Александр Лужиков: "И душе зима всё чаще снится..."

Наша встреча «вживую» произошла только однажды. Было это в начале, как теперь говорят, «нулевых», и привёл его ко мне в гости мой друг Николай Кузьмин. Привёл с гордостью: вот, мол, знаменитый коми поэт Александр Лужиков, собственной персоной! Оба были под хмельком, но принесли ещё заветной жидкости для знакомства и сугреву: себе – водочку, а мне, зная, что не пью ничего крепкого, – бутылку шампанского.

Видела я тогда Лужикова впервые, да и не сказать, что сильно была о нём наслышана. Творчества его не знала точно! Пригласила ребят на кухню, где у меня было просторно и можно было курить. Александр как-то чуднó сразу взял один стул, поставил его в центре кухни и уселся на него нога на ногу. Выглядел он при этом, несмотря на довольно потрёпанную одежду, весьма вальяжно и даже надменно.

Честно говоря, хорошего разговора не получилось, дорогие мои поэты как-то быстро загрузились, отяжелели… Коля намекал на какую-то важную миссию Лужикова в Воркуте и не только… Из его загадочных фраз я мало что поняла. А вернее, совсем ничего. Почувствовала даже некоторую неловкость, тихонько вывела Николая в коридор и попросила взять такси и отвезти Александра в гостиницу, где он остановился. Так Кузьмин и поступил.

Через несколько лет я услышала о безвременной кончине Александра Лужикова, огорчилась, хотя удивлена не была. Какое-то нехорошее предчувствие закралось ещё тогда, когда он сидел в центре моей кухни, нервно читая стихи, беспрестанно куря и периодически словно заговариваясь о каких-то секретных сверхзадачах, политике, несправедливостях жизни… Не буду скрывать, это производило тягостное впечатление.

А вторая встреча случилась уже с его стихами. Когда готовился посмертный сборник стихотворений Саши «За душою следом» на двух языках, коми и русском (составители Андрей Попов и Нина Обрезкова, редактор Анжелика Елфимова), ко мне обратился Попов, предложив перевести для этого сборника несколько стихотворений поэта. Я с радостью откликнулась.

Надо сказать, что когда я стала вчитываться в подстрочники лужиковских стихов, весь образ этого человека выстроился во мне и все пустоты заполнились. Пришло понимание – глубины личности, внутреннего сиротства, безоглядной любви к родному языку, к коми природе и народу, трагедии чистого художника в мире, где победили доллар, рвачество и низкие жанры для толпы.

То горькое и прекрасное, глубинное и непостижимое, высоконравственное и светлое, что рисовал словом Александр, в страшные постперестроечные годы обнулилось, обесценилось и, главное, не давало заработка – а всё, что не приносило прибыли, открыто презирали и оставляли на медленное умирание. Может быть, и сегодня этот процесс не особо пошёл вспять, но тогда проблема буквального вымирания творческих людей с родниковыми душами стояла особенно остро.

Давно я не испытывала такого наслаждения – прежде всего как читатель! – переводя Сашины стихи. Может быть, поэтому переводы получились вдохновенными и честными. Я старалась передать ритмику поэзии Лужикова и её особое звучание, поэтому не пересказывала слово в слово, а искала в русском языке достойные и близкие художественные средства для выражения образов и мыслей поэта. Стихи Лужикова зачастую очень короткие, но в них каждое слово на месте, каждый вывод – метафора, каждое раздумье – афоризм. И написаны они уж точно не чернилами – написаны они единственно доступным настоящему поэту материалом – собственной судьбой. Кровью.

И теперь с большим сердечным теплом и волнением вспоминаю я своего странного гостя, понимая, как мало ему тогда уже было отмеряно жизни и как растерянно, беспомощно и стремительно он падал в эту «бездну, разверстую вдали» – по Марине Цветаевой…

Да упокоится душа твоя, Саша, да не забудутся стихи твои, да повернётся же наше общество наконец лицом к тем, кто не умеет выживать в условиях рыночных отношений, потому что душа их создана для тонкой духовной связи горнего и дольнего…

Стихи Александра Лужикова

Перевод с коми Валерии Салтановой

*  *  *

Молодой,

умывшийся водой студёною

ручья лесного,

веничком берёзовым пахучим

в баньке парившийся,

сложенной из приручейных отшлифованных камней,

в чистый холст, будто младенец,

запелёнатый

да матушкой любимою обласканный,

разрумянившийся, нежный –

очи цвета голубики, –

убаюканный ветрами

летний

вечер.

*  *  *

Я не встретился

с осенним лесом

И не попрощался

с рощей милой.

И печаль

своим бесплотным весом

Придавила сердце

с новой силой.

С детства дорогая

речка Эжва

Лунной зыби

платье примеряет –

Будто бы

последняя надежда,

Эта красота

другим сияет.

Поздно, поздно!

Небо стынет звёздно,

И душе зима

всё чаще снится.

Всё вокруг уснуло.

Поздно, поздно…

Лишь к теплу летит

шальная птица.

*  *  *

Осень, осень!

Грустно очень.

Мир слегка подёрнут флёром.

Тянет к лесу и озёрам.

Нет там лжи и нет там лиха –

Там светло, безлюдно, тихо.

Пахнет ладаном, свечами:

Нежно, остро – будто в храме.

Белая рубашка

Белую, как стены храма,

Сшила мне рубашку мама.

На все руки мастерица,

Вышила её сестрица.

Будто бы лесным простором,

Коми вышила узором.

Вот в такой ходил когда-то

Дед – хоть жил он небогато.

Белая, как снег в низине,

Чистая, как первый иней,

Свежестью приникнет к коже –

И душа светлеет тоже.

Но пришла другая мода:

Белую на дне комода

Спрятал. Нынче, если честно,

Больше чёрная уместна.

Нет сестры теперь у брата –

Вечным сном она объята.

Память, боль, источник света

Для меня – рубашка эта.

Ведь душа в её узорах

Чище, чем вода в озёрах,

Горестней, чем снег в низине,

Праведней, чем первый иней…

*  *  *

Боль старуху несчастную гложет,

сердце рвёт на куски,

будто зверь, всё сильнее.

Мне молиться старухе той, может?

Может, я виноват

в чём-нибудь перед нею?

Кто мечты выжег вместе с любовью?

Мужу павшему

что неотпетому снится?

Где отыщешь могилу сыновью?

Почему не кончается жизнь –

длится, длится?..

*  *  *

Господи, сегодня

в сна попал я сети,

будто бы отныне

я один на свете.

Будто мир не сладил

с тёмною бедою:

затопило землю

ледяной водою.

Будто нет в помине

на планете коми,

и густого мрака

ничего нет кроме.

Господи, мне вовсе

было не до смеха:

из живых остались

только я да эхо…