Реграмма как поэтический феномен Айдара Хусаинова. Часть первая

(Хусаинов А.Г. Адреналиния. – Уфа: Прокопий, 2019. – 52 с.)

Итак, начнём: в книге тридцать стихотворений за предисловием Тараса Бурмистрова.

Предисловие – короткое и восторженное (тридцать семь строк). Краткость предисловия Т. Бурмистрова к поэзии А. Хусаинова была бы несомненным достоинством, если бы в качестве примера приводились стихи из самой книги А. Хусаинова, потрясшие, как увидит читатель, автора предисловия. Но перед нами – только впечатления Т. Бурмистрова и ни одной восхитившей его строки поэта. Вот критик пишет: «журнал (ЖЖ) вдруг взорвался строчками, от которых у меня похолодел позвоночник». Читателю приходится довольствоваться одной впечатлительностью рецензента.

Далее, конечно, следует книга, но какие именно строки в ней так поразили Т. Бурмистрова, мы никогда не узнаем. А стихи в книге, как читатель увидит позже, совсем не равноценные. Предисловие Т. Бурмистрова напоминает продавца, нахваливающего спрятанный товар.

Т. Бурмистров выражает своё впечатление словами: «охлаждение позвоночника» и «я прифегел». Допустим. Но Т. Бурмистрова интересуют лишь собственные эмоции, а источник удивительного воздействия на него надёжно скрыт от читателя предисловия.

Часто «современный» автор забывает о назначении поэзии, о служении поэтическому идеалу (делу претворения в словесном искусстве всей полноты реальности) и вместо этого превозносит сам себя. Поэзия перестаёт быть целью и становится средством самоутверждения для такого автора. Теряются глубинные связи вещей, дискредитируется традиция, а живой идеал исчезает из искусства вместе с исторической и временной перспективой. Всё, или почти всё, заменяет жёстко фиксированная (ограниченная) программа авторского эго-сознания – очень произвольная, узкоисторическая. Сводится она к набору «современных» образовательных штампов.

Приходится напоминать себе и пишущим стихи (о стихах) об универсальном деле поэтов и русской поэзии, насчитывающей много веков своего существования, имеющей добрые, в том числе издательские, традиции. О примере множества подлинных национальных дарований, не устаревающих по сегодняшний день. Об ориентирах и супергениях европейского уровня – Пушкине, Лермонтове и других поэтах, не столь великих по жанровому охвату, но не уступающих им в своём искусстве. О Державине, Баратынском, Тютчеве, Фете – стоящих у истоков великой русской лирики. С этой традицией нельзя не считаться безнаказанно – без ущерба для собственного творчества. Но её нужно наследовать целиком, чтобы развиваться вместе с ней сегодня дальше.

Далее в предисловии книги читателя смущает – следующая форма словоупотребления. Т. Бурмистров пишет: «…да может ли это быть, можно ли ждать от нашего времени… что доброе?» Выражение, грамматически неверное, не просто режет слух, но запутывает смысл, который читатель вынужден сам судорожно дописывать, чтобы не лишиться рассудка. Частица «то» зачем-то отброшена, и смысл ускользнул вместе с ней. И получается нелепость: «ждать от нашего времени …что доброе». Подразумевается одно – выражается другое. После такого ляпа иной читатель русской поэзии может отбросить книгу. А ведь цель предисловия – выгодно и грамотно (по крайней мере) представить замечательного поэта.

Кто-то может подумать, что я придираюсь. Конечно, и для этого в тридцати семи строчках есть поводы.

Вот, например, литератор Т. Бурмистров, описывая заодно свою никчемную литературную жизнь в Петербурге до внезапной встречи с поэтом Айдаром Хусаиновым, нам сообщает: «С резко возросшим интересом я стал читать блог Айдара дальше. Нельзя судить по одному стихотворению. Смесь недоверия и …безнадежной мечты захлестывала меня. Как питерский дождь, заимствованный из третьего дантовского круга, сползающий по окнам тусклыми струями, и души (мы все) вязнут и тонут в грязной жиже и луже». Отменный стиль, нечего сказать. Но снова перед читателем – одни чувства критика, его потрясение. Ещё одна моя претензия относится к заявлению автора предисловия, что «души (все мы) вязнут и тонут в грязной жиже и луже». «Все мы», – по мысли Т. Бурмистрова, это те несчастные, которые не знали прежде, не слыхивали о поэте Айдаре Хусаинове, который вот пришел и уже спас автора предисловия Тараса Бурмистрова. Спасет и остальных, нас всех. Но какой вывод можно сделать из этого обещания? Только тот, что Т. Бурмистров хочет, чтобы мы поверили ему, а не А. Хусаинову, поэтому и не цитирует его самого.

Но закончим с чудесным предисловием. Сам по себе стиль Т. Бурмистрова прелестен и заслуживает внимания эстета: «Промелькнуло еще (напомним, критик читает ЖЖ нашего поэта. – А.К.) несколько постов, и тут я увидел (и это было как рассвет – которого я давно уже не ждал над Россией, над нашей печальной родиной). ТУТ у меня похолодел даже не позвоночник – а включилось поэтическое чувство. Которое (я думал) умерло со времен Блока и Мандельштама» (выделено Т. Бурмистровым). То есть чувство нашего современника Т. Бурмистрова чуть не умерло со времен Блока… Несколько путано, но ладно. Видимо, так надо в интересах незаурядной манеры письма.

И наконец перл: «СКОЛЬКО РАЗ – я (во время оно) цитировал про себя эти строки на мрачных питерских…» (!)

Что это, читатель, если не тихое помешательство? Какие «эти строки»? (не приведено ни единой), какое «время оно»? Ну, ладно – современник Блока… А теперь уже выходит, что Т. Бурмистров, с его слов, жил и «во время оно». Чудовищно потрясающе! Впрочем, чем черт не шутит?

Перестаю удивляться – смиренно молкну.

И заканчивается предисловие вот чем: «Русская поэзия жива. У Айдара Хусаинова выходит новый сборник. Стихи 2015–2017. Русская поэзия не умерла».

Последнее предложение избыточно, но такова неудержимая природа иного восторга. Ему важно не значение своего высказывания, а пылкая увлеченность собственной манерой изъясняться (и вот уже одно расходится с другим). Т. Бурмистров преуспел, если не в первом, то во втором пункте.

Итак, автор предисловия к книге умудрился ни слова не сказать о самой книге.

Все сказанное в предисловии есть только вольное впечатление от книги, совсем не подкреплённое примерами (хочется думать, что – от книги, а не от того, о чем Т. Бурмистрову грезилось «во время оно»).

Оформление, на наш взгляд, удачнее предисловия.

Цвета – черный с красным на белом фоне – четко сочетаются. Красная – изломанная в виде молнии – линия рассекает название книги, одновременно соединяя его и образуя кровавую «И». «Адренал (молния в виде буквы И) ния».

Так это выглядит.

Идея кажется удачной, потому что эта молния, рассекши на две части судьбу автора стихотворений или название его книги, присоединила и саму жизнь поэта к чему-то большему, чем то, что было у него отнято (что это – читатель узнает из книги). Ибо отнять то, что заимел однажды, невозможно. И между тем утратой стала любимая, но вдобавок появилось сознание потери, а вместе с ним и постоянный вопрос – зачем? Что было, и что сталось, и что могло бы быть. Если учесть совет Сократа сомневающемуся юноше: «Женись. Попадется хорошая жена – будешь счастлив, попадется плохая – станешь философом», то мы и наблюдаем у А. Хусаинова развитие темы женитьбы. Хорошая или не очень попадается лирическому герою избранница, но она его оставляет, а герой все равно стал (или становится) философом, задаваясь мучительными вопросами, пытаясь к тому же отвечать стихами. Но разница с сократовским юношей в том, что лирический персонаж «Адреналинии» – альтер эго замечательного поэта, а не просто несведущий в жизни, неопытный юнец.

Но закончим с обложкой. Не все в ней представляется удачным. Поэтические строки, отпечатанные на ней, напоминают многажды использованную копирку с наложением друг на друга текстов самого поэта, строчки двоятся, напряжённо рябят, чернят в глазах. Понятно, поэт устал от журналистского труда, от множества чужих, часто бессмысленных (повторяющих одно и то же – не всегда удачно) текстов, репортажей. Но для читателя поэзии это не оправдание.

И читатель прав. Впечатление неопрятности, как от копирки, от лицевой стороны обложки, возникает. К тому же оно напоминает газетку, а это – часто передовица, злоба дня – избыточность и однообразие внешней жизни, далёкой от ожидаемого поэтического совершенства. От глотка чистого воздуха. На обратной стороне обложки издателем допускается другая небрежность. В двух небольших отзывах о книге под первым именем приписано «архитектор», а под другим – именем собственным – не дано никаких профессиональных отсылок, а это – семантический диссонанс, смысловая неувязка единого пространства книги. В общем, поэтическая книга – это не газета или обрывок текста.

А впрочем, автор волен делать с собственной книгой стихов всё, что ему заблагорассудится. Тем более, сегодня многие уже и не помнят (не понимают), в чём величие русской (и не только) поэзии. На сцену истории выбираются малые народы, масса людей, упоённых своей культурой, в лучшем случае, а то и просто самими собой. Им не кажется, что она ещё (их культура) относительно далека от совершенства, в сравнении с культурой Европейской, к которой с давних пор, благодаря выработанному уровню, уже принадлежит и русская поэтическая традиция. Так зачем им, малым национальным искусствам, мучительно восходить к воплощённому в русском слове образцу, к чистой прелести нетленного смысла, сформировавшего всю христианскую цивилизацию (и не только непосредственно её одну)? Иногда, кажется, что проще (и выгоднее) отдаться суете и круговерти, чем выразить в преходящем миге – непреходящую сущность многообразной жизнь. К тому же это адски трудно.

1

Чтобы разобраться с манерой письма А. Хусаинова, потребуется вычленить механизм, продуцирующий особенность этой манеры. Русский читатель Айдара Хусаинова часто сталкивается с двусмысленностью некоторых его строк, чтобы не сказать, с их бессмысленностью. Но так ли это и насколько это так? Попытаемся беспристрастно разобраться. Дело в том, что А. Хусаинов – носитель тюркского языкового сознания, башкир по происхождению, что само по себе замечательно. Но стихи он пишет на русском языке, добровольно избрав служение русской поэзии. Обе грамматики, русская и башкирская, в случае нашего поэта вступают в противоборство и приспосабливаются (ассимилируются) друг к другу

В результате случается, что исконно тюркское языковое сознание входит в противоречие (конфликт) с естественными «нормами» русского языка. Где-то это противоречие обогащает основной язык стихотворения, но где-то работает против него, нарушая общий смысл высказывания. В такой борьбе рождается форма многих стихотворений А. Хусаинова. То есть наш поэт с помощью созданной им манеры письма производит в допускаемой грамматической парадигме русского языка свой собственный язык, по форме более или менее соответствующий, подходящий базовому языку стихотворения. Но так же поступает и любой значительный поэт. Любой такой поэт, если он не явление массовой культуры, творит собственный, ни на кого не похожий язык и стиль, по которому его можно узнать и отличить от других. У Ф. Тютчева или М. Цветаевой мы видим влияние немецких языковых форм. У Ф. Тютчева читаем: «И сквозь опущенных ресниц…». По-русски правильно было бы: «И… сквозь опущенные ресницы». Подобное было уже у Г. Державина. М. Цветаева в чем-то перекликается с Рильке и близка к немецкой мистике. А. Пушкин блестяще использовал знание французского, В. Набоков – английского языка и т.д. Все это только обогащало и русский язык, великий и могучий, и саму русскую поэзию новыми смыслами. Другое дело, что огромное, если не решающее значение тут всегда имеет вопрос личного вкуса художника слова (поэта), вырабатывающего новые формы. Формы, разумеется, не разрывные с универсальным содержанием и смыслом. Это и есть природа возможной грамматики русского языка. И в пределе возможности её выражения – бесконечны.