Приоткрою жизнь свою. Часть восьмая

В огороженной зоне за скудный тюремный паёк трудились как преступники, так и наказанные просто по произволу советские граждане. Они возводили дощатые (щитовые) двухэтажные дома. Согласно детским впечатлениям, я тогда уверился, что строительство ведут только заключённые. Каждый день утром и вечером по городу вооружённые солдаты в сопровождении овчарок конвоировали огромные колонны людей. Проходя мимо, они оставляли облако с запахом несвежих тел.

Сегодня являюсь свидетелем сноса этих последних, давно уже признанных ветхими, домов. Осенняя и весенняя грязь, зимняя стужа и бураны, перехватывающие дыхание, дорогу в школу превращали в серьёзное испытание. Сапог не было, обувался в дешёвые дерматиновые ботинки, поверх которых надевал галоши, которые вечно заливались водой или застревали в вязкой грязи. Порой так тонули, что терялись в ней на моё горе и горе мамы с тётей. Правда зимой, несмотря на глубокий снег, который практически всегда оказывался в валенках, путь в школу был всё-таки спокойнее, чем во время весенних и осенних распутий: вытряхнёшь снег и можешь идти на урок, хотя и сидишь за партой в промокших ниже колен штанах.

Могу признаться, о моём втором бараке сохранились самые тёплые воспоминания, здесь прожиты главные и лучшие детские годы, здесь и, конечно, с помощью школы я начал формироваться как личность. И вообще мне в жизни везло. Я почти уверен, что меня в жизни постоянно охраняет ангел-хранитель. Наверное, за безвинную казнь отца и деда. Повезло на Алтае, что выжил, повезло, что именно в этот барак вселили. Очень повезло впоследствии с выбором супруги, повезло сохранить детей, когда они тяжко болели и когда сам бывал на краю гибели от болезней, везло с начальниками, под руководством которых работал, служил на флоте. И как же тут не верить в Бога или в какую-то другую, высшую силу.

В бараке проживал пёстрый интернациональный состав людей – русские, татары, башкиры, марийцы, мордовцы, чуваши, греки, армяне, советские немцы и евреи. Наверное, ввиду равного социального положения, меж жильцами царил дух взаимного уважения и дружбы. Забавный штрих: я долго не понимал за что одного из наших ребят – Нёмку Волынского – часто обзывают евреем. Я был уверен, что это ругательство, а не национальность. Ещё раз повторяю – мы росли единой, дружной семьёй. Но это совсем не значит, что между нами не возникали ссоры и драки. Дети войны не могли выявлять свой «рейтинг» без кулаков? В драке соблюдались определённые правила чести: «один – на один» и «лежачего – не бьют». Авторитет я здесь завоевал средненький – боевого духа и силёнок было маловато. После установления «рейтинга» особо не задирались, дрались редко.

Жили хотя и бедно, но весело. Нас было много и мы не скучали. Игры находили самые разнообразные. Тесно общались с природой, т. к. большую часть времени находились на улице. Вспоминаю обилие птиц в городе. Наступление весны отмечалось массовым прилётом скворцов, их торжественным пением. Осенью клин журавлей в небе был частым явлением, а ныне, с грустью должен отметить – даже весеннее пение скворца в городском парке или на своём садовом участке услышишь редко. Куда всё подевалось?

В летние месяцы мальчишки, подобно африканским детям, из одежды носили одни трусы, редко у кого ноги защищались тапочками или сандалиями. Зимой мало у кого имелось пальто. Самой популярной верхней одеждой была телогрейка, которую все именовали фуфайкой. На головы нахлобучивали шапки-ушанки, не признавая какие-либо шарфы, натягивали тоненькие штаны, презирая кальсоны или заменяющие их подштанники. А вот ноги были надёжно защищены валенками. Морозов не боялись, домой приходили с горящими красными коленками и затвердевшими на морозе варежками и тоже лилово-красными руками. Научили, чтобы не так сильно ломило пальцы, их быстренько совать в студеную воду – точно помогало.

Играли в прятки, клёк, чижик, муху, городки, изредка в лапту (инвентарь изготовляли сами сообща) и, конечно же, в футбол и волейбол. Удивительная у меня была мама, несмотря на очень скудный заработок, умудрилась выкроить деньги на дерматиновый волейбольный мяч с камерой, на коньки, фонарик и т. п. мелочи. Вот этот мяч мы и гоняли перед бараком на поляне, заросшей спорышом. Поскольку до реки Белой было не более двух-трёх километров, то часами пропадали там. Надо заметить, что увлечение рекой было довольно рискованным занятием. Берег был завален брёвнами, а прибрежная гладь реки – покрыта плотами. Чтобы добраться до воды, нужно было проявить определённую сноровку, прыгая по скользким, раздвигающимся и крутящимся брёвнам, чтобы не соскользнуть и упасть и не угодить под плот.

Зимой катались с гор на санках, коньках, которые привязывали на валенки (в бараке ни у кого не было коньков с ботинками) и «тачанках». Тачанками называли самодельное сооружение, выгнутое из старых водопроводных труб. Летом была ещё такая простенькая забава – катание колёс с помощью ручки-рычага из стального куска проволоки. Или вот ещё одна очень распространенная всесезонная игра «в ляндру». Ляндра – это лоскуточек кожи с шерстью, например, от тулупа или козьей шубы; шерсть расчесывали, а с оборотной стороны к коже приклёпывали расплющенный кусочек свинца. С этой игрушкой пацаны, подбрасывая её ввысь ногами, жонглировали, кто во что горазд. Лыжи также мало у кого были.

Увлекались и интеллигентными играми – шашки, шахматы; почти все записались в шахматный кружок в Дом пионеров (сейчас угловой дом на улице Мира и Кольцевой, а тогда угловой дом на ул. Берия и ул. Молотова). Регулярно устраивали в бараке турниры на лучшего шахматиста. Игру в шашки из-за своего невежества считали слишком несерьёзной. Удивительно, но явного лидера у нас не было – победители чаще всего чередовались, что особо возбуждало наш азарт. Однажды нас всей компанией угораздило записаться в драматический кружок при клубе-бараке "Стахановец", где обучали петь, танцевать и ставить пьесы. Эх, весёлое было время. Сегодня на месте клуба стоит белое здание с колоннами под номером 50 на улице Ульяновых. До воссоединения с Уфой именовалась улицей Ленина. Это очень оригинальное в архитектурном отношении здание построили себе строители треста «Башнефтезаводстрой» и назвали его «Дворец строителей», затем здание (наверное, уже не строители) переименовали во «Дворец им. Тридцатилетия ВЛКСМ», а сегодня зовут просто – «белое здание на Ульяновых с колоннами».

Для нас, уличных ребят, занятия в драматическом кружке клуба через некоторое время показалось перебором – уж больно выделяться, как нам показалось, мы стали перед сверстниками из других бараков. Застеснялись и ушли из кружка, оставив там всего лишь двоих – Вовку Борзова и Толю Фесенко. Они любили и, главное, умели лучше других петь. Впрочем, петь многие из нас тоже любили. Вова частенько собирал нас, когда родители были на работе, у себя в комнате, чтобы петь наши любимые песни.

Между прочим, в младших классах школьной программой в то послевоенное время предусматривался один урок пения в неделю. Какие песни разучивали, не помню, но уж точно не про «кузнечика, который, как огурчик, зелёненький был». Вот наш примерный домашний репертуар: «Вставай страна огромная...» (Во время песни у нас сжимались кулаки и у меня по телу пробегали мурашки), «Три танкиста», «Тачанка», «По долинам и по взгорьям», «Летят перелётные птицы» и т. д. Мы росли в атмосфере высочайшего патриотизма, гордились своей великой Отчизной. В стране, только что разгромившей фашизм, песня «Широка страна моя родная» точно отвечала нашим чувствам. Мы, пацаны, были абсолютно уверены, что живём в самой счастливой в мире стране и самое лучшее, что происходит на планете – это творение рук советских людей.

Как-то в газете прочитал, что американские штангисты на Олимпиаде 1952 г завоевали золотые медали, больше, чем наши спортсмены. Искренне удивлялся, как такое могло случиться? Мы с восхищением смотрели на военных, особенно – офицеров. А уж если встречали морского офицера с кортиком или генерала, или Героя с Золотой Звездой, то точно увязывались за ними, чтобы подольше поглазеть. Мы всегда ждали и принимали самое активное участие в наших главных государственных праздниках – Первое мая и Седьмое ноября. Особенно мне нравился Первомай. Бывало, выскочишь утром на улицу, в траве сверкают прозрачные капельки росы, лучи солнца уже скользят по верхушкам старых тополей, а на молодых топольках, что нами высажены прошлым летом, вылезают липкие, чистые, изумрудно-зелёные ароматные листочки. Лицо обдувает лёгкий свежий ветерок, издали из радиорепродуктора уже слышна маршевая песня «Москва майская»:

«... Утро красит нежным светом\\Стены древнего Кремля,\\Просыпается с рассветом\\Вся советская земля...».

Не знаю, как на кого, а на меня звуки музыки, несущиеся издалека, действуют особенно чарующе. Хорошо-то как: я – мальчишка, какая легкость в теле, как легко дышится и впереди, как пелось в песне «Широка страна моя родная, ... молодым везде у нас дорога» – счастливая жизнь в самой лучшей на земле стране!

Радость ожидания праздников усиливалась предстоящим двухдневным отдыхом и обязательными демонстрациями по всей стране. Но бывало досадно, если один из этих дней выпадал на воскресенье, которое не компенсировалось. Долгие годы люди с искренним энтузиазмом участвовали в демонстрациях. Празднично одетый народ собирался к построению в колонны на отведённом каждому трудовому или учебному коллективу месте. Там играли на гармонях свои самодеятельные духовые оркестры; люди танцевали, пели, отоваривались в празднично оформленных передвижных автомобильных буфетах. Получали красные растяжки с призывами ЦК КПСС, портреты коммунистических вождей и действующих членов Политбюро (нередко некоторые из них вдруг, с конфузом, спустя некоторое время объявлялись, скажу вежливо – недостойными деятелями). С транспарантами выстраивались в колонны и шли к трибуне руководителей и почётных граждан города и района. Такая трибуна, капитальная, из мрамора стоит и поныне перед Горсоветом. А в пятидесятые и шестидесятые годы перед каждым праздником устраивали временную трибуну из досок и обшивали покрашенной, разумеется, в красный цвет, фанерой.

Первая трибуна перед Горсоветом, где черниковцы демонстрировали свою солидарность со всеми трудящимися мира, помню, находилась на приличном расстоянии от наших бараков, недалеко от железнодорожной станции «Черниковка». Сегодня там властвует рынок «Радуга». Ну а когда в городе отстроили дворец им. Орджоникидзе на пустыре, где мы, сбежав с уроков, гоняли мяч, заасфальтировали площадь перед ним и далее от неё возвели вдоль аллеи красивые здания до восьмиэтажных домов, то выражать революционную солидарность отцы города перенесли туда. Спустя несколько лет отвечать ежегодно криками «ура» на здравицы с трибуны мы стали уже у Горсовета, на проспекте Октября, до самого последнего года советской власти. После демонстраций народ дружно усаживался за праздничные столы пить брагу под названием «кислушка», наедались припасённой к торжеству пищей. Особо помню праздники первых послевоенных лет, когда барак дрожал от частушек, величавых песен и бурных плясок под гармонь с топаньем и свистом пьяных, вернувшихся с войны победителей и хмельных, раскрасневшихся и смеющихся вперемешку со слезами вдов. Право, такое забыть невозможно.

Храню экземпляр республиканской газеты «Советская Башкирия» тех лет с репортажем и снимками с первомайской демонстрации, где я, к великому удивлению, увидел себя на снимке крупным планом с четырёхлетней дочуркой Светланочкой на плечах. Впоследствии, когда Светлана подросла, «почётное место» заняла её сестрёнка Рита. Проходя мимо трибуны на звонкий призыв к нефтехимикам, усиленный репродуктором, поднимать производительность труда и качество производимой продукции и на наше вялое ответное «ура», Света, хотя и напряглась, но всё-таки помахала своим флажком, а Рита настолько испугалась, что вместо помахивания флажком, от непривычного шума, расплакалась.

Продолжение следует…