Гудки паровоза, что прорезали стальное небо

Закрутилось со стихотворчества, где и началось «брожение» слова. Андрей Климентов (Платонов) в перемонтированном фокусе юности форсирует революционные издания. Журнал «Железный путь» в октябре 1918 года сообщил ему: «Стихи не подошли. В них много прелести и чистой поэзии, но… берите другие темы». Более откровенно издевательским был ответ калужского журнала «Факел железнодорожника»: Ваше «футуристическое» стихотворение, иначе и назвать нельзя, да кстати и без заглавия, поместить не можем, это ведь набор слов без всякой мысли. В Вашем стихотворении, например, есть строка: «Шабаш – доставили! Двугривенный и сотка». Да, товарищ, доставили Ваше стихотворение в корзину. Двугривенный стоит Вам заплатить, все-таки, ну а уж сотку доставайте сами… Товарищ, не теряйте времени, сейчас весна, солнце светит ярко, уж лучше займитесь пусканием матюков под солнцем, чем писанием стихотворений». На севере и на юге, на западе и востоке поэта ждал отказ в подобной формулировке. Но он – что поделаешь – и не думал увертывать с дел стихотворных. А путь тот с колдобинами. Он утверждал, что поэзия – такое же жизненное отправление, как и потение. Ну, как заурядное дело. Он строчил в столбик строки вплоть до 1927 года, пока на него не свалился крупный успех в прозе.

Коммунификация «эмбрионной» души

Писатель «альфы и омеги». Он не хотел быть спутником, что вращается вокруг Земли. Он, скорее, усомнившийся писатель, чем попросту писатель. Эпитеты скопом идут за Андреем Платоновым, то тянутся вязким шлейфом. Еще долго будут курочить его творчество платоноведы, открывая каждый раз в нем новую творческую личность. Он, в каком-то смысле, всю классическую литературу в двадцатом веке перетряхнул, как старое пыльное одеяло, скинув с «корабля современности» Льва Толстого и Антона Чехова. Свою новоявленность он не понимал и не предвидел. Крошил тоскливые устоявшиеся устои русского языка. Но об этом после.

В 1921 году он окончил электротехническое отделение Воронежского технического железнодорожного училища, уже после военных действий Гражданской войны. Служил в главном революционном комитете Юго-Восточных железных дорог, в редакции журнала «Железный путь». Также с 1919 года он сотрудничал со многими газетами как критик, публицист, ну и как поэт, конечно. Андрей Платонов в публицистике горел неистощимым огнем, прожигая и небо, облака и земные недра. Он орудием журналиста, словом-жалом призывал к мщению, убийству: «Наступление Врангеля есть последняя судорога мертвеца – русской буржуазии. Последний вдох недодушенной сипящей гадины…» Свято он верил в «механизированного красного коня», что несся по полю и от мощности стука его копыт земля летела комьями, оставляя после себя… котлованы. Платонов «бился в истерии», крича в корреспондентский рупор о правильности мысли советской. В 1920 году он подал заявление о вступлении в РКП(б), а рекомендовал его издатель и член президиума Губкомпартии Ю. Литвинов-Молотов, его защитник в литературном почине. К удивлению многих коллег, из-за ссоры с секретарем ячейки – парня исключили в 1921 году. Да и с партдисциплиной у него возникали сложности – редко посещал собрания.

Женщина…

«Что такое женщина?» – задавался молодой Платонов вопросом в статье «Душа мира», впоследствии сам отвечал: «Она есть живое, действенное воплощение сознания миром своего греха и преступности… Кровавый крест мира с смеющейся, прекрасной жертвой… Женщина – искупление безумия вселенной» Взято, выхвачено из религиозных учений, библии. Трудно поверить, но Андрей Платонов был глубоко религиозным человеком. Нельзя забывать того факта, что он окончил церковно-приходскую школу, будучи подростком. Но в нем часто побеждали революционные «свистки» и аскетизм. В другой статье – «В бездну», он писал: «Только буржуи и бабы могут сегодня безумствовать и забываться от восторга, мы же пролетарии и мужественные коммунисты…»

Он верил во всеобщую стерилизацию человеческого рода, после чего якобы наступит торжество сознания. Схожие его яростные идеи отражались в изданиях «Воронежская коммуна» и «Красная деревня». В платоновской прозе телесность является печатью безысходности, трудным счастьем. Половая любовь-страсть тускнеет в красках, вверх берет трепетная любовь ко всему живому, к траве и зверю. У писателя даже становятся живыми минералы, камни. Отсюда идет желание любить всех без разбору; но без падения вниз. Здесь есть некие отсылки к теории «стакан с водой», но масштабированные до вселенной. Персонажи его произведений в некотором роде принципиально бесполы или, скажем, – «недорождённые». Женщины боятся любить. У мужского контингента – «любовь случается», исходя от слова – «случка». Как там в рассказе «Джан»: «Девочка боялась поцелуев как увечий». Эротика у Платонова напрочь отсутствует или не вписывается в привычную парадигму. «Контакты» настолько странны, что кажется – это всего лишь тарахтит трактор на целине.

В жизни Андрей Платонов был однолюбом. Свою музу, Марию Кашинцеву, он назовет своим единственным достоянием и православной верой. Хотя в их отношениях чересчур часто случались ссоры, конфликты, неисчезающая никогда – ревность, разрывы и примирения. И при всем букете эмоций он не допускал и мысли о другой женщине, что возможно иное легкое счастье. Когда-то Алексей Толстой сказал, что писатель, чтобы хорошо писать, должен постоянно влюбляться и быть женатым, как минимум, трижды. Андрей Платонов же доказал обратное. Одинокая-неодинокая его судьба-колесница катилась по своей проторенной тропе.

Пусть ему будет впрок

У Андрея Платонова напрочь отсутствовали завистники. Его не одаривали премиями, и он не сидел, как Максим Горький, в «золотой клетке». И его с трудом публиковали. Он подобен чистому листу, что трепыхался на ветру, который ни с того ни сего прикрепили прищепками к бельевой веревке. Он – литературный святой, как однажды отозвались о нем в наше время платоноведы. Большей частью писателя травили словесным ядом. Его же коллеги по творческому цеху и предержащая власть. В журнале «Красная новь» в 1932 году выходит его повесть (бедняцкая хроника) «Впрок». За это произведение бились два издания: «Новый мир» и «Красная новь». Перед публикацией повесть он отдавал для ознакомления редакторам и критикам, что не меньше десятка. Все в восторге! И когда «Впрок» попал к Сталину, то он на полях журнала начертал: «Сволочь». Или «Талантливая сволочь». Экземпляр журнала не сохранился, посему точной информации нет. Имеет право на жизнь и иная версия: «Это контрреволюционная хроника и, пусть ему будет впрок». Александр Фадеев, его опубликовавший, тут же всполошился… начал вертеться как уж, говоря слова: «Да, как мы проглядели, товарищи, клеветническую вылазку подкулачника Платонова! Он же всех строителей социализма, колхозников превращает в дураков и юродивых. Они по указке автора делают все, чтобы осрамиться в угоду кулаку». Срам пошел… аж ад перекрестился. Писатель и в мыслях не помышлял перечить Советам. Отображать горечь и ясность вещей – он считал идейно, по-советски правильным. «Товарищи, я мог написать ошибочное произведение – я это признаю! Но я не могу написать лживого произведения. Я не вредитель советской власти», – оправдывался Андрей Платонов.

Язычник языка русского

В повести «Впрок», как, впрочем, и в остальных уникальных вещах Андрея Платонова кроется один не всем заметный парадокс. Для кого-то – изъян. Стиль Андрея Платонова можно назвать издевательским, комичным, но сам автор открещивался от такой оценки. У него слова падают под тупым углом к друг другу, маскируясь под народные простецкие выражения. Некая деконструкция разговорного экстравагантного языка. К черту правильную лексику! К примеру: «он разговаривал ртом». Или «отворил дверь в пустоту жизни». Но почему не писал просто «открыл дверь»? «Ветер несется сквозь пространство». А это каково: «путник сам осознавал, что сделан из телячьего мяса мелкого настороженного мужика…». «Я направил стопы в заведение по выдаче пива», хотя другие упростили бы до фразы: «я пошел в пивную». Платонов оборотисто выстраивал свой язык – язык двадцатого века. Да, и не в угоду совдепии, а для обогащения русской литературы. Пусть его конструкции немного холодят, пусть частично проступают квазибюрократические (сатиристические) обороты. Близки к его творчеству ОБЭРИУты, где тоже комический контекст возникает совершенно случайно, с поблескивающим стилистическим флером. Платонов же рядовое слово в связке превратил в плазму – в новый кровоток искусства.

Стойкий Гигант

А «Впрок» – это начало крестного пути Андрея Платонова. По большому счету, его вычеркнули из литературы до Великой Отечественной войны. Сын его – Платон – был арестован по ложному обвинению и отпущен в связи с запущенной болезнью – туберкулезом. Изумляет его творческая стойкость, несмотря ни на что. Писал, когда от него отворачивались редакции и книжные издательства. Чудом появлялись рассказы «Река Потудань», «Третий сын», «Фро». Не в счет рассказы о войне, которую он прошагал в качестве военного корреспондента. От сына перешел туберкулез и Андрею Платонову. Сломлености нет и следа. Перед окончанием войны в 1945 году, когда мучили лихорадка, кашель, коллеги газеты «Красная звезда» выхлопотали ему путевку в Ялту – в туберкулезный санаторий. Но не добрался по той простой причине, что его полк пошел в наступление. И он, без командировочного удостоверения и продаттестата, присоединился к воинской части. Лишь в 1946 году его демобилизовали по болезни, которая все больше прогрессировала. Андрей Платонов продолжал мерить гигантскими шагами литературу. Писал пьесы, русские и башкирские народные сказки. В архиве остался незаконченный роман «Счастливая Москва». Порой удивляешься невозможной его силе все равно плыть «по своему течению». Андрей Платонов, как и все, как большинство, говорил в голос – во славу пробудившейся стихии революции. Но сумел увидеть и ее червоточины, в ней – ужас народный. И пытался как-то по-своему развернуть неуправляемую стихию в сторону разума и милосердия – так или иначе лицом к человеку.