Приоткрою жизнь свою. Часть пятнадцатая

На лавочках около многих частных домов отдыхали почтенные старцы в папахах и черкесках с кинжалами. В некоторых общежитиях для строителей, типа нашего, также поселялись вернувшиеся с казахской ссылки разновозрастные чеченцы, осваивающие в основном строительные профессии. На заводе, правда, всего лишь за полугодовой период моего пребывания, ни одного чеченца не встречал. Например, в нашем общежитии первый этаж был чеченский, а второй – наш. Меж собой не общались, просто визуально мирно сосуществовали.

Разумеется, сразу по прибытии в Грозный встали в военкомате на учёт. Довольно скоро оттуда пришёл вызов на медкомиссию, после которой меня направили полежать в больницу на обследование, врачам не понравилось приподнятое, очевидно от вина и красот юга, кровяное давление. Дней десять лечили, затем предложили на год отложить призыв. Откосить от службы у меня в мыслях никогда не было, поэтому ответил: отсрочка на год не устраивает и вернулся на завод. Спустя некоторое время пришла решительная повестка с требованием через три дня явиться на призывной пункт со всеми перечисленными в повестке вещами, для отбытия на службу. Но как уехать, не повидав маму и не простившись с ней? Решил попытаться уговорить майора – начальника призывной части военкомата, дать мне возможность съездить в Уфу. Понятливым и добрым человеком оказался тот майор, пошёл навстречу. Перекинул мои, подготовленные для отправки на службу сведения на другую страницу своего журнала и все дела, только посетовал: жаль, парень, я направлял тебя в лучшие войска – радиотехнические, ну что ж, пойдёшь через месяц в авиамеханики, вот, бери повестку, езжай в свою Уфу домой, но смотри не подведи – вернись без опоздания.

Погостил дома, попрощался с мамой, с тётей Марией, друзьями. Вместе с Шуркой навестил Тамару и затем отправился на вокзал, чтобы вернуться в Грозный. Между прочим, визит той осенью 1959 года был первым, когда осмелился зайти к Тамаре домой. Жила она с мамой и сестрой Ниной в комнате 14 кв. м. большой коммунальной квартиры в пятиэтажном, довоенной постройки, доме на улице Льва Толстого, 5, кв. 32. Оттуда 23 июня 1941 года ушёл на войну её папа, Балякин Константин Спиридонович, который официально числится пропавшим без вести с самых первых месяцев войны. Этот небольшой квартал добротных кирпичных, оригинальной конструкции домов с туалетами и с ванными комнатами с горячей водой, считался в Черниковске весьма престижным: здесь, кроме рабочего люда, расселённого по комнатам больших коммуналок, проживало также в удобных отдельных квартирах всё городское и заводское начальство. Жителям бараков такие бытовые условия казались сказочными.

Видимо, бытовые удобства кирпичного квартала и дали народу повод назвать этот уголок города СОЦГОРОДОМ. Размежевание народа на бедных и богатых в то время было не столь разительным, как ныне и, войдя в комнату нашей с Шуриком подружки, я сразу это воочию увидел: те же убогие железные кровати, те же дешёвые табуретки и стол, простые ситцевые занавески на окне: ну всё, как у нас. Видимо, уже тогда где-то далеко внутри засело, что эта милая девчонка станет моей женой.

Помню, в тот год уже к концу октября земля Уфы покрылась снегом. А когда вернулся в Грозный, то попал в волшебную яркую поэтическую осень, стояла тёплая, солнечная, какая-то умиротворённая тихая погода. Воздух был удивительно чист и прозрачен, чётко просматривались «как грани алмаза, снегами вечными сияющие вершины Казбека и Эльбруса». Я отправился в военкомат к майору, а он огорошил: «Возвращайся на работу – авиамехаников уже отправил». Упрекать меня в том, что я опоздал, он не мог, просто изменился график призыва. Стал его упрашивать: «Пожалуйста, поищите ещё, может быть, всё-таки сумеете найти местечко – куда меня сунуть. Ну, с какими глазами вернусь в цех? Каким-то мошенничеством будет выглядеть отгулянный мною внеочередной отпуск». Майор подумал вслух и говорит: «Куда же тебя направить? План призыва практически выполнен, осталась лишь артиллерия и морской флот, но ты по своим физическим параметрам туда не годен, кроме того, заметь, на флоте ведь надо служить не три, а четыре года. Впрочем, на флоте есть береговая служба – там, как в армии, срок службы тоже три года. Что ж, давай попробуем отправить тебя на береговую службу флота».

НАЧАЛО СЛУЖБЫ

Так попал на флот, не береговой – настоящий, где благополучно протрубил четыре года в бескозырке и морском бушлате. Запомнился момент отправки со стации Грозный, когда раздалась команда "по вагонам", мы стали забираться в вагоны-теплушки и вдруг произошла настоящая истерия, как среди провожающих, так и отъезжающих новобранцев возник не просто всеобщий плач, а буквально рёв отчаяния. Наверно, в памяти чечено-ингушского народа ещё свежа была картина депортации 23 февраля 1944 года. Цепь солдат отодвинула толпу и состав медленно тронулся в путь. Ребята довольно быстро успокоились и с интересом стали слушать сопровождавшего нас бывалого капитана, который с увлечением рассказывал, какая романтическая служба всех ожидает на овеянном славой Балтийском флоте и как нам здорово повезло.

Доехали до крупной узловой станции Батайск, где сформировали со всего юга СССР огромный состав из плацкартных вагонов. Ещё на призывном пункте в Грозном мы, русскоязычные ребята, скомпоновались в группу из шести человек (больше-то и не было), как раз на одно купе. Должен отметить, что за всю дорогу до самого Таллинна никаких конфликтов с чечено-ингушскими ребятами не было. В пути состав избегал остановок на вокзальных платформах. Необходимые стоянки производили на транспортных площадках, дабы избежать какие-либо неприятные происшествия. В Таллинне выгрузились, построились в довольно неприглядный, растянувшийся по улицам города строй и направились к месту временного размещения – в казармы Таллиннского морского экипажа.

По пути следования встречали мало местных жителей. Мне запомнилась такая картина: у окна стоит и смотрит на улицу высокий светлый, худощавый пожилой эстонец. Во взгляде нет ненависти, но весь облик излучал тихую печаль обречённости. Он, конечно же, был свидетель, а скорее всего участник не столь далёких исторических событий, случившихся с его родиной во времена присоединения Эстонии к СССР, Второй мировой войны и первых послевоенных лет.

В экипаже наступил этап перевоплощения гражданских ребят в военных. Прежде всего, нас выстроили на плацу и провели короткий торжественный приветственный митинг; нам ещё раз напомнили, на каком, овеянном исторической славой флоте, нам предстоит служить. После него прозвучала команда «вывернуть карманы и содержимое положить перед собой». Опытными взглядами, обходившие строй старшины выявляли и немедленно изымали, с их точки зрения, запрещённые вещи, так лично я лишился перочинного складного ножичка. Подошло время кормёжки. Строем, но простым шагом направились в столовую. Там был какой-то полусумрак, неуютно. Пища оказалась скудной и невкусной. Впоследствии понял – в экипажах не принято баловать едой. Да и вообще весь быт был здесь спартанским.

После размещения по казармам, таким же неуютным, нас отправили в подвальный коридор на вещевое довольствие, где выдали матросское обмундирование: вещевой мешок из палаточной ткани, бушлат, бескозырку (почему-то без ленточки), берет, зимнюю шапку, тельняшку, рабочую форму одежды из белого бельтинга, нательное бельё из натурального сукна и рабочие яловые ботинки с портянками. Затем наступил черёд бани. Перед мытьём сдали домашнюю одежду в утиль. Санитарная обработка состояла из стрижки наголо и в смазывании других волосяных мест тела мочальной щёткой, обмакнутой в ведёрочке с дезинфекционным раствором. Затем наступил черёд медицинскому осмотру военной комиссией уже с целью определения морской профессии. Здесь же, за отдельным столиком, сидел как бы тоже член комиссии, офицер КГБ (странно, не правда?). У него на столе лежала довольно высокая стопка документов. Очевидно, офицер хорошо подготовился. Я предстал перед ним в обнажённом виде. Он спросил: «Кто Ваши родители?». Ответил, ничего не утаивая и, как мне показалось, офицер выслушал ответ даже с некоторым сочувствием. Быстро сказал: «Всё, всё – вопросов к Вам более нет». А ведь могло быть и иначе.

Ещё до призыва на службу я свою записную книжку превратил в подобие дневника, куда записывал события дня. И однажды в пути следования на службу допустил политический промах: пометил, что везут призывников подобно заключённым, состав на вокзалах не останавливают, а тормозят его на товарных станциях, где, если и выпустят из вагона, всё равно никуда не отпустят, т. к. состав оцеплен охраной и от него никуда не отойдешь. Советский военный юрист-чиновник за такую письменную критику мог запросто наказать, а изъяли записную книжечку-то ещё в пути, задолго до конечной станции. Но всё обошлось, мой ангел-хранитель в очередной раз выручил. Впрочем, шёл 1959 год, самый разгар хрущёвской оттепели.

Комиссия признала меня вполне пригодным к морской службе. Тут же находившиеся начальники по распределению, исходя из образования и здоровья, направили меня в учебную школу на обучение профессии судового электрика, хотя вначале, как понял из реплик, планировали радиотехническим связистом, но подвёл левый глаз, с показанием остроты зрения 09. Наконец нас распределили по ротам, взводам и отделениям. Я попал в первый взвод, во второе отделение.

Учебное подразделение находилось в портовом городишке Палдиски, в 60 км. от Таллинна, куда поехали на электричке. Школа располагалась на внушительной площади, огороженная добротным железобетонным забором. Казармы размещались в двухэтажных зданиях. Конечно, они разительно отличались от казарм экипажа. Здесь мы жили постоянно, до окончания учёбы, а там был перевалочный пункт на короткое время. В казарме сами, под строгим надзором старшин наводили и поддерживали порядок. На втором этаже стояли двухъярусные железные кровати, хранилось личное оружие и верхняя одежда личного состава, проводились построения, матросы спали днём в короткие минуты отдыха. На первом этаже, в оснащённых пособиями учебных классах мы осваивали профессию и впитывали полит. просвещение. Сан. узлы находились и внизу, и наверху здания. Ночами у каждой казармы матросы (курсанты) несли караульную службу.

Зимой, когда с залива дул свирепый ледяной ветер, швырявший в лицо жесткий снег с ледяной крупой, а защитой от непогоды была только простая шинель, караульный наряд на улице превращался в нелёгкое испытание. Впрочем, при такой штормовой погоде и в самой казарме было, мягко говоря, прохладно – температура падала порой до семи градусов. Но форму одежды при этом нарушать, разумеется, нельзя было, т. е. накинуть, например, шинель поверх одеяла ночью во время сна или на себя в помещении, когда зябнешь – запрещалось. Дисциплина, знаете ли.

Продолжение следует…