Приоткрою жизнь свою. Часть шестая

У тёти было такое слабое здоровье, что понадобились бы носилки, чтобы донести её до лагерных нар барака трудармии. Кроме того, избушку уплотнили ещё одной пожилой женщиной, бывшей марксштадтской медсестрой. Итого, на всё время войны алтайский домик в селе Новоегорьевка на улице Революционной приютил семь человек. У тёти Лизы была ручная швейная машинка, и она свой посильный вклад в победу над врагом вносила посредством пошива солдатского обмундирования.

Летом в 1943 году, если мне не изменяет память, к нам ввалился весь обросший и в полном изнеможении старик. С криком радости и ужаса моя бабушка узнала сына, а тётя Мария – мужа. «Старику» в ту пору было 33 года, возраст Христа. Каким образом дядя Готлиб, с одного из самых суровых северных лагерей в Коми АССР со станции Котлас, добрался до глухой алтайской деревни к родным, одному Богу известно. Последние шаги дались ему только на одной силе духа.

С дяди сняли лохмотья, раздели догола и перед матерью и женой предстал качающийся, еле передвигающийся живой человеческий скелет, обтянутый сухой с синими прожилками кожей. Его осторожно посадили в таз, в котором меня и сестрёнку Эльвиру (его доченьку) купали. Бережно отмыли от грязи в подогретой воде, используя серую пушистую золу вместо мыла. Затем с чайной ложечки немного покормили, сам держать ложку он уже был не в силах. И так изо дня в день его, начиная с детской ложечки, осторожно стали кормить. Как только он встал и слегка окреп, его вновь отправили в трудармию, но уже не на север страны, а на юг Казахстана. А с Коми его отпустили «в отпуск» к родным из лагеря, как списанного «доходягу» полностью, выработавшему свой человеческий ресурс.

Зимой, ввиду отсутствия зимней одежды, я практически на улицу не выходил. Но помню, как мы с Эльвирой частенько сидели с бабушкой у открытой створки плиты и слушали сказки, смотрели, как горят и потрескивают в лёгком пламени наши шишки и терпеливо ждали, когда же сварится в кастрюльке картошечка и её отдадут нам кушать. Вообще картофель был главной нашей пищей. Из вкусной еды осенью перепадало иногда пробовать алтайские арбузы и дыни, они были небольшого размера, но очень ароматные, сочные и вкусные; и уж совсем редко вылизывали с блюдечка алтайский мёд.

Запомнились рождественские празднования. Рихард приносил из леса небольшую сосенку, немного её чем-то украшали. Самыми красивыми украшениями были цветные открытки, прихваченные с Волги. Кого-то из взрослых наряжали в «страшного», но доброго Пельцникала, так у нас называли Деда Мороза. После его грозного назидания, чтобы мы, дети, вели себя прилежно, он доставал из своего мешка подарки: сестрёнке Эльвире куколку-девочку, мне – куклу-мальчика и вдобавок ещё и козлёнка. Все эти игрушки мастерила тётя Лиза из лоскутков зелённого солдатского сукна, набитого рабочей ватой. Лица куклам рисовали химическим карандашом. Так жаль, что не сохранил хотя бы зелёненького козлика из солдатского сукна.

На Алтае встретил самый первый и самый радостный великий День Победы. Утро девятого мая 1945 года выдалось на Алтае солнечным и тёплым, я с тётей Марией в поле копал землю под посадку картофеля. Удивляться тут нечему: мне было уже шесть с половиной лет и обязан был работать. Мимо проходит женщина и спрашивает: "Почему работаете?" Тётя Мария: "А что случилось?" В ответ: "Вы разве не слышали: по радио из Москвы передали: войне конец – победа»! Мы естественно прекратили работу и быстро отправились домой. А в селе тем временем на центральной поляне собрался народ, вынесли столик, установили тарельчатый громкоговоритель и я первые услышал из радиорепродуктора неповторимый голос легендарного Юрия Левитана, который торжественно сообщал, что в поверженной столице Германии, Берлине подписан акт о безоговорочной капитуляции фашистской Германии: «ВНИМАНИЕ! ГОВОРИТ МОСКВА! РАБОТАЮТ ВСЕ РАДИОСТАНЦИИ СОВЕТСКОГО СОЮЗА. ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА, КОТОРУЮ ВЁЛ СОВЕТСНИЙ НАРОД ПРОТИВ НЕМЕЦКО-ФАШИСТКИХ ЗАХВАТЧИКОВ, ПОБЕДОНОСНО ЗАВЕРШЕНА. ГЕРМАНИЯ ПОЛНОСТЬЮ РАЗГРОМЛЕНА. ВЕЧНАЯ СЛАВА, ПАВШИМ В БОЯХ ЗА СВОБОДУ И НЕЗАВИСИМОСТЬ НАШЕЙ РОДИНЫ».

ПЕРЕЕЗД В БАШКИРИЮ

Жарким летним днём 1946 г. меня позвали в дом, вхожу, около стола сидит на табуретке молодая женщина с чёрными волнистыми волосами в красивой, салатного цвета трикотажной кофте. Я встал поодаль, смотрю на незнакомую женщину, она – на меня. Все сидят и молчат, но вдруг слышу чей-то голос: "Гарри, ну что ты стоишь, подойди же к своей маме, это же твоя мама!" Нет, я не бросился к ней на шею, а продолжал стоять, не понимая, как эта женщина может быть моей мамой? Да и она не помню, чтобы меня затискала после столь долгой разлуки. От нежности, наверное, тоже отвыкла или просто боялась меня напугать. Но это действительно приехала мама. Она угостила меня невиданным доселе большим пряником и двумя белыми булочками. Окончилась война, наконец, народ смог всей грудью вдохнуть мирный воздух Отечества.

Далее привожу цитату из «Истории немцев России»: «В марте 1946 г. Совнарком СССР дал указание наркоматам, где функционировали трудармейские подразделения, расформировать рабочие отряды и колонны из мобилизованных советских немцев, ликвидировать «зоны», что означало конец трудовой армии. Однако все бывшие трудармейцы получали статус спецпоселенцев и, как крепостные, прикреплялись к своим предприятиям, строительствам, лагерям. Им разрешили привезти к себе выживших стариков и детей. В закреплённых районах проживания создавались спецкомендатуры НКВД. Так, маме позволили съездить в Алтайский край и забрать к себе в Башкирию в город Черниковск, где она продолжала вместе с сестрой, Tante Марией, отбывать трудовую повинность, престарелую маму и меня. Времени для воссоединения семьи, естественно, было отпущено в обрез, так что сборы были поспешными и короткими. Как маме, плохо говорящей по-русски, удалось осуществить наше путешествие с престарелой бабушкой по перегруженной железной дороге – тоже большая загадка: домой возвращались воины-победители, уезжали в родные края эвакуированные семьи. Несмотря на столь массовое перемещение людей, суету, давки у железнодорожных касс, нехватки вагонов, чувствовалось радостное возбуждение народа-победителя. Люди были улыбчивы, доброжелательны и старались помогать друг другу.

Конечно, хватало грабителей, воров и просто карманников, голодных беспризорников. Но всё это не могло уничтожить общий оптимистичный настрой людей. На станции Рубцовск, вскарабкавшись в вагон-теплушку и устроившись на полатях, отправились в дальнюю дорогу. Особо ничего не запомнилось, кроме пересадки в Новосибирске. Здесь маме вновь пришлось изрядно помучиться у кассы за билетами. Пока она их выстаивала, мы несколько суток ночевали на полу второго этажа огромного зала ожидания. Здесь не раз наблюдал, как милиционеры, пачками очищали зал от правонарушителей, в основном беспризорников и воров.

Наконец, мама сумела достать билеты, и мы в конце августа 1946 г. доехали на перекладных, обходным путём через Свердловск (ныне Екатеринбург) до Уфы. А там пересели, ступая по ступенькам, держась за гладкие поручни, зашли в большой зелёный красивый вагон, с удобными сиденьями для пассажиров. Так, впервые после вагонов-теплушек оказался в настоящем пассажирском вагоне, о существовании которых и не подозревал. Позже узнал, что это был пригородный поезд, следовавший по маршруту ст. «Уфа – ст. Бензин». Ст. Бензин оказалась последней на нашем нелёгком пути. До первого городского жилья оставалось пройти всего лишь около километра.

Таким образом, мы добрались до города Черниковска – земли, ставшей нашей новой родиной. Первым жильём стала большая комната, в которой проживали человек 18 – 20, в бараке общежития женщин-трудармеек. В торце комнаты занавесками нам отгородили уголок. Часто употребляю слово "впервые", а что делать, если почти каждый день случались новые открытия. Вот, например, в бараке понял, что не только вокзальные помещения освещают электрическими лампочками, но и жилые комнаты. Увидел, что пищу можно готовить на электроплитках, где металлическая спиралька, уложенная в борозды круглого огнеупорного камня, нагревается докрасна. Нужно лишь воткнуть два провода, идущие от плитки в две дырочки розетки, что на стене. Это открытие меня однажды чуть не погубило. Я нашёл во дворе новый кусок изолированного белой резинотканью провод длиной около метра, согнул его, получил два конца, влез на табуретку и засунул их в дырочки розетки. Сноп пламени с шумом вырвался, провод, что держал в руках, моментально накалился. Я кубарем слетел с табуретки, бросив провод. На этом, слава Богу, мой первый опыт с электричеством закончился даже без ожога рук.

Помню праздник Рождества, он у РН почитался как самый главный праздник года. Задолго до наступления рабочего времени, ранним утром широко распахивается дверь в комнату, зажигается свет и входит группа из 5 – 7 молодых женщин. Все празднично одеты – во всё лучшее, что у них сохранилось. Спели великую песню «Stille Nacht, heillge Nacht» и поздравили всех разбуженных с праздником. Мама вручила мне (наверняка, не за один месяц) припасённую тарелочку сладостей. Этот маленький хор, участницей которого была и мама, заходил во все комнаты жильцов барака. Наверное, немало женщин в то утро прослезились. В ранние детские годы я был убеждён, что пение – это сугубо удел женщин. Впрочем, что же тут удивительного, мужчины воевали, а те, что изредка встречались, были либо немощными стариками, либо инвалидами. Им, естественно, было не до песен. Но когда услышал по радиорепродуктору хор Краснознамённого ансамбля песни и пляски Красной Армии, он так мне понравился, что стал частенько по утрам бегать к тем, у кого имелась радио-тарелка, послушать Гимн Советского Союза.

Барак стоял недалеко от станции "Бензин". Этот жилой район в народе назывался соц. городом. Между станцией и нашим жилищем стояло ещё барака два – три, затем клуб "Химик", также барачной конструкции и далее по прямой, через дорогу знаменитый Колхозный рынок (ныне известный как "Меркурий"). Кстати, именно в клубе "Химик" в 1948 г. мама, в битком набитом спецпереселенцами зрительном зале, выслушала очередной совершенно секретный Указ Президиума Верховного Совета СССР. Указ требовал, цитирую: "установить, что переселение в отдалённые районы Советского Союза (чеченцев, карачаевцев, ингушей, балкарцев, калмыков, немцев, крымских татар и др.) проведено навечно, без права возврата их к прежним местам жительства. За самовольный выезд (побег) из мест обязательного поселения этих выселенцев, виновные подлежат привлечению к уголовной ответственности. Определить меру наказания за это преступление в 20 лет каторжных работ». Каково! То есть, нельзя без увольнительной записки комендатуры НКВД выехать из Черниковска в Уфу за покупками, например, на центральный рынок или в магазины. Пусть помнят и каются за свои преступления вечно.

Дикость наказания понимали и многие сотрудники НКВД, так наш капитан Нафиков буквально умолял людей не рисковать и без всяких проволочек выдавал пресловутые увольнительные. А представляете, как народы, уже после трёх лет победоносного окончания войны, каждый день ожидавшие снятие репрессивных актов и ожидавшие разрешения на возврат в родные края, восприняли этот Указ. Вождь плюнул на носящую его имя Конституцию, в которой чётко фиксировалось о сплочённом навеки народе СССР. Ну а наш гениальный генералиссимус, товарищ Сталин был крут и твёрдо убеждён, что народ необходимо держать в узде и постоянном страхе. Все репрессивные мероприятия, как правило, прятал под грифом секретно или совершенно секретно. Но, конечно, понимал свои неправые поступки и до поры до времени прятал их, хотя и предрекал, что придёт время и история даст им правдивую оценку.

Продолжение следует…