Великая любовь Мустая Карима

«Моя Родина – Россия. Моя судьба связана с Россией, русской культурой, русским народом. Сегодня кое-кто забыл, что русский народ дал миру великую культуру», - сказал он в беседе с корреспондентом газеты «Ленинец».

За годы Советской власти свыше сорока народов нашей страны получили свою национальную письменность. Этот грандиозный труд, выполненный по воле народов языковедами Советского Союза в исторически сжатые сроки, не имеет аналога в мировой практике. Он сыграл огромную роль в деле ликвидации неграмотности, приобщения широчайших масс к высшим достижениям мировой культуры, в развитии национальных литератур и искусства.

Вместе с тем следует подчеркнуть, что многие из народов, впервые получивших письменность после Октябрьской революции, в течение многих столетий создавали выдающиеся произведения устной народной поэзии, обогатившие сокровищницу мировой культуры.

Русское государство со времен объединения русских земель вокруг Москвы стало притягательным центром и опорой для народов, боровшихся против внешних захватчиков. Присоединение к Русскому государству умножало силы народов, создавало новые возможности для их экономического развития, открывало широкие горизонты культурного общения, Страдавшие от гнета помещиков и капиталистов русские рабочие и крестьяне вместе с представителями угнетенных царизмом народов участвовали в освободительном революционном движении. Понятно поэтому, что присоединение к России и теперь отмечается как знаменательная историческая дата в жизни многих народов.

Судьбы народов Кавказа, Волжско-Камского края, европейского и азиатского Севера, Средней Азии и Сибири соединились с судьбой великого русского народа, с Россией, уже в XIX веке представлявшей «передовой отряд революционного движения в Европе». Русская литература сыграла огромную роль в развитии литератур всех народов нашей страны. Вопреки политике царизма и национальной буржуазии передовая русская литература поддерживала национальное достоинство народов России, воодушевляла идеями служения народному благу, способствовала возникновению и разработке до тех пор неизвестных у некоторых народностей литературных жанров.

В Советском государстве были начаты систематические исследования, публикации в оригинале, в научном и художественном переводах «Манаса», «Джангара», сказаний о богатырях-нартах и других созданиях народного гения. Тогда же у народов, не имевших до революции своей письменности, были обнаружены и многие другие художественные произведения. Таков, например, каракалпакский эпос «Сорок девушек», впервые записанный в советское время от замечательного сказителя Курбанбая Тажибаева.

Поэзия народов, утверждал Мустай Карим, в той или иной степени уже в дореволюционный период начала накапливать письменную литературную традицию. Так, еще в 1648 году ученый-просветитель Зая-Пандит создал первую калмыцкую письменность, получившую название «ясного письма». А первый марийский букварь был издан сельским учителем И. Кедровым в 1867 году. К семидесятым годам XIX века относится и создание чувашской письменности писателем-просветителем И. Яковлевым.

М. Карим был убежден в том, что поэзия каждой нации и народности нашей страны - при всех ее национальных особенностях и отличиях - была неотделимой и неотрывной частью всей советской поэзии, она была едина со всей советской литературой по своему определяющему творческому методу.

Каждый из советских деятелей литературы и искусства мог бы повторить вслед за Мустаем Каримом: «Все, что составляет мою жизнь, немыслимо без Москвы, которая окрыляет, вдохновляет творчество любого национального поэта». А Сайфи Кудаш утверждал: «Нашего Мустая выдвинул далеко вперед, сделал его заметной фигурой великий русский народ, язык которого мы считаем своим вторым родным языком. Русский язык как язык межнационального общения сделал замечательные творения нашего Мустая достоянием всех наций, населяющих нашу страну и нашу планету». «Голос Карима приобрел силу именно потому, что поэт, не утрачивая национальной самобытности, настойчиво осваивает богатства, созданные русскими писателями», – эти слова принадлежат учительнице с далекого Сахалина О. Афанасьевой.

Русская поэтическая школа помогла М. Кариму отчетливо выразить свою индивидуальность. В его стихах звучат и любовь к просторам родных степей, и удивление перед искусной ловкостью джигита, и гордость за свою страну, за прекрасных советских людей, за неисчислимые нефтяные и хлебные богатства Башкирии.

Если говорить о формировании башкирской национальной культуры и искусства, нельзя не вспомнить статью М. Карима «Зайтуна-ханум» о народной артистке СССР Зайтуне Бикбулатовой.

«Мне думается, - пишет поэт, - формированию ее щедрого дарования благоприятствовало то обстоятельство, что она, глубоко освоив творческий опыт своего национального театра, эстетическое наследие своего народа, усердно и постоянно училась тому, чего достигло русское и мировое театральное искусство. Частое обращение к классическим образам расширило творческий диапазон актрисы, помогло ей осознать и дисциплинировать интуицию и страсть, подчинить их суровой творческой воле, подняло ее профессиональную культуру в целом. Не случайно поэтому успех лучших спектаклей классического репертуара на башкирской сцене во многом связан с работами в них Зайтуны Бикбулатовой. Это же немало способствовало и более глубокому раскрытию и более свободной трактовке образов своей национальной драматургии. Она стала тем властным мастером, при появлении которого на огромной сцене мгновенно исчезает пустота, она, даже одна, заполняет собой все пространство.

Немудрено слыть большим среди маленьких. А стать действительно большим среди больших – это уж не так просто».

У Мустая Карима есть прекрасный очерк, названный им удивительно сочно: «Великий человекопоклонник». Еще имеется у него небольшая статья «Учитель». Обе эти публикации – о великом гуманисте и не менее великом писателе А. Горьком. По мнению Мустая Карима, Горький – это «сама духовная, творческая, эстетическая атмосфера нового времени, в которой возникли и развиваются молодые литераторы, формировались и созревали десятки талантов. Об Алексее Максимовиче Горьком не скажешь, что жизнь он прожил, как песню пропел. Прошел он по планете не налегке, а пронес на своих плечах тяжесть забот всей вселенной. Потому был задумчив, порою грустен. Тревоги мира никогда не покидали его обнаженного сердца, хотя он безмерно радовался революционному преобразованию мира».

Большая любовь к русскому литератору Максиму Горькому у башкирского писателя улавливается в каждой строке, в каждом слове. Возьмем хотя бы эти: «Кроме “всеобщего”, видимо, у каждого живет свой Шекспир, свой Пушкин, свой Горький. У меня есть тоже “свой”. Он уже живет как-то помимо книг, им написанных. Мой Горький болен человеком. Порой мне кажется, что он, глядя, как Прометей на темную землю, ночами плакал, жалеючи людей. Не просто несчастных, обездоленных или грешных, а людей, которые живут мыслью о смерти или о ней совсем забывают, неразумные. К познанию и возвышению людей он шел путем сострадания. Но, выстрадав свою правду в человеке, он приходит к утверждению гордого его звучания. И дальше - Человек, самоутвердившись, уже берет на себя социальную и нравственную ответственность за общество. В этом я вижу горьковскую концепцию Человека, которая, на мой взгляд, и находит свое плодотворное воплощение в современном социалистическом искусстве».

М. Карим считал, что и до Максима Горького «лучшие представители русской художественной интеллигенции не были безразличными к духовным ценностям народов и племен нашей общей Родины». Но заслуга Алексея Максимовича состоит в том, что этот интерес он «поднял до общегосударственных масштабов, предусмотрев в нем главную проблему подъема всей нашей культуры через межнациональное обогащение».

Развивая свою мысль о великом мастере пера, М. Карим пишет: «Его гениальные творения, вобравшие в себя вековую мудрость, надежду и печаль людей, звучат гимном разуму и сердцу не только Человека, но и всего разноплеменного Человечества. Все творчество Горького я бы назвал высшей школой Правды и Любви. Большая, суровая правда жизни, правда, зовущая, ищущая и утверждающая величие и красоту человека труда и право его на счастье? пронизывает все тридцать томов сочинений писателя. Любовь к живой жизни, Человеку и его деянию - это и есть бессмертная душа горьковских произведений».

Как показывает сказанное выше, Мустай Карим очень высоко оценивал творчество русских литераторов, наполненное гуманистическим содержанием. Но вместе с тем он многократно писал и говорил о вкладе русской интеллигенции, благородных заступниках Башкирии и башкирской нации, принявших чужую участь в свою душу.

Мустай Карим одну из своих статей назвал «Дума о старшем брате», вложив в нее всю свою признательность и уважение к русскому народу. «Однажды, - пишет поэт, - пришел самый светлый час детства - сильные добрые руки старшего брата легко подняли меня и посадили на коня. Не было предела моему ликованию... Думая о судьбе башкирского народа, я живо ощущаю благородную силу рук, которые подняли всю мою нацию на вершину человеческого счастья, я ощущаю силу рук нашего старшего брата - великого русского народа. Так много сделали для нас эти руки!»

Поэт справедливо утверждал, что «башкирский народ гордится дружбой великого русского народа. Эта дружба бережет тепло рукопожатий Емельяна Пугачева и Салавата Юлаева на вершинах Урала, тепло братских объятий Василия Чапаева и Шагита Худайбердина на берегах Белой реки. Эта дружба скреплена историческим декретом об образовании Башкирской Автономной Советской Социалистической Республики. В этой дружбе – настоящее и будущее моего народа».

Поэт был уверен в том, что ни один народ, чьим именем названы национальные образования, не может претендовать на свой ареал с позиции: «Это только мое». Тот или иной край не народы создали, а по счастливой судьбе они здесь оказались. «Я башкир, - продолжает М. Карим, - но не могу говорить, что Башкирия - это только моя земля. Этим я унизил бы чувство родины других народов, живущих в республике. Вряд ли они Башкирию меньше любят».

Вместе с тем нельзя пройти мимо одной проблемы, которая заботила поэта. Речь о разговорах, идущих в некоторых кругах так называемых интеллигентов, о том, что башкиры составляют меньшинство в своей республике и в силу этого не имеют права на какие-то претензии.

Во-первых, М. Карим убедительно раскрывает корни этого явления.

«В настоящее время, - отмечает он, - в Оренбургской, Курганской, Челябинской, Свердловской, Самарской, Саратовской областях проживает около четырехсот тысяч башкир. Они туда ниоткуда не перекочевывали, не эмигрировали, а на своих древних обширных землях остались, прижавшись, словно на островке после хлынувшего разлива.

Говоря об этом всерьез, я не ношу бредовой идеи взять гигантскую шагающую сажень и начать перемерять, перераспределять вотчины предков. Я даю только свидетельское пояснение тем, кто вопрошает меня, почему мы в меньшинстве в собственной стране? Я называю причину. Не в междоусобных и межнациональных боях поредели наши ряды, а отчасти от насилия извне, отчасти от своего великодушия и доброжелательства».

Здесь нельзя не вспомнить строки из трагедии «Салават»:

Я - глашатай были незакатной,

И хотя числом народ мой мал,

На полях истории превратной

Перекати-полем он не стал.

Невелик, зато слывет бывалым,

И не зря, как воин и пророк,

За тысячелетие смотал он

Самого себя в тугой клубок.

Поэт не скрывает чувств, когда пишет о своих корнях:

Я из рода Салавата,

То есть попросту – башкир.

Как известно, к образу Салавата М. Карим возвращался неоднократно. Трагедия «Салават», очерк «Первый башкир» являются не единственными в этом ряду. Возьмем, к примеру, те мысли, которые вышли из-под его пера 18 июня 1994 года.

«В эти дни, - размышлял Мустай Карим, - и думы, и дела были связаны с Салаватом. Отмечаем его 240-летие. Главное торжество прошло вчера в оперном театре. Меня тоже просили выступить. Готовился два дня, говорил 6-7 минут. Приняли с душой, много хлопали. Значит, пока я нужен. Конечно, теперь я крупными произведениями читателей обрадовать не могу, но хотя бы к словам моим прислушиваются. Тоже кое-что. Все лучше, чем остаться вовсе безгласным.

У меня есть свой собственный Салават. Всем известны его отвага, поэтический дар, полководческое искусство - благодаря им он стал легендой. Но для меня он - личность, глубоко чувствующая, страдающая, сомневающаяся. Эти черты в легенду не укладываются. В легенде другое - там его доблесть в том, что он еще мальчиком поборол медведя; потом в боях, размахивая саблей, всех врагов забирал в полон, словно пастух, сгоняющий табун; в одной руке оружие держал, в другой - курай. Наверное, так оно и было. Но у меня есть свой Салават. По моим ощущениям, он всегда одержим тревогой, переживает внутреннюю трагедию. Он действительно из высокого рода, а высокая душа покойной быть не может. Он для меня - тайна. Оттого и завладел моим духом и сознанием. Если бы он, как уже сказал, был просто легендарным героем, то, возможно, и не занимал меня так сильно. Я стараюсь снять с него золоченый чапан, узорчатый зилян, бобровую шапку и разглядеть основу, суть этой великой личности. Повторяю, у меня свой Салават…»

А в трагедии «Салават» мы словно становимся соавторами этих строк поэта о дружбе:

Багровым, как от спелой костяники,

Стал берег весь. С башкирскою и русской

Слилася кровь татар и чувашей,

Калмыков и мордвы. Единство крови!

Единство крови – верное единство.

Единство на века…