«Подкидыш» Серебряного века. Продолжение

Ее брат родной был малость чудаковатый, в придачу страдал нервными припадками. Часто рассказывал ей страшные истории Эдгара По, побуждая выпрыгивать ее из слухового окна сеновала, где они бывало посиживали. С остервенением отрывал у ее игрушек одну ногу, объясняя тем, что если она, хромая, то и игрушки должны быть хромыми. А случалось, они вместе приносили в жертву игрушки огню. Однажды что-то подобное они попытались сделать с щенком, но вмешались взрослые и не дали щенку погибнуть. В лет пять, а, впрочем, и раньше: ее одевали как мальчика, в штанишки и курточку. Брат заставлял Лилю в таком скромном виде выходить на дорогу и просить милостыню, говоря жалостливые слова: «Подайте дворянину!». Деньги он сию же минуту отбирал и бросал в воду, заявляя, что стыдно тратить милостыню на себя.

Однажды, он, чувствуя, что приближается припадок, принуждал Елизавету смотреть на него, лежащего на диване. Старших на тот момент в доме не было. «Смотрины» эти, по его уверению, укрепляют нервы. И она должна давать капли, но наливая – испугалась и вылила их ему в глаза до единой капли.

Когда брату было десять лет, он убежал в Америку. Украв деньги у отца оставил ему письмо со словами: «Я беру эти деньги с тем, чтобы вернуть их через два года. Если ты честный человек, то никому не скажешь». Доехав до Новгорода, ее брат учился сапожному ремеслу и ходил в полицию спрашивать: «А нельзя ли там приобрести фальшивый паспорт?» Когда вернули беглеца в Петербург, домашние его не донимали. Ничегошеньки не спрашивали и не упрекали. Будто и не было побега вовсе. И схожих историй – куча в мрачном детстве Елизаветы Дмитриевой.

Отсюда – эксцентричное поведение брата, некоторых родственников (о которых и нет смысла упоминать) и ее физическое здоровье вызывает сопредельное сочувствие. Ибо что-то в ней притягивает, но что-то и отталкивает. Но что? В этом можно долго и нудно разбираться.

Но несмотря на шаткое здоровье, она поступила, в родном Петербурге, в Василеостровскую гимназию, находящуюся поблизости с домом и закончила с золотой медалью. Успехи налицо. Начиная с 1900г. Елизавета увлеклась пылко стихосложением. Весной 1904г. поступила в Императорский Женский Педагогический по специальностям: средней истории и французской средневековой литературы. В те годы молодые, романтическая натура искала выход. Ох, эти жгучие ожидания юности расцвет! Влюбляется в некого Леонида, одновременно завязывает переписку с юношей из Тюбингена Удо Штенгеля с целью «влюбить в себя». И общается с сотрудником Публичной библиотеки философом Э.Л. Радловым. Осенью в 1906г. вольнослушательницей Лиля-Елизавета посещала лекции по испанистике и старофранцузскому языку на романском отделении Петербургского университета. Здесь состоялось знакомство с сыном профессора медицины студентом Всеволодом Васильевым и дала ему обещание выйти за него замуж. Летом следующего года в Париже в студии художника Себастьяна Гуревича, писавшего ее портрет она знакомиться с молодым поэтом Николаем Гумилёвым.

Вернувшись на родину в январе 1908г. Лиля стала свидетельницей трагической смерти сестры Антонины от заражения крови при родах в двадцать четыре года и ее мужа, покончившегося с собой, не вынесшего смерти жены. В этот тягостный период и произошла первая встреча с поэтом и художником Максимилианом Волошиным на одной из литературных сред в доме Вячеслава Иванова 22 марта 1908г. В своем дневнике он записал: «Лиля Дмитриева. Некрасивое лицо и сияющие, ясные, неустанно спрашивающие глаза».

Она была, по всей вероятности, феей с цветком: юной и страстной, и пытающейся расцвести…

Потешные дуэлянты

В ненастный ноябрь 1909 года случилось нечто из ряда вон выходящее. И кто бы мог подумать, – дуэль! На окраине Петербурга, на том самом месте, где стрелялись Александр Пушкин с Эдмоном Дантесом. Дуэли по своей сути являлись в двадцатом «железном» веке – анахронизмом, пережитком. Началось с того, что Николай Гумилёв, окончательно расставшись с Елизаветой Дмитриевой принялся распространять о ней нелицеприятные, подчас и лживые детали их «сгоревшего» романа. И в грубых выражениях причем. Волошин, как и следовало ожидать, тут же отреагировал, прилюдно дав ему пощечину, находясь в мастерской художника А.Я. Головина. Прозвучали в повисшей тишине эхом слова Анненского: «Достоевский прав. Звук пощечины действительно мокрый».

И неизбежное – не избежать!

К назначенному времени дуэли, как ни странно, поэты опоздали. Оба! Автомобиль Гумилёва застрял в снегу, а Волошин потерял в сугробе калошу, которую долго разыскивал. Николай Гумилёв в раздражении требовал стреляться на расстоянии пяти шагов и до смертельного исхода. Секунданты такую вольную жесткость не допустили, и А. Толстой отмерил двадцать пять шагов. Намеревались использовать пистолеты пушкинского времени, но они почти не годны для сырой погоды. К прочему, дуэлянты не важные умельцы: при использовании огнестрельного оружия. Прозвучало два выстрела: Гумилёв прилежно целился, но промахнулся, а Волошин выстрелил в воздух. На этом «пессимистическая история» завершилась и без какого-либо кровопролития. Во многих газетах писали «о смехотворной дуэли». Саша Чёрный назвал Волошина – Ваксом Колошиным и прозвище тут же разлетелось по Петербургу. Оба дуэлянта были наказаны штрафом в десять рублей.

Разоблачение мистификации

Вернемся к тому месту, где Черубину де Габриак литературный Петербург возносил чуть ли не до небес. К слову, саму Дмитриеву более тяготило, удручало ее новое положение – быть в тени собственной выдумки. Сама где-то за шторой, за которую и свету не пробиться. «Испанку» любили, ею бредили и мечтали о свидании, и где тут место в истории невзрачной, полноватой и хромой Дмитриевой? Что-то такое говорила она о себе. Тем не менее, по мнению отдельных литераторов, неказистая внешность в некотором смысле обманчива. Чуткое обаяние и чувство юмора – ее не хилые козыри.

Именно тогда и зародилось стремление – положить конец мистическим играм, которые все более разрастались как круги на воде. Она, как не парадоксально, не знала, что Сергей Маковский, используя связи, привлекал полицию для ее поиска. Он ею бредил, он только ею жил!

Цветаева Марина напишет позднее: «Влюбился весь Аполлон – имен не надо. Их было много, она – одна. Они хотели видеть, она скрыться. И вот – увидели, то есть выследили… Как лунатика – окликнули и окликом бросили с башни ее собственного Черубининого замка – на мостовую прежнего быта, о которую разбилась вдребезги».

При очередном разбирательстве загадочной персоны, Лиля услышала: «Теперь вы издеваетесь над Черубиной де Габриак, потому что ваши приятели, Мак и Гумми, влюбились в эту испанку?» – у нее вырвалось, что-то наподобие пушечного выстрела: «Черубина де Габриак – это я…»

И новость со стремительностью ветра, урагана разнеслась по городу. Писатель Михаил Кузьмин, не симпатизировавший творчеству поэтессы, мигом отправился к редактору «Аполлона», чтобы покончить с глупым театральным действом и опустить занавес. Маковский после услышанного был шокирован:

«Я перестал «не верить» лишь после того, как на мой телефонный звонок по номеру, указанному Кузьминым, действительно отозвался – тот, ее, любимый, волшебный голос». Он все же надеялся на лучший исход. «Пусть исчезнет рыжеволосая «инфанта», ведь я и раньше знал, что она на самом деле не такая, какой себя рисует. Пусть обратиться в другую русскую девушку, «выдумавшую себя», чтобы вернее мне нравиться, – ведь она добилась свои умом, талантом и всеми душевными чарами того, что требовалось: стала близкой мне той близостью, когда наружность, а тем более романтические прикрасы, перестают быть главным, когда неотразимо действует «сродство душ». Маковский предложил встретиться у него дома.

Вечером, в часу десятом, раздался дверной звонок. Горничная впустила гостью. Дверь в его комнату, как показалось Маковскому, очень медленно открывалась. И вошла, сильно прихрамывая, довольно полная невысокая женщина с темными волосами. «На редкость некрасивая женщина» – признался потом Маковский.

«Простите меня, если я причинила вам боль. Сегодня, когда я услышала от вас, что все открылось, с этой минуты я навсегда потеряла себя: умерла та единственная, выдуманная мною «я», которая позволяла мне в течение нескольких месяцев чувствовать себя женщиной, жить полной жизнью творчества, любви и счастья. Похоронив Черубину, я похоронила себя и никогда уже не воскресну…» - она говорила едва слышимым шепотом, а из глаз текли слезы.

Она ушла и более они не встречались.

После яркой вспышки

Ослепительный «век» Черубины де Габриак закончился, что подобен вспышки звезды на небе – звезды падающей. На короткие вечные минуты. Волошин искренне надеялся, – теперь Дмитриева воссияет наконец в полную силу, как поэтесса, когда вуаль ночи спала. Отнюдь, Елизавета уже не могла так легко брызгать чернилами, как бывало ранее. Стихи для нее стали чем-то походить на огромные камни в увядающем осенью саду. Да и отношения с Волошиным стали тягостным. Все желания, умения забрала с собой Черубина.

В 1911 году она вышла замуж за Всеволода Васильева, этим самым выполнив свое обещание. Взяла его фамилию. Муж ее – инженер-гидролог, постоянно в разъездах и всегда брал Елизавету с собой. В начале 20-х гг. уже в Советской России она знакомится с Самуилом Маршаком, вместе с ним придумали «Детский городок», где имелись мастерские, библиотеки, театр. В соавторстве пишут пьесы для детского театра. Позже Самуил Маршак признался, что благодаря Елизавете Васильевой он начал писать для детей.

А, впрочем, стоит ли продолжать? «Вторая» жизнь тоже изобилует и радостями, и уныниями. На целую книгу наберется. Но история-мечта Черубины уже не мелькает в ее жизни. Черубина де Габриак «полночное солнце» и «подкидыш» в русской поэзии, так или иначе, оставила след… нет, три завядшие чайные розы на скалистом берегу неутихающего моря.