Не скажу, что я не испытываю почтительной робости, даже трепета перед физиком или математиком, хранящим в голове таинственные формулы и знаки. Но мне не страшно. Я остаюсь человеком – значит, я пойму другого человека, кем бы он ни был. А если я его пойму, он меня, писателя, тоже но поймет.
Я не думаю, что Вергилию, например, было «легче», чем Гомеру, а Шекспиру «легче», чем Вергилию. Здесь вообще нет и не может быть альтернативы. Одно мне кажется безусловным: поэтам всегда трудно и всегда страшно.
Если говорить о роли поэзии в современном мире, то ее назначение и цель извечны – сохранять и обновлять человечность.
Что лично вас побуждает к творчеству? Может, это звучит громко, но я решаюсь на этот ответ – долг. Долг памяти. Памяти о тех, кто, не подозревая, учил нас мудрости жить среди людей и для людей, – матери, отце, односельчанах, мечтателе Асхате, деревенском волшебнике, который, казалось, умел зажигать звезды. Я говорил – долг памяти. Но это еще не все. Есть еще долг перед мечтой. Мечтой ныне живущих и тех, кто погиб на войне. Они завещали нам свою великую и бескорыстную, похожую на легенду, любовь к Родине, к народу, к будущему и... высокую поэзию.
Писатель должен говорить только самое нужное, во что он верит всем сердцем, что родилось огромным душевным напряжением, волей, продиктовано ему живой жизнью.
Талант и робость несовместимы. Каждый писатель должен быть убежден, что способен сказать в литературе новое слово. По-моему, это значит видеть мост сегодняшнего, по которому человек из вчера идет в завтра.
Любое искусство не может не быть национальным, если оно родилось на национальной почве, но в то же время оно не может не быть интернациональным, ибо интернационализм – его суть. Нельзя думать, что соловей, который сегодня запел в твоем саду, завтра не запоет в саду соседа. Так и песни – общее достояние.
Мы наследники всего духовного достояния прошлого, не иждивенцы – наследники, перерабатывающие его в себе творчески. Достоверность чувств, ощущений, даже лжи делает правдивым произведение.
Я пишу и думаю по-башкирски, но для меня русский язык существует как эталон. Поэтому, работая над словом, подсознательно проверяю себя по-русски. Точно ли ложится мое башкирское слово? Обращение к русской речи помогает мне глубже постичь тайны моего родного слова. Если бы я знал так же сносно и другие языки, то я был бы еще более свободен в распоряжении богатством моего родного языка.
За меру созданного каждым Родина отвечает ему мерой любви.
Я не хочу быть ни Человеком дня, ни Человеком года. Я хочу всегда быть только Мустаем Каримом.