Приоткрою жизнь свою. Часть десятая

Со школой также крупно повезло. О первом школьном дне уже рассказывал. Вновь напоминаю – в первые, послевоенные, годы страна серьёзно голодала.

Восторг Победы сменился тяжкими трудовыми буднями. В городе ночами хозяйничали банды уголовников, участились грабежи и убийства. Люди со страхом пересказывали друг другу слухи о беспощадной банде «Чёрная кошка». В тёмное время суток боялись выходить на улицу. Освещение в городе по сей день хромает, а тогда было вообще точечным. Сбегать вечером на улицу в туалет было для многих, особенно детей и женщин, сродни подвигу. Снятие с рук мужчин часов «Победа», а с женских – «Звезда» было обыденным явлением. Я с ужасом однажды утром увидел в траве труп молодого мужчины.

В школе было сумрачно и прохладно. Запомнился такой случай: учительница в качестве наказания поставила у доски зашалившего ученика, минут через пять мальчишка плашмя столбом рухнул в обморок и разбил нос. Не трудно представить, какой испуг испытал класс и особенно наша милая дорогая учительница. Или вот ещё: осенним солнечным утром (наверное, я был учеником второго или третьего класса) пришёл в класс первым. На кафедре за столом уже сидела в своём строгом чёрном платье очень бледная и печальная Анастасия Ивановна Куприянова, я поздоровался. Она подозвала меня, дала 200 рублей и попросила сбегать на рынок купить ей немного чёрного хлеба.

Был период, когда учеников младших классов вынуждены были немного подкармливать. Прямо во время второго урока каждому давали по четвертинке чёрного хлеба. Да, многие голодали – хлеба не хватало. Люди ночами группами шли к хлебным магазинам занимать очередь. На руки выдавали не более одной буханки чёрного хлеба (белый был большой редкостью), поэтому дети по утрам сразу после сна бегали к открытию магазина, чтобы встать (нередко со скандалом) в плотную очередь к отстоящему ночь своему взрослому члену семьи. Очередь, в конце концов, победили с помощью семейных мешочков. Каждая семья сдавала в закреплённый по адресу проживания магазин мешочек, на котором химическим карандашом, а лучше вышиванием, помечали адрес и состав семьи. Как мне помнится, такой порядок распределения хлеба оказался разумным.

Возвращаюсь в школу. Она была самой лучшей и самой крупной в городе, работала в три смены. Славилась успехами в учёбе и спорте, что собственно и не мудрено, ведь в ней работал ряд выдающихся преподавателей, которые эвакуировались из Ленинграда и Москвы. Особым авторитетом выделялись: Бердичевская Рашель Лазаревна – педагог от Бога, обладала энциклопедическими знаниями. Кроме естественных предметов (ботаника, зоология, анатомия, основы дарвинизма), которыми обучала нас с пятого класса, она ещё в старших классах преподавала немецкий язык, была блестящим знатоком русского языка и литературы. Она, так изложила учение англичанина Ч. Дарвина, что сформировала меня убеждённым материалистом. Кроме того, воспитывала своим необыкновенно тёплым обликом и интеллигентностью. Но как нелегко в те годы жилось этой хрупкой пожилой женщине. Ведь вождь никогда не забывал, чтоб народ уважал власть, его надо постоянно держать в страхе, тем более многие, как было отмечено выше, буквально с рождения вызывают подозрение. В конце своей жизни он взялся за евреев – был раздут разнузданный государственный антисемитизм. Запомнился дикий случай, как одноклассник Закарецкий на замечание, сделанное ему Рашель Лазаревной во время урока, злобно ответил, чтобы она не забывала о своей национальности. Класс оцепенел, но смельчака поставить на место, зарвавшегося наглеца, среди нас тогда не нашлось.

Но я запомнил и другой волнующий эпизод. В 1972 году в школе торжественно праздновали двадцатипятилетний юбилей. На праздник пришли выпускники многих прошлых лет, присутствовала даже небольшая группа первого выпуска. В коридоре первого этажа и красочно оформленном актовом зале гости на старых фотографиях, что висели на стенах, находили себя, своих друзей и учителей. Некоторых учителей мы с радостью узнали и увидели в президиуме. Там сидела на самом краю и наша Рашель Лазаревна, ей было уже за восемьдесят. В приветственной речи оратор, открывавший праздник, каждого педагога-ветерана под аплодисменты называл поимённо. Каждое имя, как и положено, встречали аплодисментами. А когда прозвучало имя – Бердичевская Рашель Лазаревна, зал не сдержался – все в порыве встали и продолжительными благодарными и бурными аплодисментами приветствовали великого педагога. Посланник от первого выпуска вбежал на сцену с букетом цветов и подарком. Никогда после я в жизни подобного выражения благодарной памяти и уважения не видел, не слышал и не переживал.

Дань уважения была оказана, естественно, и другим замечательным учителям. Беляева Надежда Ивановна, потрясающей красоты женщина, влюблённая в русскую литературу, особенно девятнадцатого века. Факия Малиховна Салимова – просто выдающийся химик. Наша последняя добрая классная руководительница – Шевкунова Галина Васильевна, преподаватель математики, обаятельная девушка, недалеко ушедшая от нас по возрасту. Сразу после окончания Башкирского пединститута пришла к нам и стала как бы связующим звеном между поколениями. А каков был директор школы, наш железный Яфаев – образец порядка и дисциплины, фронтовик!

В каждом классе к знаковым датам выпускалась стенгазета, в которой обязательно должна была быть патриотическая передовица. Её, как правило, доверяли писать редактору или одному из успешных учеников, требовались заметки о классной жизни, критика недостатков, желательно с карикатурами. Меня почему-то включили в редколлегию художественным оформителем. Я никогда не умел толком рисовать, так себе чуть – чуть малевал, чему немного научил Рашит. Отбиться от этой общественной работы мне не удалось. К особо важным датам стенгазеты и фотомонтажи для всеобщего обозрения вывешивались в коридор и пионерской комнате. Спортзал красочно украшали яркими плакатами с мудрыми высказываниями вождей, учёных и классиков литературы, превращая его в актовый зал. Здесь для младших классов устраивали пионерский костёр, а для старшеклассников – торжественный вечер. У костра школьники читали стихи, пели, играли на музыкальных инструментах. Как-то и мне повезло гордо продекламировать стишок про великого Сталина. Завидовал ребятам, которые исполняли на скрипке и фортепьяно полонез Огинского или чардаш Брамса. Модно ещё было выстраивать, стоя друг на друге атлетические пирамиды.

Особо запомнился день празднования семидесятилетия вождя Сталина, 21 декабря 1949 года. Коридор в школе сверкал чистотой, яркими стенгазетами, до блеска натёртым полом, нарядно одетыми преподавателями. В пионерской комнате величественный портрет вождя утопал в алых стягах, на аккуратно установленные, покрытые красными скатертями столах от каждого класса лежали альбомы с фотографиями его героической биографии, которые ученики вырезали из журналов и вклеивали в альбомы. Поражала необыкновенная для школы тишина, никто не бегал, все передвигались тихо и спокойно, не кричали, не смеялись громко. Стояла торжественная тишина.

В год смерти Сталина я очень тяжело переболел брюшным тифом. Продолжительное время пролежал в инфекционной больнице в беспамятстве, без преувеличения был на грани гибели. Видимо, поэтому маму допустили в заразное отделение, на целых десять суток, для ухода за мной. О том, что мама лежала со мной, узнал лишь после выхода из больницы в самом начале марта 1953 г. Школу ещё не мог посещать и лежал дома. И вдруг 4 марта из соседней комнаты услышал по радио голос Левитана, который трагическим тоном зачитал правительское сообщение о внезапном тяжёлом заболевании Сталина, кровоизлияния в мозг. Вождь лежал в беспамятстве, без всякой надежды на выздоровление. Народ замер в страхе перед будущим, как же будем дальше жить. Радио беспрерывно рыдало траурной классической музыкой. Она прерывалась на короткие паузы зачитыванием бюллетеней об ухудшении состояния вождя и сообщениями из регионов страны о том, как народ тяжело переносит неимоверное и так неожиданно свалившееся горе. Но самое страшное известие прозвучало утром шестого марта о том, что в 21 часов 50 минут пятого марта сердце Иосифа Виссарионовича остановилось. Люди замерли в ужасе. Точно можно повторить слова поэта Маяковского: «Ужас из железа выжал стон. По большевикам прошло рыдание». Совсем о других эмоциях говорили вышедшие впоследствии на волю арестанты многочисленных лагерей. Смерть «отца всех народов» они выражали криками «ура» и в воздух бросали свои засаленные изношенные «чепчики».

На Красной площади срочно к мавзолею добавили имя «Сталин», а внутри, рядом с гробом Ленина, подготовили место для гроба вождя. Девятого марта состоялись похороны. Мне исполнилось тогда четырнадцать с половиной лет, уже остро чувствовал эпохальность события, поэтому внимательно слушал траурные речи с трибуны Мавзолея. Первым выступил председатель (верный знак, что именно он возглавит правительство) похоронной комиссии Г.М. Маленков. Георгий Максимилианович говорил нужные слова спокойным ровным голосом. Затем к микрофону подошёл Берия. Лаврентий Павлович протокольную речь произносил бодро, без малейшей тени печали. И лишь в речи Вячеслава Михайловича Молотова звучала неподдельная человеческая скорбь и печаль, его голос дрожал, и, казалось, он вот-вот зарыдает.

Впоследствии, просматривая кинохронику, убедился в правильности своего восприятия. Удивительно, но жизнь продолжалась. Ну да, женский праздник в том году, разумеется, пропал, но весна стремительно приближалась и народ под солнечными лучами начал постепенно привыкать жить без вождя. Конечно, год оказался трудным.

Продолжение следует…