Мустай Карим и башкирский быт

«В нашем ауле, – пишет поэт, – раньше часто устраивали так называемую “помочь” (работа миром) во время сенокоса и жатвы, где в основном участвовала молодежь. Это были своеобразные веселые праздники, где проворство ценилось выше красоты. Часто не очень красивые девушки становились объектом всеобщего внимания и симпатии».

Были и другие формы помощи друг другу, сегодня изрядно позабытые. «Встретив свою скотину, – вспоминает Мустай Карим, – каждый остается у ворот, чтобы проводить и остальное стадо, помочь кому-нибудь из людей, если понадобится, загнать заупрямившуюся корову или овцу. Это вечернее шумное время с призывным мычанием и блеянием напоминает какой-то маленький праздник».

Приоритетное внимание башкирской народной педагогической культуры к коллективизму вовсе не означало исключения внимания к личности. Напротив, предполагало его, ибо настоящий коллективизм может рождаться только из личностей, роль и значение которых в творчестве Мустая Карима занимают значительное место.

Все народы, следовавшие друг за другом в истории, исключая некоторые первобытные народы, только и делали, что усваивали элементы, составлявшие наследие прошлого, изменяя их сообразно своему укладу. Но при этом собственно народное данной нации оставалось многие столетия неизменным. Таким явлением, данным на многие столетия, оставался народный быт.

Обращаясь к истории быта, мы легко различаем в нем глубинные формы, связь которых с идеями, с интеллектуальным, нравственным, духовным развитием эпохи очевидна. Быт действовал и действует на сознание и поведение детей по таким параметрам, как продолжение существующих семейных традиций и появление новых, разделение труда и приобщение к посильному труду с малых лет, действенность роли примера старших, стремление совершенствоваться и совершенствовать условия быта.

Повседневный быт башкирского народа, его житейский мир, в котором происходили рост, становление молодежи, нашел достойное отражение в творчестве Мустая Карима.

«В нашем драматургическом хозяйстве, – размышляет писатель, – по количеству и по отвоеванным жизненным просторам большое место занимают пьесы, посвященные быту, нравам, семейным конфликтам и неполадкам, которые огульно, чохом принято называть мелкотемными пьесами о неустроенных людях и житейских неурядицах. Это несправедливо. Семья, быт, личное счастье и личное горе никогда не перестанут быть предметом искусства». Далее Мустай Карим говорит о наболевшем, о том, что «…в эту область бесконтрольно проникают посредственность, ремесленничество и сомнительный эстетический вкус. Любая тема, даже большие социальные проблемы, если к ним прикасается рука ремесленника и конъюнктурщика, сразу становится никчемной, даже пошлой. Не страшен быт, страшна бытовщина с ее страстишками вместо страстей, с ее обывательским брюзжанием и щекотливой пикантностью. Протестовать надобно не против того, что в пьесах отражаются житейские неполадки, семейные беды, раскол очагов, а нужно нещадно бороться против любования ими, смакования их».

Тепло и уют башкирского аула и каждого домашнего очага нашли отражение в словах:

В таких домах жили поколения и поддерживали там жизнь в течение столетий, то есть поступали так, как советовал один из героев М. Карима:

В данном совете аксакала заключена готовность каждого односельчанина прийти на помощь и словом, и делом.

Как бы обобщая вышесказанное о бытовой жизни башкир, об атмосфере деревенской жизни, Мустай Карим напишет в «Долгом-долгом детстве»: «…какое это блаженство – полной грудью, привставая на цыпочки, вдыхать воздух аула».

Д. Н. Мамин-Сибиряк свое восхищение природой нашего края выразил такими словами: «Михею Зотычу давно хотелось пробраться в этот заветный край, о котором ходила красная молва. Главное – земли было вдоволь, по тридцати десятин на душу, и какой земли – чернозем, как овчина. Особенно на слуху были крепкие степные травы, росшие на солончаках. Всякая скотина отгуливалась здесь, как на ковер».

Быт башкир издревле был связан с кочевым образом жизни и вольной службой, которые имели глубокие последствия для башкирского народа.

П. Е. Размахнин отмечал: «В продолжение весны и лета и до глубокой осени башкиры ведут жизнь приятную, веселую и мало заботятся о будущем. Они часто переносят свои аулы с места как для разнообразия местоположений, так наипаче для перемены пастьбы, нужной многому числу скота их. Видеть башкирский аул в летнее время – значит видеть одну из прелестнейших картин в натуре. И я видел эту картину на пути моем из Оренбурга в Пермь. Представьте себе высокие горы, покрытые густым лесом, зеленые и цветущие долины, шумящие ручьи или целые реки и обширные озера – и вы будете иметь понятие о местах, занимаемых в летнее время кочевьем башкирского народа; прибавьте к тому разбросанные в разных местах юрты, из которых выходит тонкий дым и расстилается по вершинам гор; многочисленные стада коз, овец, коров и табуны лошадей; их рев, ржание и топот – и в воображении вашем составится картина, возбуждающая приятное мечтание о давних мирных временах и беззаботном хозяйстве патриархального века».

В продолжение разговора о связи быта и природы вспомним С. Г. Рыбакова, который собирал и изучал богатое музыкально-поэтическое творчество башкирского народа. При этом он стремился выявить и объяснить природу песенного творчества башкир. Красоту и богатую фантазию народных песен он рассматривал как творческое следствие влияния природы Башкирии. В очерке «По Уралу, среди башкир» читаем: «Прекрасна природа Уральских гор, среди которых живут башкиры. Бесчисленные гряды гор, долины, лощины, ущелья бесконечной чередой сменяют друг друга и почти на каждом шагу дарят путника роскошными видами, один другого лучше. Живя среди такой сказочной природы, башкир находит богатую пищу для фантазии и поэтической мечтательности и создает свои замечательные песни, сочиняет пленительную музыку, овеянную легендарным прошлым и благоухающую ароматом величественных гор, бескрайних степей и непроходимых лесов».

По мнению М. Н. Ломуновой, в «Ночи лунного затмения», как и в других своих трагедиях, Мустай Карим тяготеет к классической форме жанра. И, как утверждал сам драматург в беседе с автором этих строк, «…у трагедии одна форма. Все остальное я считаю самодеятельностью. Трагедия дает возможность существовать внутри себя элементам коллизии. Перебивки должны быть. И как раз трагедия подчеркивает: в жизни все рядом – огромные страсти и забавные случаи, горе и смех, не я первый и не я последний говорю об этом. Но в основе своей трагедия, мне кажется, должна предполагать высокий слог, высокий стиль. Это не исключает обращения к быту. Без быта – невозможно. Но ведь и его можно показать по-разному. Трагедии Шекспира – тоже бытовые, изображают семейные разногласия, родовые распри. Но сам подход к этим событиям особый. В своих размышлениях, в своих концепциях драматург стоит над материалом, а не ниже его».

Для автора трагедии «В ночь лунного затмения» бытовая коллизия – лишь точка отталкивания. Не сам, пусть и исключительный, случай замыкает на себе его внимание, но возможность сказать о том, что стоит «над материалом», а именно: о достоинстве человека, его предначертании, не дозволяющем унижения, морального и духовного рабства. Она же говорит и о предопределенности обращения М. Карима к бытовой стороне жизни народа.

Многие русские писатели, этнографы прошлого называли башкир «детьми природы». С. Г. Рыбаков подчеркивал: «Башкиры прежде всего дети природы и как таковые проявляют естественные стороны человеческогго существа: простодушие, доверчивость, добродушие, готовность бескорыстно услужить, приветливость, гостеприимство, что выражается на их физиономиях, которые выглядят такими простодушными, чуждыми задних мыслей и лишены какой-либо отталкивающей дикости и свирепости».

Башкир привык смотреть на свою землю как на подобие людского тела. Недаром озера напоминают ему глаза, то светло-голубые, то затуманенные печалью, реки же будто несли кровь в жилах. Земле, как и плоти людской, может быть больно: есть у нее свои раны, зажившие и еще кровоточащие.

Мустаю Кариму принадлежат прекрасные слова о красотах Башкортостана и его просторах:

Быть может, эти строки появились как продолжение тех наблюдений, которые оставили нам исследователи края.

«Один мой знакомый послан был на следствие в дальнюю башкирскую деревню… Это было зимою. Ехал мой знакомый сначала по двадцать верст в час, потом по двадцать верст в день, потому что дорога становилась хуже и хуже… Для того, чтоб провести его повозку, выходили целые деревни, прокладывали и уминали дорогу и, напугав гусем десяток лошадей, тащили их кое-как».

И Заки Валиди говорил о том же:

«Мы измучились, пробираясь по промякшему весеннему снегу, насквозь промокли. Встретился какой-то башкир с топором в руках. Шел рубить дрова. “Далеко ли до аула?” – спросили мы его. “Вон за той горой, близко”, – ответил он. Мы прошагали почти час, но так и не смогли одолеть указанную горку.

Мне кажется, у вынужденных совершать дальние переходы кочевых тюркских народов вошло в привычку утешать себя, считая предстоящий путь не таким длинным. Вот и некий казанский татарин будто бы спросил у казаха дорогу в город, стоящий на границе с Китаем. А тот лишь кивнул бородой и сказал: “Там, недалеко”. По поводу этого ответа татарин якобы сокрушался потом: “Я за бородой этого казаха шел три месяца”. Говорят, эта привычка была присуща и анатолийским туркам-сельджукам. Джалалиддин Руми объяснял это так: “Когда турков спрашивали, далеко ли дорога, они отвечали, что очень близко”. Знаете почему? Они вкладывали в этот ответ смысл: “Пусть тебе бог даст силу и терпение. Очень далеко”.

Вот и мы лишь спустя три или четыре часа поле слов башкира с топором забрались, наконец, на вершину “горки” и увидели в отдалении аул. Пока добирались до него, окончательно выбились из сил».

Огромный смысл заложен в самом факте появления башкирского национального музыкального инструмента. Курай – творение природы, и для изготовления прекрасного музыкального инструмента из стеблей необходимо приложить минимум усилий, так как над его созданием постаралась сама природа. Ни у одного другого народа нет такого музыкального инструмента, практически взятого из природы в готовом виде. И здесь, вольно или невольно, напрашивается убедительный вывод о естественном духовном единении башкирского народа с природой.

Почему же именно у нас растет курай? З. Валиди подметил данный факт: «…Этого растения, в обилии распространенного на Урале, я не нашел ни в Европе, ни в Турции, встречал иногда лишь в ботанических садах».

До нас дошли многочисленные воспоминания тех, кто столетия назад слушал курай и наблюдал, какое эмоциональное воздействие имела его мелодия на окружающих.

М. Карим считает, что традиционное исполнительство на курае было и есть одна из основ духовной жизни башкирской нации. Бережное отношение к искусству игры на курае стало одним из главных факторов, обеспечивших неразрывную связь времен и бессмертие творений талантливых сыновей башкирского народа.