кракозябр. Но никак это не стихотворение. Однако оно резко отличалось в контрасте от всех предыдущих моих безуспешных пыток-попыток. В нём проглядывалось какое-то зёрнышко… Мелкое, мелкое, но зёрнышко, которое я углядел, почуял. И мне впервые тогда, в 1991 году, что-то из написанного понравилось. Значит, сделал я вывод, мне надлежит дальше дерзать, пытаться мучить свое строительство текстов, стихотворчества.

И действительно, произошло некое чудо в решете. Или не в решете? Осенью, в классе одиннадцатом, у меня вдруг ни с того, ни сего стали выходить, как горячие эчпочмаки, необычные и в чём-то вызывающие сочинения по литературе. В своей манере, игре. И не забыть, как на мои художественные «изменения» обратила внимание наша учительница по литературе Надежда Константиновна. Будто во мне что-то модифицировалось. Но что? И как? Последствия того ночного стихотворения с ворованной строчкой у английского лорда? Одним словом, я взялся строчить свои «письмена» как умалишённый, как орангутанг. И стихи, и в новом дневнике карябал дни-приключения.

Закрепилось в памяти, скажем, школьное сочинение-эссе про Александра Блока – сколько невероятных красок выдал. И вдруг ещё затеял я непривычный формат для школьной программы – пародию. Накропал забавную пародию на Владимира Маяковского… в кепке он у дерева стоял. И оценка соответственно была получена мною специфическая: 0 или 5+.

Именно в последний год учёбы, когда уже пора определиться с выбором будущей профессии, я принялся помышлять о журналистике. А вдруг выйдет идейка! Но, увы, после школы двинулся другой тропкой – технарской. Но, что поразительно для меня, писать я не бросал, ни разу, без всяких отдыхов-перерывов. Поначалу вовсю марал блокноты в армейские годы службы. Затем корявым своим почерком портил опять толстые тетради, после армии. И куда меня всё несло? Ведь веры, по сути, не было никакой, что из меня выйдет хоть какой-то толк. Чем дальше в лес, тем больше дров! А помахивать пишущей авторучкой как-то не с руки. Бесполезная трата времени? Но нет, зачем-то писал, на что-то надеялся. Аж методу свою выдумал, мастак. Вроде как описываешь, к примеру, свою комнату и на целую страницу – не меньше. Потом через несколько месяцев повторяешь манипуляцию. И два варианта сравниваешь! Во втором варианте уже прогладывалась какая-то свежесть, новоувиденное. И схожим образом я и проводил свои литературные испытания. Разве что током себя не бил.

Кочевряжился, вычурно выделывался. И сейчас то же самое проделываю, зачем-то. Скучно писать слишком правильные, шаблонные тексты, хоть режьте. Нет, мне же понадобилось выдать свой (пусть и косный) язык, как Велимир Хлебников, как Даниил Хармс, Андрей Платонов. С появлением в доме компьютера, не печатной машинки… Я всё мечтал, пытался поначалу приобрести печатную машинку, но всегда что-то мешало свершить эту лишнюю покупку. Денег жалко вроде… скряга. Но когда случился компьютерный бум у нас в стране, то сам подвернувшийся случай велел двигаться в сторону компьютера – вперёд и никаких гвоздей! На нём же в тысячу раз удобнее марать буквами неубиваемый «белый лист». И полетел я кубарем… наклацивать рассказики, повести. Недописанные некоторые рассказы переродились в теперешнее время; отредактировал, переделал чуть ли не с нуля. Колошматил клавиатуру я дико.

Но вот занимательный факт. Вроде как признав сейчас, что мне был дан дар свыше (в зачаточном виде) именно в 1991 году, я вдруг перестал ощущать себя писателем. Более того – я не решаюсь им называться. Ну да, пишу-балуюсь! – так я отвечаю на возникший вдруг вопрос. И мои литературные мелизмы (усложнённые предложения) скорее смахивают на усмешку, кривляния… я же экспериментирую с русским языком, что, в сущности, недопустимо… не есть хорошо. К этому стремился всю сознательную жизнь, а теперь немножечко стыжусь. К прочему, работаю в газете, публикуюсь иногда в других изданиях, а всё равно подташнивает иногда от собственного вау-эффекта.

И порой спрашиваю себя, а правильный ли я сделал выбор? Свой ли я среди литераторов, пришедший из пролетарской Черниковки? А пальцы мои до сих пор в чернилах...