Приоткрою жизнь свою. Часть пятая

Видимо, Великий Вождь захотел хотя бы немного унять свою горечь от трагических потерь начала войны, расправой над своими советскими немцами. Что ж – это была бескровная победа над законопослушным народом. Да и что тут либеральничать – ведь немцы же они.

Откуда ему было знать, как сражались наши отцы и деды на фронте, например, в той же Брестской крепости. А тут ещё и немец Рихард Зорге регулярно, рискуя жизнью, своими «провокационными» донесениями из Японии, союзницы фашисткой Германии, предупреждал о скором, вплоть до указания даты, «внезапном» начале войны. Пятого ноября 1964 года советский немец-разведчик, родившийся в г. Баку, получил за свою работу посмертно звание Героя Советского Союза. Да, великий историк господин Мединский, есть такой факт в нашей истории, которым мы гордимся.

Указ о выселении исключительно провокационный и лживый. Нас поголовно, от младенца до глубокого старика, обвинили потенциальными предателями Отечества. Были перечёркнуты все, за сотни лет, славные дела российских граждан немецкого происхождения. Мне исполнилось к тому времени 2 года и 11 месяцев, и с 17 сентября 1941 г. по 29 декабря 1956 г, со статусом «спецпереселенец» находился под надзором НКВД. Удивительно, но о процессе депортации не помню ни одного эпизода, ведь, кажется, не так уж и мал был. По воспоминаниям свидетелей, в городе царило всеобщее смятение и горе. Почему я остался глух – не понимаю. Врезались же, например, в память отдельные картинки ещё более раннего детства.

Например, помню хруст снега и яркое звёздное небо, когда мама однажды тёмным вечером везла меня, тепло закутанного, в санках. Или вот, ещё помню эпизод, как солнечные лучи, проникая через окно, согревали сверкающий пол, я сидел на коленях у бабушки, а на плечах её уютно устроилась наша кошка. Кошка мурлыкала от удовольствия. В просторной комнате было покойно и тихо, бабушка, монотонно нажимая на педаль, пряла тонкую шерстяную нить. Ещё один забавный случай помню. То ли в летний, то ли в весенний солнечный день меня выпустили во двор погулять. Там паслись во главе с роскошным петухом куры, не успел я сделать и нескольких шагов, как он проворно запрыгнул мне на голову. Я, естественно, от страха закричал и побежал, а он в ответ начал победно махать могучими крыльями, чем ввёл меня в полнейшую панику. Выручила, выбежав из смежного соседнего дома, двоюродная сестра Эмма. Конечно, для меня это был яркий эпизод. А вот сентябрьскую депортацию в Сибирь совсем не помню, хотя было мне уже почти три года. Видимо, депортация оказалась для меня путешествием интересным, но не ярким, поэтому и не врезалась в память.

По данным, приведённым в книге нашего историка А. Германа «Немецкая автономия на Волге», установил, что наша семья была отправлена в Сибирь со станции Покровск (г. Энгельс) 7 сентября в товарном эшелоне № 867. Путь следования состава в Сибирь проходил по Казахстану через станции Уральск, Актюбинск, Кзыл-Орду, Шымкент, Алма-Ату, Семипалатинск. Высадили ли из состава кого-либо в Казахстане, не знаю. После Семипалатинска он вернулся в Россию в Алтайский край, где на ст. Рубцовск высадили нашу семью, а семьи тёти Доры и тёти Ани увезли далее и высадили на ст. Топчиха. Здесь же с семьёй остался бывший студент немецкого Государственного педагогического института Герман Давидович Арнгольд. Дядю Фридриха с женой, тётей Олей, свояченицей тётей Эммой и пятерьми детьми повезли дальше и высадили на станции Татарск, Новосибирской области, откуда их направили в Усть-Таркский район.

Естественно, все действия производились на всём пути следования под неусыпным оком вооружённых сотрудников НКВД. Высаженных на станции Рубцовск, ссыльных советских немцев стали распределять по сёлам. Стоял конец сентября, уж «небо осенью дышало». Свободного жилья для переселенцев, разумеется, не было – людей подселяли к местным жителям, которые понятия не имели, кого к ним привезли. А когда узнали, представляете ситуацию: лютый немецкий фашистский враг стремительно наступает и бесчинствует на оккупированной территории страны. А ведь россияне, особенно в глубинке, напоминаю, в подавляющем большинстве о нашем конституционном существовании в стране не знали, не ведали они и об указе, о выселении: его в печати не публиковали. Зато пропагандистский лозунг «Убей немца» (немца, а не одурманенного гитлеровской пропагандой фашиста), рождённый классиком советской литературы И. Эренбургом, слышали и знали все. Во все уголки огромной страны с фронта летели похоронки, а тут к осиротевшим детям и вдовам силком подселяют живых, плохо понимающих русский язык, настоящих немцев. Самим есть нечего, а тут ещё они, вражье семя, воют от голода и холода. Да-а-а... было время, шла жестокая война, шла жёсткая несправедливая депортация, очень скоро переросшая в геноцид.

АЛТАЙСКИЕ ГОДЫ. ТРУДАРМИЯ

Нашей семье повезло (если в той ситуации прилично говорить о везении). Привезли в районное село Новоегорьевское, что около 120 км. – 150 км. от г. Рубцовска и вселили в заброшенный и покосившийся от ветхости, небольшой однокомнатный домик на краю села. В домике сохранилась небольшая печка с плитой. Предполагаю, что только с помощью простых русских женщин удалось первый раз её загрузить и разжечь. К счастью, при домике имелся небольшой клочок земли, что позволило в войну продержаться. Сразу за огородом раскинулся огромный сосновый бор. Летом почти каждый день мы ходили туда с братом Рихардом (подросток 8–10 лет) собирать еловые шишки, которыми заваливали сени, чтобы зимой было чем топить. А зимы на Алтае, известно, долгие, суровые и снежные, так что работать приходилось прилежно. Братишка смастерил простейшую треугольную тачку (похожую на зэковскую) с одним колесом, мы грузили на неё три мешка с шишками, закрепляли верёвкой и везли домой. И так по нескольку рейсов в день.

Сосновый бор бодрил в летнюю жару прохладой, терпким запахом хвои, удивительной чистотой, радовал обилием белок, птиц, а весной и цветами. Однажды Рихарду вместо шишек домой пришлось везти меня. Я, резвясь, вздумал натянуть на голову мешок и бегать по лесу. Ну и наткнулся на сосну. Прямо на уровне колена на сосне торчал сухонький остренький сучочек. Он легко влез в колено и обломился, и пока братишка довёз меня до дома, сучок спрятался за коленную чашечку и около полугода там блуждал. Бабушка регулярно парила колено, оно гноилось, опухало и, наконец, сучок вышел с гноем, прорвав новое отверстие, и я получил возможность, к великой радости, вновь ходить и бегать. Следы от той шалости на правом колене остались навсегда.

Информационный центр управления внутренних дел Саратовской области выдал при переселении бабушке, Виншу А.Ф., справку о составе семьи из семи человек, необходимо ещё отметить, что тётя Мария – сноха (супруга дяди Готлиба, младшего сына бабушки) была беременна. Вот в таком составе мы и вселились. Чуть не забыл: подселили ёще одну больную, врача, с открытой формой туберкулёза, Прахт Эмилию. Она 20 июля 1942 г. у нас скончалась в возрасте 38 лет. Точно не помню, до её похорон или после родила мальчика тётя Мария. К сожалению, ребёнок не выжил, прожив всего три дня. О причине его смерти мне трудно судить, скорее всего, сказалась тяжелейшая депортация и наличие в перенаселённом помещении смертельно больного открытой формой туберкулёза человека. А как я избежал заражения и не погиб – это очевидно только с божьей помощью и под надзором ангела хранителя, который в моей жизни меня не раз выручал.

Дядю Готлиба в самом начале 1942 г. повесткой из военкомата призвали в Трудовую армию, а в конце года туда же, но теперь уже в рабочие колонны, по Постановлению о дополнительной мобилизации женщин-немок отправили маму и тётю (Тапіе) Марию, фактически вторую мою маму. Тётя Мария, как бывшая многолетняя сотрудница больницы, имела солидный медицинский навык. Если бы мне к началу 1942 г. не стукнуло уже три года, то маму до моего трёхлетия оставили бы со мной и бабушкой в селе Новоегоровка на спецпоселении, а родных сестёр разлучили бы и скорее всего – навсегда. Слава Богу, я не навредил.

Tante Мария родилась 20 апреля 1903 г. К счастью, так случилось по жизни, что сестры не разлучались до самой смерти тёти – 14 октября 1981 г. Их вместе отправили в Башкирию – сначала в г. Ишимбай, затем в г. Черниковск (с 24 июля 1956 г. вошёл в состав г. Уфы), где, со слов трудармейцев, режим содержания был более щадящим, чем в других местах ссылок советских немцев. Сёстры, естественно, поддерживали друг друга. Сказать, что людей «мобилизовали в Трудовую армию» – это лицемерие. Ведь по воспоминаниям тех, кто её прошёл, а это, за малым исключением, не избежал никто из мужчин от 15 до 55-ти лет, а из женщин от 16 до 45-ти лет, кроме беременных и имевших детей до трёхлетнего возраста.

«Мобилизованных» размещали казарменно в бараках, территорию которых ограждали колючей проволокой и охраняли военизированной охраной ГУЛАГа. Социальный статус трудармейцев был на уровне заключённых. Нормы продовольственного и промтоварного снабжения для «мобилизованных» были такими, что люди трудились голодными и полураздетыми на морозе, а ночами томились в античеловеческих укрытиях и валились на нары выжатыми до последней капли. Смертность людей была ужасающей, люди массово гибли не от пуль, бомб и снарядов врага, а от условий содержания. Если ещё и напомнить о нескрываемом враждебном отношении администрации, то о какой «мобилизации» в Трудовую армию тут можно говорить. По мнению наших ветеранов, в первые два года войны в отношении советских немцев проводилась негласная политика настоящего геноцида.

Помню расставание с мамой: она долго носила меня на руках, дала в руки кусок сахара, что в то время было роскошным угощением. Наконец, сдерживая рыдания, опустила на землю, передала семидесятилетней бабушке и уехала, оставив нас на произвол судьбы, выражаясь на немецком языке «im stich lassen». С тех пор до августа 1946 г. я не знал не только отцовской, но и материнской ласки, что, наверное, сказалось на моём характере – вырос с наличием грубых манер. Бабушка увела меня в дом, прилегла, уложила рядом, и тут я заметил текущие по её щекам слёзы, причины которых в то время не понимал.

Бабушка сохранилась в моей памяти, как очень стойкая, сильная и мужественная женщина, не склонная к сентиментальности. Война и череда выпавших тяжких испытаний выжимали из людей море слёз и вселенский стон. Как уж тут не понять, откуда её слёзы.

Бабуля прожила 85 лет, родилась в 1872 г., а умерла 24 апреля 1957 г., похоронена на кладбище «Лопатино» в городе Уфе. Между прочим, бабушка была всего на один год младше Германии, которая образовалась как государство в январе 1871 г.

Продолжение следует…