И когда каждый из нас только-только начал писать свой главный роман с коротким названием «Жизнь».
Последняя казалась просторной, как «The Shadow of your Smile» в исполнении Энгельберта Хампердинка…
Говорят, что грузины исчисляют время не годами жизни, а часами дружбы.
Точно так же возраст писателя определяется не числом прожитых лет, а количеством написанных страниц.
И в те времена мы все были юными.
Я родился и окончил школу в Уфе, но первое образование получал в Ленинграде. Уехав туда в 17 лет, растерял связи со школьными друзьями; точнее их и не было. Выучившись в ЛГУ, вернулся обратно и обрубил связи с сокурсниками – с последними тоже ничего всерьез не скрепило.
В 1989 году я поступил в Литературный институт; после него остались друзья: прозаики, поэты, драматурги из разных городов.
Их имена известны читающему миру: Анна Данилова, Валерий Роньшин, Александр Ануфриев, Юрий Ломовцев, Анатоль Кудласевич, Елизавета Ганопольская…
С ними общаемся по сю пору, используя современные возможности контакта. И с моей «родной» Уфой они никак не связаны.
Но был короткий период – между ЛГУ и Литинститутом – когда я активно участвовал в местной литературной жизни и она казалась имеющей перспективы.
(Хотя, конечно, у русскоязычного автора в Башкирии перспектив быть не могло.)
Кипел я сразу в двух котлах: при русской секции Башкирского отделения Союза писателей СССР и в литературном объединении при молодежной газете «Ленинец».
Им руководил замечательный русский писатель, татарин Рамиль Хакимов.
Об этом почти неформальном сообществе молодых (и не очень) художников слова написано много, я не буду вдаваться в тему.
Но я вспомнил его, потому что с Иосифом Гальпериным мы встретились именно там.
Мой старший друг в те времена был ответственным секретарем «Ленинца» и одним из руководителей ЛИТО.
При всех расхождениях в литературных воззрениях нашей разношерстной братии, Иосиф представлял незыблемый критерий высокой эстетики языка.
Я не был с ним прежде знаком, я не знал его раннего творчества, поры исканий и развития, учебы на журфаке МГУ…
Мне казалось, что Иосиф родился готовым художником слова; все, за что бы он ни брался, выходило превосходно.
Иосифу чужды «страдания перед чистым листом», поиски «alter ego» или «страсти по свежеотточенному карандашу».
Он просто пишет, не всегда успевая за всплывающим из памяти.)
Именно тогда Иосиф сказал свою вечную фразу о прозе и поэзии.
Подчеркну еще раз, что она всю жизнь служит мне маяком.
Подобных высказываний я помню всего несколько.
Например, слова Карла Брюллова о том, что
искусство зиждется на «чуть-чуть».
(Живописец имел в виду первостепенную значимость чувства меры.
Без последнего, без умения вовремя остановить работу над любым произведением: хоть жанровым полотном в 5 квадратных метров, хоть четверостишием – никогда не удастся создать что-то совершенное.
Продолжая и перефразируя, выскажу свое кредо:
Лучше недоделать, чем переделать.
Хотя сам я, уподобляясь Алексею (Николаевичу) Толстому, бесконечно редактирую произведения прошлых лет при любом новом прочтении.)
До определенного возраста над нами довлеет скромность, но рано или поздно стоит дать себе оценку.
Опубликовав (на данный момент) 45 книг на е-площадках, я считаю, что свою жизнь в литературе прожил не совсем зря.
Но если мне удалось хоть чего-то достичь в искусстве слова – слова как сущности, а не просто идеи или сюжета! – то в этом заслуга Иосифа Гальперина, давшего в нужное время нужную установку!
В ЛИТО все были разными и, честно говоря, в те времена не сильно дружили.
«Страдательный залог» побуждал нас страдать своими амбициями и не оглядываться на свое творческое окружение.
Это кажется естественным; любым художникам в начале пути свойственны максимализм и нетерпимость к коллегам, порой доходящая до оскорблений. Другое дело, что у нормальных поэтов период взаимных оплевываний на пустом месте сменяется фазой толерантности, затем переходит в окончательное состояние: уважение к таланту друг друга.
Ведь талант дается от рождения, а ум приходит с годами.
Однако в отношении Иосифа скажу, что он уже родился мудрым: за годы пребывания в ЛИТО не припомню заседания (а они проходили еженедельно), на котором бы он кого-нибудь обидел словом.
Иосиф ни разу никого резко не критиковал, хотя разносить в пух и прах, исходя из эстетических принципов, можно было 9 из десяти участников, бездарных поэтов и унылых прозаиков.
Факт кажется тем более показательным, что мой друг всегда имел собственную, четко обозначенную точку зрения на любое явление природы и общества.
Тогда я был молод и глуп, не задумывался о важном.
Теперь понимаю, что главным в Иосифе Гальперине является его глубокая, истинная человечность.
В сочетании с настоящим художественным талантом это качество встречается крайне редко.
Иосиф находился на середине 4-го десятка – в возрасте крутого подъема на вершину жизни.
А также кудряв, статен и красив, как…
Как Иосиф Прекрасный, имя определило образ.
В 3-й четверти прошлого века.
Вспоминая те годы, я писал:
В нас сила била через край.
Мы плыли – не в дыму, а в дыме
И каждый влёк в свой утлый рай.
Звучали в спорах приговоры
Сегодня, шалости отбросив,
Став и печальней, и умней,
Шепчу тебе: шалом, Иосиф –
До самых дальних наших дней.
Да. Мы тогда были молодыми и казались себе вечными.
Кто еще был среди нас во времена «Страдательного залога», кто был рядом с нами, кто был пусть не с нами, но все равно где-то около, вращался в тех же сферах?
Словом делал дела, которые иные не смогли бы сделать иными способами?
Например, герой другого очерка, Юрий Дерфель.
Своего рода символ уфимской «мужской» журналистики, старый друг Иосифа Гальперина, его прежний коллега по «Вечерней Уфе». В те времена он заведовал отделом спорта городской газеты (при которой мне пришлось подвизаться целых 10 лет).
Практически все герои «Словарного запаса», относящиеся к уфимскому периоду жизни Иосифа, были мне если не знакомы, то известны.
Где хотя бы те, кто был рядом со мной в ЛИТО?
Сколь ни грустно признавать, но… нигде.
Иных уж нет, а те далече.
Кто-то ушел из жизни, кто-то – как сказал бы Дерфель – сошел с дистанции, поняв, что изящная словесность была лишь хобби, которому надоело отдаваться.
Обернувшись назад, оглянувшись вокруг себя, я прихожу к выводу, что из той «Хакимовской когорты» в литературе нас осталось трое.
Айдар Хусаинов, главный редактор литературно-художественного еженедельника «Истоки».
И третий – нескромный автор этих строк.
Нас осталось мало, но мы продолжаем держаться друг за друга.
Не возьмусь говорить за других, но я не представляю жизни, в которой нет возможности в любой момент пообщаться с Айдаром и Иосифом.
Про нашего друга (и моего однокашника по Литинституту) Айдара Хусаинова я уже писал.
Толчком к мыслям послужили два его романа: художественный «Культур-мультур» и мемуарно-публицистический «Голова Олоферна». Оба произведения с разных точек рисуют картину местного литературного процесса. В каждом из них упоминается Иосиф Гальперин.
Многажды упомянут Иосиф и в моей книге «В начале было Слово», посвященной творчеству Айдара.
Определяя название, я еще не знал, что свой роман Иосиф назовет «Словарным запасом».
Сейчас я понимаю, что все неслучайно.
…Нет «служение» кажется слишком выспренним, отдает уроком литературы в средней школе прежних времен…
…Ведь жизнь Словом, в Слове и ради Слова есть то, что определяет каждого из нас троих.