Добро и зло в творчестве Мустая Карима

В. Огнев, точно заметив, что башкирский поэт «умеет увидеть добро там, где его нетрудно, ожесточившись, не разглядеть вовсе», пишет: «Безоглядная вера в народ, ощущение кровной своей связи с ним, преклонение перед мудростью Старшей Матери (в которой мы видим не только отголоски матриархата и родовых поверий, но и сыновнюю преданность коллективному началу, демократическим принципам народовластия и народной справедливости) – такова основа мироощущения Мустая Карима и его героев. Здесь башкирский поэт органически “вписан” в большой ряд советской литературы, где имена Айтматова и Залыгина, Распутина и Белова, Матевосяна и Астафьева звучат как имена братьев одной семьи. Насыщенная поверьями, пословицами, обычаями народными, повесть М. Карима (“Долгое-долгое детство” – И. В.) –‘ в ряду тех произведений национальной литературы, которые в сравнительно малой форме лирической прозы умеют вместить энциклопедически спрессованное повествование эпическое – о своей земле, истории ее, “лица необщем выраженье” своего народа».

М. Карим убежден в том, что одной из величайших бед современного мира является смешение понятий о добре и зле. Хаос в сознании людей приводит к тому, что человеку не на что опереться, так как всякие представления о добре и зле размыты. Стоит ли удивляться, что, когда речь заходит о том, «что хорошо» и «что плохо», человек чувствует себя беспомощным и растерянным?

Мустай Карим не приемлет творения зла даже в экстремальных, военных условиях. Об этом свидетельствуют строки из «Мгновений жизни»: «Через город Котовский наш конвой гнал в тыл большую колонну пленных немцев. Только что взошло солнце. Мы, два-три человека, возле обочины, смотрим на колонну. Напротив нас, через улицу, стоит одинокий танк. Открылся люк, оттуда вылез танкист с автоматом на шее, спрыгнул на землю. Мы и опомниться не успели, он наставил автомат на колонну и дал одну длинную и одну короткую очередь. С десяток пленных рухнули на пыльную дорогу. А танкист вскарабкался на танк и нырнул в люк. Взревел мотор, и машина уехала. Дескать, фашисту он отомстил, гнев свой излил. Разве за себя, за свою землю так мстят? Эх, танкист… трагедии бессмысленной гибели и бессмысленного убийства саднили сердце…».

Поэта очень волнует то, что мы и с безобразием, и со злобой свыкаемся. От этой людской привычки красивые и добрые крепко проигрывают, выигрывают же безобразные и злые. Источник добра и зла поэтом указан точно:

В «Долгом-долгом детстве» грустью окрашена глава, в которой мальчик познает дикие, ничем не оправданные зло и жестокость…

Один смутьян (а таких в нашей жизни бывало много и еще сколько будет!) стравил двух мальчиков. Просто так, ради зрелища. И никто не пришел на помощь, когда сильный стал одолевать слабого. Стояли вокруг, но – «кричи не кричи – не услышат, только глаза блестят. Да и не глаза это – сучки пустые».

Почему никто не оттащил Хамитьяна? И тут – мосток в нынешнее, во «взрослые годы». Пример из них. Редко ли случается такое, когда люди вместе жизнь «правят», а в нужную минуту отойдут… Промолчат. Промолчал когда-то ведь и Кадирян из «Страны Айгуль»… Да, факты так окрашены, так сопоставлены, что сами многое объясняют, а еще – и будоражат. Почему никто не остановил людей, ради потехи, за гроши заставивших бедняка выпить кружку керосина?.. Спустя годы герой снова и снова задаст себе эти вопросы… Веселье ли это, а может быть, что-то иное?.. Микей – жалкий бродяга, дурачок, но, когда пил керосин, глаза закрыл. Поймет Пупок: «Не хотелось дурачку на умных лицах идиотский осклаб видеть». Ребенок остро чувствует несправедливость. Ощущение дикости свершившегося по-прежнему живет в памяти героя. Отчего живет? Да не ушла жестокость. Далеко не ушла…

Вспомнятся минуты, когда, сам неправый, других виноватил. На глупую потеху выставил себя ради пустяка… Мальчик возвращается домой с таким чувством, будто душа смята. Какой ценой коробок спичек получен… Кому не бывало совестно за проступок, слово, а то и молчание? Пусть же не забываются, но жгут эти воспоминания, всю жизнь жгут…

Притчевость сильна в этой повести. Прошлое – как урок. Жизнь – как урок. Реальное переплетается с призрачным, ирреальным. Вывод притчи предоставляется зачастую додумывать самому читателю… Видение приходит к избитому Пупку: овцы передушили волков, огонь съел воду. Все наоборот, все абсурдно… Можно ли уповать на извечную справедливость мира?..

Вся повесть – страстная проповедь в защиту человеческого в человеке. Болью за него рождена и глава «Зачем калекам сабантуй?». Мальчик вбирает эту чужую боль в себя. И совершает свой первый поступок – останавливает несправедливость, заступается за свою увечную родственницу. В первый раз взбунтовался против чужого бессердечия. Нелегко вобрать в себя чужую боль. Плачет Пупок, рыдает в углу зятевой избы. «Без вины избитую Уммигульсум жалею. А того пуще жалею праздник… Потому что зять Хабибрахман не только тихую, увечную свою дочь, но и сам праздник, что кипел сегодня на берегу Барсуана, высек своей шипящей камчой».

Унял разбушевавшегося Хабибрахмана. «Может, в первый раз то и было, что я против чьего-то бессердечия взбунтовался. И потом было, да только уже по-разному. Бывало, разъяренный, в схватку бросался. Бывало, будто глух и незряч, в стороне оставался… всяко было. Много всякого было».

«Человечество дало много светлых гениев и породило личности, начиненные злой идеей» – этот грустный вывод М. Карима напоминает нам древнюю китайскую мудрость: «Когда, содеяв зло, человек боится, что о том узнают люди, он еще может найти путь к добру. Когда, сделав добро, человек старается, чтобы о том узнали люди, он порождает зло».

Когда однажды речь зашла о добре и зле, писатель повел разговор об одном из рассуждений Н. К. Рериха о писателях зла. Напомним читателю, что говорил об этом великий мыслитель.

«Плачевно видеть, – писал Рерих, – как не только сами силы тьмы, но и их серенькие союзники лгут и клевещут и сеют плевелы без всякого отпора со стороны тех, которые все-таки считают себя охранителями правды и блага. Прискорбно видеть, как эти перебежчики в стан тьмы, даже не задумываясь о последствиях, присоединяются к злобным сеятелям. Странно, что в эти моменты у них как бы совершенно атрофируется чувство ответственности за творимое ими зло. В своей отвратительной судороге эти добровольцы зла не стесняются ни положением своим, ни саном, ни возрастом – лишь бы посеять тлетворное семя. Непонятно, что простая опытность возраста, уже не говоря об обязанностях образования, немало и останавливает лжецов и клеветников. При этом эти добровольные союзники зла бесстыдно продолжают называть себя людьми справедливыми и считают себя в рядах почтенных и достойных.

При этом лжец не только не потрудится проверить свои измышления на фактах, но, наоборот, всячески будет спешить уклоняться от этих возможностей. Если же ему будут противопоставлены факты, он впадает в какие-то даже физические конвульсии и трепещет, видя, что его злобное измышление подвергается опасности быть раскрытым...

Жаль видеть и другую разновидность добровольцев зла, которые часто и не подтверждают ложь словесно, но злорадствуют молчаливо. Они даже не попытаются предостеречь клеветника о последствиях его лжи. Наоборот, своею молчаливою улыбкою они поощряют злотворящего. Таким путем от сознательных сил темных до воинов активного добра оказывается еще огромный стан добровольцев зла, которые в самых разных степенях и содействуют, и потворствуют заражению атмосферы».

Не об этом ли рассуждает и Мустай Карим:

М. Карим считает: такое общество сеет озлобленность, злословие и пагубно влияет на личность. «Кое-кто пустым криком кормится». Сказанное одним из героев писателя – «Прописки не имеешь, а разбойничаешь» – из категории шутливых превращается в нравственно-философское. История сегодня не в состоянии вразумить «неразумных претендентов повелевать всем и всеми, она сбивает с толку, затуманивая им мозги, дескать, чем я хуже Чингизхана или самого Наполеона?».

Эту же мысль он повторил, выступая на VI Пленуме Башкирского обкома КПСС в июне 1987 г.: «Неправые уже рвутся в праведники, грешники лезут в святые».

А ведь совсем недавно поэт был полон другими настроениями. Например, когда писал «Долгое-долгое детство». Об этой книге, где М. Карим дал точное описание народной жизни, он рассказывал сам так: «Книга эта про людей, которые не изжили в себе веру в чудеса. Они чудаковатые, странные, неугомонные, наивные... Жизнь их чуть-чуть выше нашей каждодневной жизни, чуть-чуть, может быть, смешней и чуть-чуть трагичней. Терпимее и милосерднее они друг к другу тоже немного больше нашего; обвинять, осуждать кого-то не спешат. И смерть, и счастье эти люди принимают с достоинством. От радости не скачут, с горя не сгибаются. Может, кто и спросит: “Неужели в вашем ауле только такие люди жили?” – так я отвечаю заранее: “Я видел только таких. Других как-то не запомнил”».

Читатель, уверен, запомнил и многих других героев писателя – творцов добра. Таких, как Леонид Ласточкин, например. И автор влюблен в него. Это чувство сквозит из всего того, что он пишет об этом герое повести «Помилование». Обратимся к тексту: «Нет такой работы, чтобы ему не с руки, нет такого поручения, за которое он не взялся бы со всем усердием. Скажи ему: “Леня, вытащи вот этот колышек зубами”, и он тут же своими торчащими, как долото, расшатанными на двухмесячной пшенной баланде зубами в колышек и вцепится. Он не думает, получится – не получится, прикидкой, с какой стороны взяться, тоже себя не утруждает. Что скажут – сделает, что поручат – исполнит. Одного подстрижет, другому каблук к сапогу прибьет, третьему треснувший черенок лопаты заменит. Туда-сюда его носит, за одно берется, за другое. А если что не вышло – он не убивается, иную заботу ищет, в новую суматоху ныряет. И все это без малейшей корысти. Все старается доброе дело сделать, кому-то пользу принести. А у самого гимнастерка уже засалилась, пилотка от пота и грязи заскорузла, пуговицы на шинели через одну остались».

Писатель прекрасно передал раздумья о добре и зле главного героя повести «Долгое-долгое детство»: «В прошлую ночь я никак не мог заснуть. Тянулись в голове разные долгие мысли. Вот придет праздник (Курбан-байрам – И. В.), и сразу все на земле изменится. Будет как в сказке, которую рассказывала Старшая Мать: огонь с водой вместе сольются, волки с овцами перемешаются, одним стадом будут ходить, злые – добрые, враги – друзьями станут. Я и радуюсь этому, и тревожусь. За овец боюсь. Как бы невзначай не перерезали их коварные волки. И за огонь страшусь. Как бы ненароком не залила его высокомерная вода. И за друзей душа мается. Как бы враги хитрость не замыслили, не сгубили их...».

В повести «Таганок» имеется рассказ о горе Кирамет. Здесь проблемы человек – природа, добро – зло ставятся М. Каримом посредством народного предания. А в трагедии «Не бросай огонь, Прометей!» автор полон оптимизма, который, конечно же, передается и читателю:

Мустаевский оптимизм и оптимизм Овидия, изрекшего: «Там, где тысяча зол, тысяча есть и лекарств», убеждение А. П. Филиппова: «Сотворена планета для добра, для тяжких дел, да и для честной драки», весь ход человеческого бытия дают надежду на то, что в вечном столкновении этих двух нравственных категорий добро все-таки победит зло.