"Музыка - высшее в мире искусство"

Литература и музыка

Искусство для многих русских писателей и поэтов было частью их жизни. Живопись, театр, музыка становились источниками литературных шедевров. Трепетная любовь Пушкина к театру, и особенно к балету, не вызывает сомнений. С подмостков Императорского театра на страницы «Евгения Онегина» «переселились» его кумиры: и упоительный Россини, и русская Терпсихора – блистательная Авдотья Истомина… Кстати, живым воплощением пушкинской эпохи стал труд Леонида Гроссмана «Пушкин в театральных креслах» (1926 г.), переизданный, в частности, в серии «Забытая книга» (М., «Художественная литература», 1990 г.).

Блок в равной мере интересовался и драматическим, и оперным искусством. Увлеченность певицей Любовью Дельмас, ее обольстительной Кармен в опере Бизе вдохновила этого романтика на создание поэтического цикла «Кармен». Ну кто галантнее поэта может выразить чувство своей возлюбленной! «Ты будешь бурною волною в реке моих стихов…»

Какой непростительно короткий срок жизни отпустила судьба Михаилу Лермонтову! Но и в свои неполные 27 он успел стать и «преемником Пушкина», и художником, и скрипачом. Эстетический вкус помогал ему в создании гармонически стройных и певучих поэтических строк, что давало им впоследствии новую жизнь в мелодиях романсов.

Лев Толстой прожил до глубокой старости, и на всем протяжении творческого пути музыка в его душе постоянно спорила с литературой. И часто в поток гениальных мыслей врывались отголоски незабываемых музыкальных впечатлений. Ведь значительная часть произведений писателя напрямую связана с музыкой, о которой он много размышлял, философствовал, пытаясь понять тайну воздействия ее на человека. Наблюдательные современники отмечали характерную черту Толстого – умение слушать и слышать, сопереживать звукам, и в этом удивительном таланте ему в литературном мире, пожалуй, нет равных.

Занятия музыкой

Гостеприимный дом в Ясной Поляне часто посещали композиторы Танеев и Аренский, художники Репин, Нестеров и Крамской, музыканты Ландовска и Гольденвейзер. В комнатах этой усадьбы звучали голоса известных писателей, друзей Толстого: Тургенева, Фета, Чехова, Горького…

Стоящие в зале рояли (малый и концертный) – свидетельство интереса к музыке всей семьи писателя. В своей книге «Музыка в жизни Толстого» сын его, Сергей Львович, вспоминает: «Я не встречал в своей жизни никого, кто бы так сильно чувствовал музыку, как мой отец». «Бывало, когда мы, дети, ложились спать, отец садился за фортепиано и играл до 12 или часа ночи, иногда в четыре руки с матерью». В нем жила необыкновенная жажда музыки. Он думал о ней постоянно. То, что пережили, перечувствовали его герои – все это отголоски авторских впечатлений, потому что нельзя о музыке рассказать, не пережив ее самому.

И совсем не случайно во время учебы в Казанском университете студент Толстой решил основательно заниматься на фортепиано, но за отсутствием хороших руководителей ничего из этого не получилось. Возвращаясь из Казани в Ясную Поляну, он взял с собой музыканта Рудольфа, с помощью которого намерен был совершенствоваться в живописи и музыке.

Рядом с Наташей Ростовой

Толстой любил пение и часто аккомпанировал классические романсы свояченице Татьяне Андреевне Кузминской (в девичестве Берс), которая жила в их семье. В своей книге «Моя жизнь дома и в Ясной Поляне» она с благодарностью вспоминала о счастливых годах общения с писателем. Татьяна сыграла большую роль в его литературном творчестве, явившись прообразом Наташи Ростовой.

…В молодости Лев Николаевич познакомился с московским врачом Андреем Евстафьевичем Берсом. Будучи холостяком, писатель охотно принимал приглашения своего друга и с удовольствием проводил время в обществе его дочерей. Со старшей, Лизой, он рассуждал о литературе, с Соней (своей будущей женой) сражался в шахматы и играл на фортепиано. Но более всех забавляла его младшая – Татьяна. Отзывчивая, добрая, великая затейница, она была всеобщей любимицей. Кроме того, природа одарила ее голосом редкостной красоты. Слушая ее пение, автор будущего романа мечтал воплотить эти милые черты в одной из своих героинь. Так и перекочевала на страницы «Войны и мира» Таня Берс – с ее жизнью, с ее порывистой душой, со многими талантами и даже певческим репертуаром. Так попал на именины Наташи Ростовой «Ключ» – коронный номер домашних вечеров Берсов и Толстых.

Вот Наташа поет по просьбе Андрея Болконского. «Князь Андрей стоял у окна, разговаривая с дамами, и слушал ее. В середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовал неожиданно, что к его горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой. Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что-то новое и счастливое».

Однозначно, эмоциональные чувства своего героя испытывает и сам писатель: «Когда услышишь полной грудью взятую ноту, не знаю, как другие, но у меня слезы навертываются на глаза».

«Эй, ямщик, гони-ка к «Яру»!»

С каким восхищением Лев Николаевич описывает пение цыган в повести «Два гусара»! Когда-то в молодости он был частым посетителем московского ресторана «Яр», где пел знаменитый хор цыган под руководством Ильи Соколова, разжигавшего «музыкальный огонь» таборных песен и романсов. Публика обожала и солистов, бесшабашность и ураганность их исполнения. Любовь к этому «колдовскому» искусству, его «дикому обаянию» писатель сохранил до конца своих дней, и в глубокой старости часто слушал пластинки с записью песен в исполнении божественной Вари Паниной. Ее голос казался ему голосом из другого мира – вольного, открытого романтической мечте и естественным страстям. На склоне лет Толстой, многое беспощадно отрицавший, сказал одному из журналистов, что «из всех завоеваний человеческих культур ему жаль было бы расстаться с музыкой и… вот еще с цыганской песней». С той песней, которую он не мог забыть ни в «Войне и мире», ни в «Двух гусарах», ни в «Живом трупе».

Толстой и русская музыка

Писатель хорошо знал и любил русские народные песни. Он собирал их в сборник, который подарил Чайковскому. В сопроводительном письме Льва Николаевича композитор прочел: «Посылаю Вам, дорогой Петр Ильич, песни. Это удивительное сокровище в Ваших руках».

Какую бурю эмоций вызвала в душе писателя народная песня «Сидел Ваня на диване», использованная Чайковским в Первом струнном квартете! Заслышав эту печальную мелодию в трепетном звучании благородных инструментов, Толстой залился слезами на глазах изумленного композитора. Однако у Льва Николаевича были большие противоречия в отношении творчества Чайковского. В своих мемуарах Сергей Львович поясняет: «Когда-то Анданте вызвало слезы Льва Николаевича. Думаю, что это было самое сильное впечатление от музыки Чайковского».

Дело в том, что писатель был воспитан на европейской классике, и в мир большого искусства его вводили Гайдн, Шопен, Шуберт, Бетховен. Найдя свой идеал в их творчестве, далее никаких сравнений не предпринимал, русской музыкой почти не интересовался. Появившаяся опера «Евгений Онегин» вызвала лишь любопытство писателя, но не более того. Причина недоброжелательного отношения к музыке Чайковского прежде всего кроется в нерасположенности к самому жанру оперы как условному виду искусства. К тому же близкий друг Толстого, авторитетный критик Владимир Стасов «подливал масла в огонь». Он не щадил «Онегина» ни письменно, ни устно, считал эту оперу «милой, грациозной, но не имеющей права на место в истории музыки».

«Крейцерова соната» Бетховена – Толстого

В перечень любимых композиторов попал и Бетховен, чья музыка производила на писателя потрясающее впечатление. Одно из ярких тому подтверждений – «Крейцерова соната». Ее воздействие оказалось столь ошеломляющим, что Толстой решился на собственное сочинение, где бы мог свободно размышлять, сомневаться, волноваться и разговаривать с молчаливым собеседником. «Знаете ли вы первое Престо? Знаете?! У! Страшная вещь эта соната. И вообще страшная вещь музыка. Что это такое? Я не понимаю… Она действует, страшно действует, я говорю про себя. Как вам сказать? Музыка заставляет меня забывать себя, мое истинное положение. Она сразу, непосредственно переносит меня в то душевное состояние, в котором находился тот, кто писал музыку!»

«Крейцерова соната» – это вершина его философских рассуждений о высшем назначении музыкального искусства духовно объединять людей.

Слушатель-творец

Большая дружба связывала писателя с профессором Московской консерватории Александром Гольденвейзером. Знакомство их состоялось в 1896 году, и до конца жизни Толстого, на протяжении пятнадцати лет, Александр Борисович являлся постоянным гостем в его московском доме и в Ясной Поляне. Все это время пианист вел дневник, где подробно записывал интересные мысли Льва Николаевича о его пристрастиях и антипатиях в искусстве. Редкий приезд музыканта обходился без того, чтобы он не садился за рояль и не играл классические произведения. Особенно часто звучали Прелюдии, Вальсы, Баллады Шопена, любимого композитора Льва Николаевича, о котором он говорил: «Шопен в музыке – то же, что Пушкин в поэзии».

Тонкому ценителю фортепианного искусства нравился музыкальный язык Александра Борисовича – сдержанный и благородный, без намека на «цветы красноречия», которых терпеть не мог и сам исполнитель. Беседы с писателем, его духовная культура, глубокий интеллект обогащали творческую личность самого музыканта. На одной из страничек дневника за 1899 год читаем его запись: «Эта возможность общения со Львом Николаевичем, эта близость к семье Толстых – великое счастье моей жизни. Как многое было бы во мне иначе, если бы не было этого счастья!»

А теперь прислушаемся к голосу Толстого-младшего, к его живому рассказу. «Во время игры отец обычно садился в старинное, низкое, широкое дедовское кресло, стоявшее в хвосте рояля. Если исполняемое или исполнитель ему нравились, музыка его очень захватывала. Он иногда не мог удержаться и во время исполнения сильно кряхтел, а то даже и вскрикивал. Весь день потом он жил под впечатлением услышанного».

Власть звуков над душой человека очень занимала писателя, пытавшегося понять и дать определение этой «страшной силе». Среди его записей можно отыскать такую мысль: «Музыка хороша тем, что соединяет людей в одном чувстве». В минуты лирического настроения ему казалось, что «музыка – есть воспоминание о том, чего никогда не было». И, наконец, в письме Чайковскому он сообщает: «Музыка – высшее в мире искусство».

В Ясной Поляне нередко бывала и знаменитая польская клавесинистка Ванда Ландовска. Она с восторгом вспоминала музыкальные вечера в этом доме: «Мы, исполнители, стремимся к тончайшим звучностям. Но как редко встречаем идеально понимающих слушателей. Я никогда не забуду дней, проведенных в доме Толстого, тех часов, когда играла для него. Он обожал музыку, упивался ею, погружался в нее. Толстой был слушателем-творцом. Каждую пьесу он чувствовал с такой силой, что это дарило ему новую жизнь».