Размышления о жизни и творчестве Ивана Бунина. Часть четвёртая

А. И. Куприн

«„Я — Куприн“, — говорил Александр Иванович, своей скороговоркой, с ударением на втором слоге, — и всякого прошу это запомнить, — добавлял он всем, кто произносил его фамилию с ударением на первом слоге, когда они бывали в „Русском богатстве“», — пишет И. А. Бунин.

«Я поставил на него ставку, пишет Бунин, – тотчас после его первого появления в “Русском богатстве”, и потому с радостью услыхал однажды, гостя у писателя Федорова в Люстдорфе, под Одессой, что к нашим сожителям по даче Карышевым приехал писатель Куприн, и немедля пошел с Федоровым знакомиться с ним. Лил дождь, но все-таки дома мы его не застали, – “он, верно, купается”, – сказали нам. Мы сбежали к морю и увидали неловко вылезающего из воды невысокого, слегка полного и розового телом человека лет тридцати, стриженного каштановым ежиком, близоруко разглядывающего нас узкими глазами. “Куприн?” – “Да, а вы?” – Мы назвали себя, и он сразу просиял дружеской улыбкой, энергично пожал наши руки своей небольшой рукой (про которую Чехов сказал мне однажды: “Талантливая рука!”)».

Бунин тогда объявил:

— Я хорошо знаком с Давыдовой, издательницей «Мира божьего» (Александра Аркадьевна Давыдова, издатель «Мира божьего» — авт.) — ручаюсь, что там примут.

— «Очень благодарю, но что же я напишу? Ничего не могу придумать!

— Вот вы служили, знаете солдат, — подбодрил Бунин. — Напишите, как стоит солдат на часах, скучает, вспоминает деревню.

— Но я не знаю деревни, — возразил Куприн.

— Я знаю, я помогу, — успокоил его Бунин.

«Так и написал Куприн свою „Ночную смену“, — пишет Бунин, — которую мы послали в „Мир божий“, потом еще какой-то рассказик, который я немедленно отвез в Одессу, в „Одесские новости“, — сам Куприн почему-то „ужасно боялся“, — и за который мне удалось тут же схватить для него двадцать пять рублей авансом. Он ждал меня на улице и, когда я выскочил к нему из редакции с двадцатипятирублевкой, глазам своим не поверил от счастья, потом побежал покупать себе „штиблеты“, потом на лихаче помчал меня в приморский ресторан „Аркадию“ угощать жареной скумбрией и белым бессарабским вином… Сколько раз, сколько лет и какой бешеной скороговоркой кричал Куприн мне во хмелю впоследствии: 

— Никогда не прощу тебе, как ты смел мне благодетельствовать, обувать меня, нищего, босого!»

«Странно вообще шла наша дружба — пишет Бунин, — в течение целых десятилетий: то бывал Куприн со мной нежен, любовно называл Ричардом, Альбертом, Васей, то вдруг озлоблялся, даже трезвый: „Ненавижу, как ты пишешь, у меня от твоей изобразительности в глазах рябит. Одно ценю, ты пишешь отличным языком, а кроме того, отлично верхом ездишь. Помнишь, как мы закатывались в Крыму в горы?“».

Дальше Иван Алексеевич пишет: «…. В жизни Куприна, вдруг, выступил резкий перелом: он попал в Петербург, вошел в близость с литературной средой, неожиданно женился на дочери Давыдовой, Марии Карловне, в дом которой я ввел его, стал хозяином „Мира божьего“, потому что Давыдова умерла через несколько дней после того, как он совершенно внезапно сделал предложение ее дочери, жить стал в достатке, с замашками барина, все больше делаясь своим человеком и в высших литературных кругах, главное же, стал много писать и каждой своей новой вещью завоевывал себе все больший успех. В эту пору, он написал свои лучшие вещи: „Конокрад“, „Болото“, „Трус“, „Река жизни“, „Гамбринус“... Когда появился его „Поединок“, слава его стала особенно велика...»

В 1937 году по приглашению правительства СССР Куприн вернулся на Родину. Бунин узнал об этом из газеты, в поезде по возвращении из Италии. Дальше Бунин пишет: – «Никаких политических чувств по отношению к „возвращению Куприна“ я, конечно, не испытал……… Я испытал только большую грусть при мысли, что уже никогда не увижу его больше.»

Чем же был близок Куприн для Бунина. Об этом он пишет в завершении своих записок:

«– Перечитывая Куприна, думая, между прочим, о времени его славы, вспоминаю его отношение к ней. Другие — Горький, Андреев, Шаляпин — жили в непрестанном упоении своими славами, в непрерывном чувствовании их не только на людях, на всяких публичных собраниях, но и в гостях, другу друга, в отдельных кабинетах ресторанов — сидели, говорили, курили с ужасной неестественностью, каждую минуту подчеркивали избранность своей компании и свою фальшивую дружбу этими к каждому слову прибавляемыми „Ты, Алексей, ты, Леонид, ты, Федор…“, а Куприн, даже в те годы, когда мало уступал в российской славе Горькому, Андрееву, нес ее так, как будто ничего нового не случилось в его жизни. Казалось, что он не придает ей ни малейшего значения, дружит, не расстается только с прежними и новыми друзьями и собутыльниками вроде пьяницы и босяка Маныча. Слава и деньги дали ему, казалось, одно — уже полную свободу делать в своей жизни то, чего моя нога хочет, жечь с двух сторон свою свечу, посылать к черту все и вся».

Умер Александр Иванович Куприн в Ленинграде 25 августа 1938 года.