Природа в творчестве Мустая Карима. Часть первая

В этих строчках – весь Мустай Карим с его трепетной любовью к природе, ставшей неотъемлемой составляющей творческого мира поэта. Она, эта любовь, обусловлена двумя факторами: многовековой традицией любви к окружающему, сложившейся у башкирского народа, и красотой родного края.

Природа и традиционный вид деятельности (скотоводство) сформировали характер башкир. Одной из отличительных черт характера у башкир с малых лет не случайно считались их честность и доверчивость. Связь человека с природой была неотъемлемой частью сознания кочевника, не было четких границ, разделяющих индивид и мир, он находил в нем собственное отражение и продолжение. Природа была книгой, по которой он учился мудрости.

Для творчества Мустая Карима характерно пантеистическое мировосприятие, в основе которого лежит единство природы и человека. Человек не выделяет себя из природы, чувствует себя ее частью. Такое видение природы уходит корнями в языческую древность. Например, в стихотворении «Где вы, мои стихи?» поэт пишет:

Он же довел до нас свои наблюдения о первых уроках любви к природе, полученных поэтом.

«Дорога сбегает под уклон. Исчезают из виду дома. Лишь макушки ветел, как веера, обмахивают потемневший холм. Замерли все звуки, кроме веселого бормотанья воды.

– Здравствуй, старый товарищ – родник!

Когда-то к этому родничку привел Мустая отец. Они молча сидели, глядя, как в узенькой прозрачной протоке вода перемывает песчинки, выкладывая золотом русло.

Отец омыл в родничке ладони, набрал пригоршню, выпил. Мустай проделал то же и потом всю дорогу, пока возвращались в аул, чувствовал легкую ломоту в зубах от ледяной воды. Ничего не сказал отец, но мерой чистоты для Мустая навсегда осталась вот эта вода из источника.

Завтра Мустай приведет сюда своего сына Ильгиза. А потом он будет водить к источнику всех друзей, которые навестят его в родном ауле. Друзья напишут столько стихов об источнике, что, если собрать их вместе, получится целая книга…

Но стихи друзей о роднике будут позднее. А сейчас Мустай, как в детстве, омыл руки в воде, плеснул несколько пригоршней в разгоряченное лицо и долго, пока не заломило челюсти, пил воду.

Удивительная способность здешней воды! Она возвращает самому усталому путнику бодрость».

У Мустая Карима даже Прометей превращается в апостола людского всеединения на основе «зрячего» отношения к жизни. Это натура более эмоциональная, нежели рациональная, подобная тем представителям «естественной» среды, которые были типичны для романтической литературы. Не случайно в его речь Мустай Карим вкладывает детали, свидетельствующие о трогательном единении с земной природой: покачивающиеся под небесным куполом сонные планеты Прометей сравнивает с желтыми кувшинками на реке, а свои небесные крылья – с листьями осокоря.

«В стихотворении “Дождь” Мустая Карима читаем: “Мальчишка бежал под летним дождем с открытой головой: “Вырасту”, думал”. В этом мальчике нетрудно видеть и самого автора. И вырос он! Вырос, шагая с отцом по борозде, открывая двери школ и институтов, проливая кровь на поле сражений, вырос в поэта, в поэта народного. Меня в данном случае восхищает и то, что мальчик, бежавший с открытой головой под дождем, сливается с природой, становится неотделимым от всего того, что растет на земле», – писал Назар Наджми.

И нам представляется бескрайнее пшеничное поле, и снова, теперь уже другой мальчик, может, в Калуге, а может, в Рязани, раскинув руки, бежит по полю, точно хочет обнять весь мир тонкими несильными руками. И, разбежавшись изо всех сил, падает на прогретую солнцем землю. А в груди его ширится, рвется наружу песня, и песня эта – из самых глубин родившей его земли. В бескрайних просторах ее, в зеленеющих нивах и снежных дремлющих полях всегда есть место, где разгуляться недюжинной натуре, всегда есть место таланту, как и место подвигу…

Для Мустая Карима же природа – это вечная красота и вечная гармония мира. Нежно и заботливо, без какого-либо внешнего нажима природа врачует людские души, снимая напряжение неминуемых земных перегрузок. Именно так воспринимаем мы стихи поэта о родной природе; именно так, возвышенно-просветленно и благостно, воздействуют они на нас. «С природой взаимоотношения хорошие», – напишет он, провожая 1986 год.

Поэт как бы говорит всем нам: остановитесь хотя бы на мгновенье, оторвитесь от нашей повседневной суеты сует, посмотрите вокруг себя, на окружающий нас мир земной красоты, послушайте шелест луговых трав, песнь ветра, посмотрите на утреннюю зарю, возвещающую рождение нового дня, на звездное ночное небо.

Как утверждает М. Ломунова, любовь писателя к отчему краю в повести «Долгое-долгое детство» прорывается постоянно. Прочтите сами эти строки о летнем дожде: «И только самые маленькие капельки дождя, словно заблудившиеся где-то наверху, изредка капали на землю. Может быть, эти капельки – дождевые дети, они заигрались на небе и не успели упасть вместе с крупными каплями, ведь, что ни говори, дети есть дети: коль увлекутся игрой, все на свете забывают». А вот еще: «Эти капельки такие теплые, такие ласковые. Если протянуть руку, они доверчиво усеют твою ладонь мелкими блестками, а если сожмешь вдруг руку, то поспешно убегают между пальцами».

В этой повести «всякая бытовая деталь жизни – как сидеть во время застолья, как принимать пищу (хлеб нельзя есть стоя: крошка может упасть на землю, а это грех и беда), а уж тем более какое-то душевное движение – все рождает в героях ассоциации с природой, порой прямо спроецировано в нее. Это единство человека с природой живет уже в ребенке и отзывается позднее особенно сильно в трагические моменты жизни».

Есть непреложная истина в словах Равиля Бикбаева, сравнившего творчество Мустая Карима с птицами самого высокого полета. «Родившиеся на Урале, – считает он, – гордятся светлой красотой Агидели, древними горными отрогами, хранящими в своей груди несметные сокровища, степными раздольями. Среди таких немеркнущих самоцветов Башкортостана есть еще одна его большая гордость – творчество Мустая Карима. Его творчество так же полноводно и звучно, как вытекающая из глубин родной земли Агидель, величаво и мудро, как седой Урал, исполнено, как у наших степей, широкого дыхания и своими глубокими корнями накрепко связано с жизнью. Его творческий мир собрал в себя гордый клекот орла и вдохновенное пение соловья. Тропы этого удивительного мира мне давно знакомы и близки. Сколько раз с высот этого мира я с восхищением смотрел на далекие горизонты, в задумчивости останавливался у его рек и озер, вглядывался в небеса».

Огромен диапазон мыслей и чувств, заключенных в тех стихах поэта, где природа едва ли не основной главный герой. При этом не перестаешь удивляться, как меняются краски, картины природы, масштабность виденья поэтом вечно изменяющегося мира…

В статье, посвященной творчеству Давида Кугультинова, писатель приводит один случай, происшедший с калмыцким поэтом. Он очень примечателен в контексте нашего разговора: «Однажды, – пишет Мустай Карим, – он (Д. Кугультинов – И. В.) ехал на коне по весенней степи и к нему на ладонь села трепещущая певчая птичка – он не догадался, что пичужка искала убежище и защиты от коршуна, и потому обратно подбросил ее в воздух. Маленький гордый певец не счел для себя возможным вернуться к равнодушному всаднику и попал в когти к хищнику. Другой бы давно забыл об этом, а он все еще терзается, что по нечаянности не спас беззащитного и оттого в мире одним певцом стало меньше. Если бы он знал!»

Однако природа у Мустая Карима учит не только состраданию, но и напоминает о счастье: «После того дня Усманова поляна в моем воображении стала поляной счастливых. Каждый раз, когда я прохожу через луг, оборачиваюсь к тому ольховнику и смотрю долго-долго. Кажется, вот сейчас Марагим с вилами на плече и Ак-Йондоз – с граблями выйдут оттуда. Они все еще молоды, все еще счастливы. А ольховые заросли стали деревцами, потом густым высоким лесом. Потом, уже могучими деревьями, их срубили. На этом месте зазеленели новые побеги, год от года крепли, все выше тянулись они. Вот сколько листвы отшумело! А надежды, что еще раз увижу их рядом друг с другом, я все еще не теряю».

Поэтический образ высокого леса, срубленного людьми, вызывает в памяти фронтовое поколение. Многие ровесники главного героя повести сложили свои головы на войне. Не вернулся домой и Марагим. Но его внук, названный этим же именем, стал утешением и опорой постаревшей Ак-Йондоз. И опять автор обращается к образу ольхи, видя в этом растении неистребимое древо жизни: «Мальчик был вылитый дедушка. Вот так же и молодые побеги ольхи на Усмановой поляне с первого своего листа повторяют старое дерево, из пня которого они взяли рост». Ольховые заросли на Усмановой поляне, одинокий дуб на поле боя, причудившийся истекающему кровью главному герою Старшей Матерью, груда валунов на Сагыл-горе, передающих друг дружке солнечное тепло, – все это звенья нашего сознания, воплощенные писателем в картинах родной природы.

Картины родной природы писателем широко используются и тогда, когда он пишет о любви.

Любовь и природа становились пробным камнем лирики Мустая Карима. В стихах на эти темы полнее всего раскрывалось его дарование, и все же темы эти были чем-то вроде заповедных рощ, проникать куда доводилось не каждый день. Но он стремится задушевно говорить с читателем, делиться с ним радостью бытия, счастьем каждодневного узнаванья прекрасного, окружающего нас.

В дни тяжелой болезни одного из своих друзей, А. Твардовского, Мустай Карим обратил внимание на реку и сделал неожиданное открытие: «Прилетев из Уфы в Москву, на пути из аэропорта Домодедово всякий раз переезжаю реку Пахру. Она в том месте еле заметно протекает меж своих лесистых берегов. До горестного декабря 1971 года я и внимания не обращал на нее. Река как река – текучая вода. Проскочил по мосту на машине и забыл. А теперь с каждым разом, мне кажется, все меньше и меньше остается у меня права переступить ее рубеж. Когда издали вижу дощечку с надписью «р. Пахра», по сердцу проходит дрожь. Колючая дрожь. Наступает она от охватившего меня чувства вины».

В творчестве М. Карима одним из самых любимых приемов становится параллелизм между картинами и явлениями природы и духовным миром человека. Особый смысл в связи с этим приобретают следующие его воспоминания:

«… Покинув заключительное заседание сессии Верховного Совета РСФСР, я вышел из ворот Кремля и по многолетней привычке остановился у разросшегося куста рябины.

– Здравствуй, друг!.. Ты не помнишь, конечно, как впервые вошел я в эти ворота, не в силах справиться с волнением. Вот тогда-то я и увидел рядом с торжественными темными елями тебя, простое лесное деревце, и мне показалось, что здесь, у этих величественных стен, я повстречал своего односельчанина… С тех пор десятки раз повторял я этот путь, но испытанное впервые острое чувство волнения, когда я входил в кремлевские ворота, сохранилось на всю жизнь. Иные, даже сильные, ощущения проходят, но это – гордости, высокой ответственности, чистой радости – снова и снова наполняет мое сердце, когда я приближаюсь к заветным воротам».

Поэт, начиная от отдельных строк и строф, характерных для стилистики башкирской народной песни и кубаира, прибегает к самым сложным и развернутым формам двупланности. И в то же время добивается такой стройности сложной структуры композиции – графически четкие симметричные части, строфы, строки, рифмы, внутренние созвучия, что иногда они напоминают причудливую симметрию кристаллов.