Однако даже ее оправдательные мемуары полны деталей, которые служат явно не к ее выгоде (о них ниже).
В любом случае, ничего хорошего в том месте, где жил Рубцов последние месяцы, произойти не могло. Он крепко пил, и его жилище, собственно, было жилищем советского алкоголика. Вот как вспоминает вологодскую квартиру, в которой погиб Рубцов, заглядывавший к нему Виктор Астафьев. "Изожжённая грязная посуда была свалена в ванную вместе с тарой от вина и пива. Там же кисли намыленные тряпки, шторки-задергушки на кухонном окне сорваны с верёвочки...". Из шкафа вываливалась несвежая одежда – правда, Дербина категорически отрицает это, утверждая: у Рубцова в квартире и шкафа-то не было. Да, гвоздики были прибиты по стенам для нехитрых пожитков поэта, пара табуреток, кособокий стол, кровать – и все. В милицейском осмотре места смерти зафиксированы 18 бутылок из-под вина...
А у Рубцова ничего другого и не было никогда. Этот человек прошел почти все круги советского коммунального ада (кроме разве что тюрьмы). В аду собственности нет.
Первое стихотворение он написал в 6 лет – на смерть матери. До этого было голодное военное детство, после – детдома, из которых чувствительный мальчик безуспешно сбегал. А дальше-то – еще хуже: ад рабочих общаг, матросских кубриков, потом снова общаги и общаги (в студенческих хоть повеселее было). Как вспоминает современник "У него — в общаге на Севастопольской — я бывал нечасто. Обстановка там мало подходила для поэтических бесед: в комнате на четверых, где он обитал,— постоянные возлияния, всегда накурено, затхло, вечно кто-то пьяный, в верхней одежде и сапогах, грозно храпя, дрыхнет на койке. Все это он ненавидел люто...".
То-то он отовсюду сбегал или пытался сбежать (впрочем, если не сбегал – выгоняли, как из того же Литинститута). Огромное количество стихов посвящено именно этим попыткам. Включая знаменитое "Я уеду из этой деревни" ("Прощальная песня"). Здесь лирический герой обращается к оставляемой им женщине прямо и недвусмысленно:
Не грусти! На знобящем причале
Лучше выпьем давай на прощанье
За недолгую нежность в груди.
Мы с тобою как разные птицы!
Что ж нам ждать на одном берегу?
Может быть, я смогу возвратиться,
Может быть, никогда не смогу.
Ты не знаешь, как ночью по тропам
За спиною, куда ни пойду,
Чей-то злой, настигающий топот
Все мне слышится, словно в бреду.
Но однажды я вспомню про клюкву,
Про любовь твою в сером краю
И пошлю вам чудесную куклу,
Как последнюю сказку свою.
"Злой, настигающий топот" - это уже преддверие белой горячки. Конечно, алкоголизм Рубцова был одной из форм побега. Но, понятно, алкоголик попадает из ада в еще худший ад. Таким же побегом были для него и стихи. Все ему казалось, что можно прорваться, убежать… даже улететь.
Здесь два замечания. Думать, что стихи, вообще литература, это нечто возвышенное, помогающее в жизни, так сказать освобождающее и позволяющее воспарить – могут только самые закоренелые графоманы. Ну или тот, кто вышел из самых глубин, для кого единственной отрадой в беспросветности быта были и книги, и их сочинители (спасибо средней школе, приютским учителям; ну а еще, конечно, Есенину!). В школе, увы, не учат, что никого из настоящих писателей литература не спасла, скорее ровно наоборот. Рубцов попал в этот капкан.
При этом, замечу, "улететь" не так-то и просто. Реалии цепляются. Что касается процитированного стихотворения, то рассказывают – "чудесную куклу" поэт все же купил, да по пьянке где-то и потерял. А насчет "недолгой нежности в груди", то вот документ: "В Тотемский райнарсуд обратилась гражданка Меньшикова Генриетта Михайловна о взыскании алиментов на содержание ребенка, поэтому просим Вас выслать справку о Вашем семейном положении и о заработке". Нежность не надолго, а алименты навсегда… Впрочем, он сбегал и от алиментов.
Несколько раз Рубцов едва не угодил за решетку. Попадал в милицию многократно, в том числе и за легендарные выходки в ЦДЛ (причем остальные участники драк выходили сухими из воды). Биограф все удивляется: "Рубцов все время с какой-то удручающей последовательностью раздражал почти всех, с кем ему доводилось встречаться. Он раздражал одноглазого коменданта, прозванного Циклопом, раздражал официанток и продавцов, преподавателей института и многих своих товарищей". Далее находится объяснение самое лестное: "Раздражало в Рубцове несоответствие его простоватой внешности тому сложному духовному миру, который он нес в себе".
Ну, на самом деле он задирался "не по чину". Лез на "бугаев", что в физкультурном, что в статусном смысле. А сам-то был щуплый как подросток, маленького роста, рано полысел, носил какие-то случайные вещи (хорошие пропивал), все наматывал на шею драные шарфики. Дербина вспоминает: "Его унижали, он иногда надоедал, был суетлив... О смерти с 1969 года начал говорить. У моей мамы спрашивал: Анастасия Александровна, пойдешь за моим гробом". А ведь это были относительно спокойные вологодские, оседлые годы. Вот, кстати, еще один ад: провинциальные литераторы, одним из которых нужно быть, выслушивать их графоманскую чушь, одобрять кого-то…Собственно, именно этого круга, если говорить с точки зрения биографии, Рубцов и не выдержал - Дербина тоже была "из этих", провинциальных гениев.
Попал бы за решетку – жив бы остался. Перестал бы писать стихи и водиться с литераторами – тем более уцелел бы. Несмотря на алкоголизм лет бы 20 еще точно протянул, дожил до 90-х…
Дербина, пытаясь оправдаться, пишет: "Да, схватила несколько раз за горло, но не руками и даже не рукой, а двумя пальцами. Попадалась мне под палец какая-то тоненькая жилка. Оказывается, это была сонная артерия. А я приняла её по своему дремучему невежеству в медицине за дыхательное горло. Горло его оставалось совершенно свободным, потому он и прокричал целых три фразы: "Люда, прости! Люда, я люблю тебя! Люда, я тебя люблю!"
Нелегко читать это. А вот еще из такого же, почти запредельного.
Незадолго до смерти Александр Блок прислал Корнею Чуковскому короткое письмо. "Итак, "здравствуем и посейчас" сказать уже нельзя: слопала-таки поганая, гугнивая родимая матушка Россия, как чушка своего поросенка".
С глубокой горечью Блок объявляет себя здесь прямым и законным отпрыском России, той самой, про которую им было сказано много чего хорошего и красивого. Таким же отпрыском был и Рубцов, тоже о России сказавший немало в самом высоком роде. Так же и погиб. Дербина, понятно, Россию олицетворять никак не может – но еще меньше ее олицетворяет неизвестная зараза, погубившая Блока.
Многими Блок при жизни почитался за первого русского поэта. Как-то забывают, что почестей и благ Рубцову досталось тоже немало. В некотором смысле, он был любимчиком судьбы. Судите сами: он прожил всего 35 лет, но успел выпустить ЧЕТЫРЕ книги стихов, множество КРУПНЫХ ПОДБОРОК в ведущих литературных журналах страны. Для писателей его поколения это, как правило, было запредельной мечтой. А ведь такие публикации приносили и очень хорошие для СССР деньги. За Рубцова заступались знаменитые деятели культуры, благодаря личному вмешательству ректора он даже закончил Литинститут. О нем говорили, о нем спорили – он действительно был знаменитым поэтом. И еще: в 32 года ему дали отдельную квартиру! В стране, где такое благо было доступно лишь после пары десятков лет упорного, скучного, изматывающего труда на заводе. В общем, Рубцов попал в круг элиты.
А приюты, армию, общагу в то время проходило большинство жителей страны. Да и пили, кажется, все. Так что ад-адом, но Родина дала ему все, чем была богата.
Уж тем более после смерти. Его стихи изданы МНОГОМИЛЛИОННЫМИ тиражами, продолжают активно издаваться и сегодня. Только за последние, малотиражные, особенно для поэзии годы – вышло около ДВУХ МИЛЛИОНОВ экземпляров его сочинений. Пожалуй, Рубцов входит в тройку самых издаваемых поэтов второй половины двадцатого века (а скорее всего – он и есть самый издаваемый). Штук 10 памятников и мемориальных досок по всей стране. Музеи. Улицы, названные в его честь. Стихи обязательно учат в школе, и быть может, прямо сейчас кто-то соблазняется силой и славой Рубцова, как когда-то он сам в нищем приютском детстве соблазнялся классиками.
(Другое дело – и это отдельный разговор – что рубцовская утопия становится все менее убедительной, светлый образ идеальной России-Руси будущего ли, прошлого тускнеет и гаснет. "Страна разнообразного света, переходящего в святость" (Ст. Куняев) все больше кажется стандартным энергосберегающим прибором. Массовая культура сделала то, что не смогли сделать коммунисты. И поэтому все больше стихов Рубцова превращаются для тех же школьников в риторику, да и при том весьма трескучую. Увы!)
И Блока, и Рубцова многие сегодня величают гениями. Что питерский ипохондрик, что вологодский пьяница не покинут своих пьедесталов, видимо, уже никогда.
У Рубцова была какая угодно, но никак не правильная жизнь. А все потому, что его смерть была правильной, настоящей смертью русского поэта (как и у Блока). Отвергавший при жизни многие дары, он как должное принял последний дар судьбы: мученическую кончину. Ведь русский поэт не принадлежит самому себе. Сначала он принадлежит Родине, потом Вечности. Каким-то образом это связано между собой, связано с памятью потомков, посмертной негасимой славой, но каким именно образом - нам, живым и расчетливым, никак не понять.
преподаватель РГСУ, кандидат философских наук, доцент, автор нескольких книг стихов и прозы, литературный критик