Судьба ведет от края к краю... Часть вторая

Но без таких немногочисленных индивидуумов, её читателей и поэтов, совсем потерялся бы смысл всей шумной общественной жизни, с её прозой и кровавым колесом истории. Он и теряется. А массовый читатель продолжает спрашивать – почему? Вопрос риторический.

От века количество читателей поэзии укладывается в один процент от общего числа читателей. Именно потому, что поэзия – есть высшая форма человеческой речи (языка) и не каждому внятен её голос. О чём он, если не о хлебе с икрой и маслом?

Истинная поэзия – словно точка золотого сечения, парит где-то над головой нашего человеческого вида, подвешенного за неё в своём историческом существовании на волоске.

Когда артдиллеры (идеологи и торгаши от искусства) вытесняют творцов – что это: социализм, с его навязанным сверху «соцреализмом»? Или капитализм, богатеющий на нищете тех, на ком он богатеет? Или художники, богатеющие на предательстве своего искусства? Дождавшись очередной смерти, государство или капитал прибирает к рукам частное творчество очередного гения, а потом втридорога продаёт его богатым профанам. Так, например, было с наследием Ван Гога. Торгаши или демагоги в любые времена опережают – торгуя на рынке или вещая в средствах массовой информации и с кафедр – самого художника, творца подлинных эстетических ценностей. Кураторы от искусства ловко им манипулируют, зарабатывая на этом немалые деньги. (Порой побивая торгуемыми шедеврами мертвецов оригинальное современное искусство.)

Но сам поэт не торгует идеями, он их воплощает в слове – единственно возможным образом.

4

Дмитрий Масленников был и остаётся тонким, смелым, искренним лириком. Он был поэтом не то чтобы великой темы (он и не претендовал на это), но весьма изощрённым художником слова, знающим и любящим своё ремесло. Он был и преподавателем, и блестящим руководителем литературного сообщества «Тысячелистник» при бывшем Пединституте. Писатели и студенты посещали лито раз в неделю. Пока время массовой ангажированности и всеобщей продажности не съело это маленькое и независимое творческое образование.

Поэзия нуждается в поддержке и меценатстве заинтересованных в ней лиц, лиц наконец-то прозревших красоту, лиц, просветлённых открытием единого Прекрасного. Не блестящего, массового, полезного, продажного.

Вы скажете, но ведь есть синематограф.

И есть, и пусть будет. Но синематограф это уже не искусство слова, это нечто совсем другое. Подавляющее значение для свободной активности реципиента играет в кинематографе навязанный и готовый визуальный рад. Очень удобный гроб с подогревом, в котором уютно покоится не пробуждённый дух зрителя, жующего попкорн.

4

Дмитрий Масленников – поэт, литератор-профессионал.

И вот, он не вписался в искусство распродаж и больших потребительств. Как не вписался ранее в поэзию советского или перестроечного времени. Не втёрся почему-то и в академическое искусство, хотя мозги имел: был даже кандидат наук, и в культурное общество был принят. Преподавал в Пединституте и в Университете. Учил недорослей. Зачем, казалось, ему нужно было мудрить с собственной поэтической манерой – вольной манерой письма изящного, но и слишком откровенного?

ДБ имел богатую индивидуальную фактуру и мог бы сыграть в студенческом театре лицейского приятеля А. Пушкина – блестящего барона, сибарита и поэта Дельвига. Умный поэт легко мог сыграть и простодушного, недалёкого Санчо Панса. Страшно сказать, но он мог бы сыграть и сановного башкирского поэта на башкирском телевидении. Гонору или природной скромности у него бы и на это хватило.

Итак, ДБ не вписался в большую торговлю книгами на новом рынке страны. Не был хорошо распродан, хотя был с удовольствием читаем друзьями и благодарными учениками. Но может быть, это и хорошо, что он не вышел в тираж. Успешно продаваемые авторы часто не желают видеть рядом с собой равносильные дарования, воспринимая их как конкурентов. (Да и артдельцы не станут напрасно рисковать.)

Ещё придётся делиться с иными не только славой, но и деньгами. Да и тщеславие самолюбца им претит так поступать. Не таков поэтический гений, не таким был Пушкин, способный восхищаться любыми другими дарованиями, не только одним своим. Но потому – и гений.

5

Дмитрий Масленников успевал быть отзывчивым учителем для юношества и благодарным читателем даже мало-мальски удачных текстов. Оставаясь вместе с тем вполне эксклюзивным мастером своих собственных тем или иных мотивов.

Есть у ДБ даже венок сонетов, весьма впечатляющий. Кому из поэтов это под силу сегодня? А он владел формой. Защитил он научную работу по поэтике русского формализма. Есть у него и счастливые (или несчастные), весьма щекотливые эротические стихи. Весёлые, откровенные, искренние и гибельные. Как и положено в настоящей поэзии: всё в шутку, и всё всерьёз.

Но эти последние, порой истинно дионисические (хмельные и вольные) строки, не доступны пониманию ханжей-цензоров, уткнувших нос в дидактическое искусство, в готовую заранее на все случаи жизни мораль. Как пошутил по их случаю И. Кант: «Мораль убила нравственность».

Может быть, поэзия и начинается с тех, кто не берёг себя для чисто позитивной, рассудочной, осмотрительной деятельности. Такая свобода горька и опасна. Потому поэт у Пушкина и заклинает судьбу: «Не дай мне Бог сойти с ума».

В искусстве поэтическом так было всегда. Внутренняя свобода зависит от меры индивидуального дарования, её направляющей – в новое, более глубокое русло. Но дарование, когда оно есть, всегда, как минимум, сколько-нибудь да правдиво, искренне, вольно. Оно имеет некоторое своё необщее, собственное бытие. Оно – нервно, оно – душещипательно (не говоря душераздирающе). Дарование – узнаваемо читателем сразу, как некая оригинальность, но и опасность, в ней заключённая.

Оригинальности таланта нельзя научиться, не всё в нём даётся одним трудом, талант дарован свыше. Он трудовой, но и даровой. Нельзя подделать его особую стать и поступь – его саму духовно-эйдетическую психосоматику. С чувством реальности Идеала сначала надо родиться. Здесь, как говорится, есть тайна.

Или же Поэтичность сама пробуждается в одарённом индивиде – в критические моменты риска, при угрозе жизни, в пограничных ситуациях. Роковых, судьбоносных. И одного мужества мало. Нужен ещё песенный дар. Это когда тебе сначала жутко, сложно, трудно, или адски отчаянно, невозможно, а потом вдруг легко-легко, и вся тяжесть ушла в гармонию и уже поётся песня. Так растёт душа сквозь толщу вещества, пробивается сквозь твердь и стратосферу в свою родную вечность.

6

Можно нарастить ногти и ресницы, но не талант. Можно отпустить локоны, но нельзя по одной своей прихоти стать поэтом. Учиться нужно технике этого дела. Это – можно. Поэта можно убить, но нельзя сотворить его по известному заранее плану, выполняя производственный заказ. Свобода, внутренняя, изначальная, глубинная заданность подлинной поэзии плохо совместима с любой, заранее готовой, внешней системой преподавания и образования. Даже самой благонамеренной и выверенной. Её – недостаточно. Кто тогда поэт? «Он тот, кто смешивает карты, / Обманывает вес и счёт, / Он тот, кто спрашивает с парты, / Кто Канта на голову бьёт» (М. Цветаева). Можно изобрести ракету, но Пушкина можно только убить. И это – печально. Не изобретение, а уничтожение явления гениальности в его зародыше, в зачатке, в развитии – вот, как ни странно, цель очередного массового и социального культурного проекта. Об этом читай «Собачье сердце» М. Булгакова. Об этом – мученическая судьба гениального Андрея Платонова, зверски раздавленного новым культурным большевистским – массовым по определению – проектом. Похожее происходило с М. Булгаковым. Тогда всё вокруг тоже насиловалось массовостью, только не либеральной, а большевистской, а любое проявление духовной индивидуальности лечили стукачи и знатные коновалы.

Нельзя, всегда трудно – быть самому человеку на свете. Но и по-другому быть – тоже нельзя. Только самим собой.