Русские космические поэты и небожители. Часть вторая

5

Некоторые поэты этой ветки русской поэзии, независимо от места своего рождения, могли появится на свет и чуть раньше. Но уже после смерти тирана. Например, тот же, Андрей Полонский родился в конце 50-х. Все они были как бы осенены лёгкой, небесной улыбкой первого в мире космонавта Юрия Алексеевича Гагарина, духом взмывшего в высь времени, некой легкокрылостью души. Словно они и родились уже в сорочке-тунике и в сандалиях с крылышками, все эти невозможные советские греки, аргонавты русской поэзии второй половины 20-го века, впитавшие в себя и глубочайшие христианские интенции и великие стихи поэтов, рождённых в конце 30-х или в 40-х, на кануне Великой Отечественной войны или после неё.

Итак, всё, что происходило в 50-60-е гг., разного рода духоподъёмные культурные события под общим символическим названием Оттепель, происходило на самом пике Волны Времени, в самые благословенные годы 20-го века в СССР. В солнечную — политическую и, главное, культурную — Оттепель в стране. В пору нашего детства, юности и отчасти молодости — в сердцевине гражданской радости и общественного раскрепощения: духовного подъёма в целом.

Это было и свежее, и дивное время правдивых рассказов и честных книг о минувшей войне, о русской истории. То было ещё героическое время в своём единстве, питательное для юношества. Оно же и время общей послевоенной стройки и старых, бедовых бараков напротив. Время уличной шпаны и пионерских лагерей и слётов. Время начала жизни вообще, а не только нашей жизни. Время стремилось быть добрым, честным, сильным, умным, образованным. Время Театра на Таганке и театра Ленинского комсомола. Время великих советских кинокомедий и бережливой жизни небогатых, но и не вороватых советских людей, когда не запирались двери и подъезды. Удивительно. Приходя из начальной школы домой, я даже не стучал в дверь на третьем этаже хрущёвки, если она была заперта. Мама просто выскочила в магазин. Или ключ лежал под ковриком. А в молодости, чуть шагнувшей за эпоху Железного занавеса 70-х, в 84-м, (забегаю вперёд) возвращались ностальгической лебединой стаей невероятные фильмы А. Тарковского (помню, как я был потрясён, буквально ошеломлён его «Сталкером», реальнейшей мистикой, «Зеркалом», чудесно отсвечивающими от экрана в кинотеатре им. Матросова, зал которого в то же время, с высока поругиваясь на режиссёра и его кино, покидал недовольный глубоким фильмом «простой» «советский зритель», не желая воспринимать того, что происходило сейчас на экране и нас с другом-поэтом АП завораживало).

6

Да, это было время, теперь уже в целом — 60-е-70-е-80-е — гениальных советских актёров и режиссёров, а потом и западных гениев кинематографа, пробивших железный занавес. А сначала впервые звучали песни Высоцкого Окуджавы, Аркадия Северного — ещё при скудном отечественном и международном книжном прилавке они подпитывали наш с АП духовный и эстетический голод. Появлялись или писались первые вещи сильных русских писателей, А. Битова, В. Аксёнова, Е. Попова, В. Шукшина, В. Астафьева… Но появились вот уже и Кортасар с Борхесом и Маркесом, Шервуд Андерсен, и Набоков с Бродским, Апдайком и Камю. Замелькали на чёрном рынке в начале 80-х гениальные поэты зарубежья или русские поэты в более полном издании. Появилась многотомная Античная эстетика А. Лосева (!) и великие книги Н. Бердяева и многих других, настоящих русских философов, а не партийных идеологов, экзекуторов философии. Словом, в Эпоху новых народных надежд и чаяний, в Оттепель, с обновлённой социальной на дворе верой в справедливость и благоденствие нашей великой державы довелось моим поэтам-Небожителям, АП* (позже, как выяснилось, поэтам русского и уфимского андеграунда), родиться, жить и мужать. Через тернии и волчки — к звёздам!

И этот весь мировой Дух, начало Великой эпохи и Культуры, всю Оттепель вместе с зачатками утончённой европейской цивилизации и впитали в свои бессмертные души поэты будущего русского андеграунда (конца 70-х — 80-х и наконец 90-х и даже далее гг.) Как впитали с молоком матери и свой русский язык, всей своей поэтической судьбой. Страшно сказать. Впитали — с момента своего если не зачатия, то уж точно рождения, поцелованного Ангелом и Космосом, вместе с врождённым Божьим Даром, который — не путать с яичницей. Ни больше, ни меньше. Благодаря культурной питательной среде, окружению, но и — Провидению, его тайной генной инженерии.

7

То, что сейчас пишу, — моё очередное посвящение талантливым поэтам нашего поколения. (И не только нашего, разумеется, более широкого множества.) Поколения нескольких переломных эпох: Оттепели, Застоя и Перестройки, как минимум. И — уфимским поэтам от Бога. Чтобы мной написанное о поэтах, как и написанное самими моими поэтами (АП), вопреки демагогии и софистике «научного атеизма» — отныне были не пустые слова о Боге или якобы научный атеизм собственной персоной, угасивший творческую искру во многих несчастных поэтах-предшественниках, переформатировав наскоро их бедные души. Прочие, малоодарённые энергичные выскочки сами массово, шумно, самонадеянно, упрямо и громко заявляют о себе посредственными стихами. Наш народ и публика так добры, им — лишь бы стихи звучали. А этим Небожителям, как бы зацикленным на всём лишь шедевральном и превосходном в мировой культуре и в поэзии, родной и не слишком, словно сама жизнь, исподтишка, в крайне неожиданных, роковых обстоятельствах, подло ставила подножку. Александр Банников был отчислен из Института, за то, что подрался за честь девушки с комсомольским лидером-подлецом, оскорбившим девушку. Светлана Хвостенко, как Марина Цветаева, не находила — соразмерной своей — любви ответной мужской. Всюду попадалась ей, как на зло, какая-то мужеская мелочь пузатая — не те человеческие что ли масштабы: этакая своекорытость — в штанах и модном пиджачке. Как бы неадекватно- неожиданно встречалась и также словно злонамеренно разлучалась. Так ей казалось, во всяком случае. Широкая душа поэтессы не всем встречным и проходящим мимо была по мере. Но зато влюблялась С. Хвостенко со всех резвых поэтических ног — бесшабашно, оголтело, совершенно теряя при этом (и находя её только в Поэзии) свою красивую голову. А всё своё неуёмное царь-девическое Чувство Светлана Х. глубоко выражала — смело и открыто, по-настоящему и по-женски. Нечета недалёким, грубым, обделённым душевной стихией женского милосердия и сострадания, жаром и самоотверженным порывом — ею, поэтессы, антиподам: вечно на обидчиков своих обиженным и скудоумно-озлобленным на мужской мир и ещё на кого-то как бы феминисткам рода человеческого. А Светлана Хвостенко совершенно не стеснялась обуревающей её душу всеохватной любви. Как и обывательской мелочи в лице мужеских или женских человечков-типов — деловито-расчетливых, притворяющихся людьми мещанчиков-болванчиков. Которые проворно делали подобных же себе детей-автоматиков — вечно хитрованно-пронырливо кующих себе карьеру на любой подходящей для этого выгодной наковальне личного ухватистого счастья, и даже во сне нащупывающих звонкие машинки, штампующие чистозолотые монеты и крупного достоинства хрустящие бумажные купюрки.

Так Светлана Хвостенко просто, безоглядно и честно выражала всю, доверенную ей Мировой Душой (свыше) Космо-Эротическую гетерогенную Грамматику чистой Любви с её не всегда взаимными Чувствами в ответ. Выражала высокохудожественно и в великолепных, классических, стройных, распахнуто-размашистых и широких по эпическому своему звучанию, и столь же широко развёрнутых навстречу, как любовные объятия, заключающие и благодарного читателя в свой благословенный водоворот. Таковы — её стихотворения, полные какого-то детского, но не по-детски мужественного (или женственного) Восхищения Мужчиной как таковым, как Отечеством, как братом, другом, любовником, отцом и сыном сразу.

8

Понятно, как были встречены новые уфимские поэты (вопреки своим ожиданиям) старшими товарищами по перу. И это было не расстройство их психики или инициация юношей: поэты — не дети, в них достаточно для всего этого найдётся силы и уж тем более мужества при случае. Но это была полная и подлая профанация под видом законной деятельности со стороны бездарных, но успешных к тому времени старших товарищей. Местечковые графоманы с золотым пером их тут же «строили», невзирая на их стихотворческий дар. Подгоняя (делалось часто грубо) якобы под какой-то (им только известный) высоко гражданский, а на деле даже уже и не деревенский искусственный как бы социальный ранжир. Так происходила нетворческая идеологизация (род социалистического посвящения в не-поэты, в литературную партию). Тем самым принижался (вернее исключался) целиком и полностью дар Божий (в ком была хоть искра его). И попутно проводилась (по партийной же линии) просто оскорбительная «постановка» на «своё место» таланта (и так в себе, по молодости лет его носителя, мучительно сомневающегося). Называть имена экзекуторов-обидчиков, как бы просоветски оболваненных, не стоит. То была общая безликая тенденция того махрового коллективистского времени, и чуткий проницательный читатель, ели захочет, то сам доберётся до частных проявлений дурковатой той тенденции на местах. Дело же не в мести тем «лицам», чуждой христианскому духу русской поэзии. Да и речь здесь идёт не о бездарных и коварных обидчиках.

Я пытаюсь писать сейчас о настоящей русской изящной словесности в лице поэтов, рождённых в 60-е. О даре Божьем, не о яичнице. О сильной поэзии как о воспроизводстве нашего человеческого вида в целом, без потерь каких-либо его качеств, но ещё и с преумножением таковых. Без такой поэзии, без её принципа, человечества просто не существует в полной мере. Разве что отпиленные ветки и спиленные деревья. Уже не вид человека, а только очерк или смутный набросок вида. Но божественная роль поэзии — в её личностно-общественном проявлении. И люди это чувствуют. Всегда чувствуется поэзия высоко-индивидуальная. Её язык — необыкновенен, мощен, он даже может быть как бы тёмен в своих глубочайших проявлениях. Не всем как бы понятен. Это нормально для подлинной поэзии и её продвинутых опытных читателей. И без такой народной и глубоко индивидуальной поэзии нет и рода людского, вида человеческого. К тому же исторический человек до сих пор ещё развивается, накапливая новый, небывалый ещё опыт и знания (добываемые и проявляемые сильными поэтами прямо из Поднебесной, из Вечной России). Поэзия восполняет научные знания, технический прогресс и его сознание в человеке. Техническая цивилизация — ещё не Культура в целом. Не дух народа и человечества. И единичные, отдельные поэтические и литературные дарования (в нашем случае речь идёт об АП) — суть яркие представители именно народной — но не массовой — поэзии-литературы, изящной и свободной русской словесности. Свободной изящной словесности или поэзии как таковой.

*АП — Аполлоновы Пчелы, см. часть первую → здесь

Орфография и синтаксис авторские

Продолжение следует…