Рецензия на рецензию. Часть первая

Поэт и литературный критик Алексей Кривошеев написал не просто рецензию, а предпринял очень серьезное и всестороннее филологическое и литературоведческое исследование сборника стихотворения Айдара Хусаинова «Адреналиния», вышедшего в 2019 году. По признанию самого А. Кривошеева, работа многократно им редактировалась, практически переписывалась. И думается, что эта работа была итогом многих размышлений, оценок, анализа не только поэтического творчества Айдара Хусаинова, но и современной литературы.

В начале своего исследования Алексей Кривошеев справедливо критикует предисловие Тараса Бурмистрова. В книгоиздательстве прошлого (не всегда, конечно, но, как правило) предисловие составлял достаточно известный читающей публике автор. Времена изменились, и с ними необходимы изменения в оформлении книг. Посему, мне кажется, стоило бы хотя бы вкратце представить читателям автора предисловия.

Начинается предисловие Бурмистрова с предложения, которое также стоило пояснить: «…Журнал Айдара Хусаинова (еще 10 лет назад) шелестел предо мной как блоги всех литераторов, так что я читал его с интересом». В середине 2000-х многие интеллектуалы и литераторы вели свои блоги в социальной сети «Живой журнал». Постепенно популярность «журнала» стала таять, и в настоящее время многие из них переместились в другую соцсеть.

Тарас Бурмистров не в первый раз пишет предисловие к сборнику Айдара Хусанова. В свое время, как любознательный читатель, заинтересовавшись, кто он, я нашла блог Тараса в Фейсбуке, в нем мы общались и изредка общаемся до сих пор. Бурмистров талантливый петербургский прозаик, автор интеллектуальных романов в жанре мистических детективов: несколько поверхностных по содержанию, но довольно неплохих по языку и стилю. Такие произведения часто называют «атмосферной прозой». Собственно говоря, таково и его предисловие. Как справедливо заметил Алексей Кривошеев, в нем только восторги и впечатления типа: «…журнал вдруг взорвался строчками, от которых у меня похолодел позвоночник», «я прифигел», правда, в скобках все же делает извинительные реверансы: «да, я знаю, это слишком литературная метафора, но вы должны понять меня — я просто не ожидал такого»; «кажется, я пишу предисловие к литературной книжке, так что нельзя употреблять такую лексику, тропы и метафоры». В своем кратком предисловии Тарас Бурмистров предпочитает не предварять читателя классическим представлением поэтического сборника (с обязательным приведением стихотворных цитат), а стать примером для них – если уж он прифигел… Алексей Кривошеев определяет это как распространённый ныне «симптом многих пишущих – эгоцентризм». В отношении предисловия Бурмистрова – он прав. А если почитать в Фейсбуке блог петербургского прозаика, станет понятно, что его «эго» безгранично.

В другой части своего исследования Алексей Кривошеев опять возвращается к этой теме. Противопоставляя тщеславие поэзии Игоря Северянина и Валерия Брюсова гению Пушкина: «…Пушкина в примитивном бахвальстве уличить нельзя. Христианскому гению это по определению не грозит… Благородство величайшего поэтического дара не позволило поэту опуститься до самовосхваления простительного “невежде”».

Мысль очень верная. Но… Северянин и Брюсов были представителями другой эпохи, иной эры в искусстве. Невозможно представить, чтобы во времена Пушкина, Байрона и других поэтов эпохи классицизма и в живописи их эпохи существовала, например, такая художница как Фрида Кало. Гениальная художница, бесконечно рисовавшая практически одно и то же – себя.

Каждая эпоха в искусстве это революция. Новые открытия и новые заблуждения, новый язык, или новое прочтение забытого, другие рифмы, символы, понятия. И вечные поиски божественного, высшего смысла. Нарочито манерных Игоря Северянина и Валерия Брюсова беспощадно критиковали и при их жизни, критикуют и сейчас. Но, тем не менее, как поэты они не ушли в небытие, а их творчество стало вехой в русской поэзии.

В 1909 году в газете «Уфимский край» некий К. З-кий (автор неплохих стихотворений и небольших рассказов) напечатал стихотворение «Модернистам». Вот отрывки из него.

Чего ждал, и в итоге получил истомленный народ, о коем так пеклась российская интеллигенция – мы уже знаем. И какое счастье, что в свое время модернисты не прислушались к хору подобных советов.

Но приходится признать, что в начале уже XXI века многие современные поэты и прозаики, и в частности постмодернисты, увлеченные словом, эстетикой и антиэстетикой, стилем, авантюрными сюжетами, эпатажем и ещё невесть чем, забыли о самом главном, об основе всего сущего – божественном и духовном. И их произведения – всего лишь оболочка, хрупкая и безжизненная скорлупа. Интеллект заменен информированностью, вера и духовность – самолюбованием.

Следующие два раздела исследования Алексея Кривошеева «Оформление книги» и «Содержание книги» являются концептуальными. В них автор размышляет о русской поэзии, её прошлом и настоящем, назначении, высокой духовной миссии. Предваряя таким серьезным литературоведческим и философским экскурсом разбор стихов Айдара Хусаинова, он тем самым ставит их в ряд, произведений выдающихся русских поэтов XIX–XX веков. Видит в одном поэтическом и духовном пространстве. И это радует.

Думаю, вряд ли возможно осмысление стихотворного наследия сонма русскоязычных (допустим, уфимских) поэтов (даже имевших звания, награды и собрания сочинений) – анализируя и сопоставляя их творчество с поэзией выдающихся русских поэтов. Не удивительно, почему, задав столь высокий уровень для сравнения, Кривошеев предъявляет и столь же высокие требования к поэзии Айдара Хусаинова.

Здесь же, в самом начале исследования, Алексей Кривошеев определяет ещё одну свою литературоведческую концепцию.

Приведу некоторые цитаты. С нерусского по рождению поэта, пишущего по-русски «…спрос более высокий и строгий, чем с писателя менее развитой, чем европейская, литературы, замкнутой на себе, на своих ещё полуфольклорных, мифологических, слишком материалистических и дохристианских культурных традициях, как литература башкирская».

«…Очень важно, чтобы при сотворении второго поэтического сознания в первом (русскоязычном) не вышло программного сбоя, ведущего к межеумочному (внеязыковому) «смысловому» положению. Тогда возникает опасность такой «формы» стихотворения, которая уже и не русская, и не иноязычная, но, скорее, безъязыкая, ни то, ни се, межеумочная».

«…Итак, я ввожу понятие реграммы (контрнаписания) или деграммы (крайний случай реграммы). Так можно назвать микроны вливаний «иноязычного» (в нашем случае, тюркоязычного, а в случае неудачи, просто безъязычного) языкового сознания, которые А. Хусаинов встраивает в русское поэтическое наследие в виде частной формы своих стихотворений.

В основе деграммы лежит, как я уже сказал, некая двойственность тюркско-русского сознания, или скрещенный язык. Это все еще нечто новое в нашей культурной уфимской среде, малоизученное, иногда прямо отталкивающее иного русского читателя… А. Хусаинов сознательно избрал русскоязычную поэтическую культуру. А это ответственный, если не мучительный для башкира путь развития тюркского сознания, привыкшего к ограниченному своим этносом кругу представлений».

Вот с этим хотелось бы немного поспорить. Как известно, до 3-х лет (а считается, что именно до 3-х лет формируется личность человека) Пушкин не знал русского языка. Большинство русских интеллектуалов первой половины XIX века были билингвами, и очень часто первым языком для них был французский. Вспомним, как само собой разумеющееся, страницы текста на французском в «Войне и мире» Л.Н. Толстого. Татьяна Ларина – скромная дворянка, выросшая в сельской глуши

Представим себе такую ситуацию. Литературный критик, допустим, француз – носитель великой европейской культуры и литературы, посоветовал бы русским поэтам начала XIX века, выросшим в отсталой культуре, вообще не писать на отсталом русском языке. И никаких реграмм, деграмм и прочих вольностей.

Великая русская литература XIX века потому и стала великой, что не отбросила традиций допетровской словесности, развивалась, активно вбирая в себя в первую очередь западную, но и другие языковые культуры. Современные уфимские ученые пришли к интересному выводу, что на классический русский литературный язык большое влияние оказал уральский диалект русского языка, содержащий большое количество тюркизмов. Этому способствовали Владимир Иванович Даль, Сергей Тимофеевич Аксаков – многие годы бывший душой литературного московского кружка, и цензором.

Можно только удивляться, в какой короткий временной период, в конце XVIII – начале XIX, произошла революция в русском литературном языке. Талантливый поэт, переводчик, теоретик и реформатор русской литературной словесности Василий Кириллович Тредиаковский в 1752 году написал басню, сюжет которой интерпретировали многие поэты, начиная с Эзопа.

На дерево с тем взлетел, кое полюбилось.

Оного Лисице захотелось вот поесть;

Для того, домочься б, вздумала такую лесть:

Воронову красоту, перья цвет почтивши,

И его вещбу еще также похваливши,

«Прямо, – говорила, – птицею почту тебя

Зевсовою впредки, буде глас твой для себя,

И услышу песнь, доброт всех твоих достойну».

Ворон похвалой надмен, мня себе пристойну,

Начал, сколько можно громче, кракать и кричать,

Чтоб похвал последню получить себе печать;

Но тем самым из его носа растворенна

Выпал на землю тот сыр. Лиска, ободренна

Оною корыстью, говорит тому на смех:

«Всем ты добр, мой Ворон; только ты без сердца мех».

И спустя только 50 лет, в 1807–1808 гг. на этот же сюжет Иван Андреевич Крылов пишет одну из своих знаменитых басен «Ворона и лисица», уже совершенно иным поэтическим слогом.

В конце XIX – начале XX века произошел другой закономерный процесс. Достижения русской литературы оказали огромное влияние на мировую.

Продолжение следует...