Писатель Леонид Соколов в его времени и пространстве. Часть первая

«Накоротке со всеми» – так называется весьма вместительный юмористический сборник-словарь (хочется сказать даже изборник – настолько он попадает в трунный лад великому и могучему), а лучше – современные заветные высказки горожанина Леонида Соколова, замечательного русского писателя из Уфы.

«В сборник вошли тысячи афоризмов и приколов, из записной книжки, «рога и копыта», переноски, доска объявлений, в мире мудреных мыслей, бесполезные советы, новологизмы, пословицы, поговорки и песни по-новому, очепятки, памятки, бестолковый словарь, и многое другое…»

1

Леонид Соколов – русский писатель-юморист, казалось бы этим всё сказано. Ну да, всё. И Задорнов был писатель и юморист, и Петросян тоже юморист, хотя, кажется, уже не писатель. Юмористов вокруг (не очень хороших и одинаковых), вообще – как собак нерезаных. Но настоящих-хороших из них – почти совсем не осталось. Так иногда кажется. Всех энергично вытеснила Камеди Клаб. Поэтому именно что как собак. Подлинный юморист – это не название, а призвание, реалия. Такой писатель уже народный просто по рождению своему, а не по образованности и невежеству.

А вообще, кажется, сегодня (да и давно уже) писателей по-русски ещё больше, чем профессиональных и настырных сатириков-юмористов. Хотя иногда непонятно, кто из них шутит. В одной Уфе прозаиков сегодня едва ли не больше, чем во всей России 19-го века. А членов Союза писателей, читать которых не просто нельзя, но буквально вредно, конечно, ещё больше, чем писателей талантливых (от Бога то есть одарённых) было сосредоточено в СССР – как правило в местах не столь отдалённых. (Там им свободнее дышалось.) Другие своевременно разбежались по зарубежью, третьих пропаганда сначала поубивала и окончательно залечила.

Так что с юмором всё гораздо серьезнее, господа хорошие шутники.

При царе горохе власти в России, конечно, были покладистее и цивилизованнее – культурнее. Даже Салтыкова-Щедрина печатали и со службы в Сибирь не гнали. Или я запамятовал? А ведь могли сказать весело и прямо товарищу: «Родину не любишь, гад!» И – в будущие Соловки (ишь ты, «держиморда» выискалась!). Но нет же: допустили объективно-художественную критику Злой Глупости вымышленного Города. Это и значит, что уже тогда в России сложилась культура понимания того, что такое иносказательная речь и художественная правда. И как необходима она прежде всего самим же чинам. И что за правду – высшую, художественную – нельзя реально казнить одарённого свыше человека. Ссылки Пушкина (сладостное, в тайне глубоко желанное самим поэтом уединение) или даже Кавказ Лермонтова (здесь жёстко, но по темпераменту, по профессии (тогдашний командир спецназа) самого же поэта) – это всё же не участь Солженицына или, тем более, Шаламова.

И вот сегодня стихи (не говоря тексты) уже пишут «мирные» машины, всё чаще с лицами людей. За годы перестройки отроковицы-юноши крепко подзабыли, как надо создавать лирические стихи, комические тексты и разнообразные (от грубоватых до самых тонких) шутки. Писатель нынче работает не столько со Словом как таким, сколько с организациями всевозможных официальных мероприятий и массовыми деньгами, выделенными на культурные события администрацией. Сами мероприятия проходят независимо от качества представленных (уж какие есть) на них текстов. Что, конечно, здорово в смысле именно литературной массовости и многоликости происходящего всюду сегодня. Но это опять же, смотря какой писатель, попадается иной и немассовый поэт или прозаик, невыгодно сосредоточенный именно на глубине или совершенстве художественного текста. Таких, за исключительной редкостью, следует только приветствовать.

2

Сегодня за написанное (перед Вечностью, художественным Вкусом или Человеческой Совестью) ответственность мало кто на себя берёт. Всё вдруг сделалось симулякр. Утратило жизненную значимость. Исчез из поля зрения виртуальной реальности необходимый угол падения. То есть, не всякий потребитель вирта сегодня угол учитывает. Человек массовый вдруг весь сделался белый пушистый позитивист, поющий себя любимого на языке заводного соловья. Семиосфера современной русской культуры утратила, нет, гибельно потеряла оживляющий литературу общий язык, необходимый однако в качестве некоего постоянно существующего образца. Духовно-эйдетической Модели для всех сфер современной культуры, искусства, изящной словесности. Говоря совсем просто, ещё проблематичней сделался пушкинский уровень языка поэтического (в широком и узком смысле слова), уровень, духовно-культурная семиосфера, питающая и покрывающая своими токами всю поэтическую сферу разом. Одновременно порождая её в разных текстах. Тот глубокий и совершенный (истинно искусный) уровень языка, который никогда не устаревает в отличие от сиюминутного, вычурного языка быстротечной моды, представленной литературой массовой, глубоко вторичной и не совершенной. Она же ещё этим и гордится, по неопытности или неведению.

Такой общий живой язык для будущего века сегодня как бы ещё только вырабатывается, а если он уже и появляется изредка (ибо прекрасное – трудно!) где-то неожиданно для всех нас, деятелей культуры, то твердолобым, утверждающим свои вялотекущие нормы Механизмом он по инерции игнорируется. Даже не высокомерно, не злодейски или эгоистически, а просто в силу отлаженности машины и законов самой физики. Так что его, общего поэтического языка, уровневой кондиции для массовой выработки текстов опять же как бы всё равно что и нет вовсе. А есть одна сила инерции, мода, механика, субсидии и административный заказ, сделанный обслуживающему этот широкоохватный, достаточно формальный процесс тому или иному работнику культуры. Массовику-затейнику, работающему на износ.

3

Итак, сделаем шаг назад, чтобы понять, какой нужно сделать нам шаг вперёд. В СССР за поэтический талант и художественную правду жёстко карали. Примеры не привожу, все их знают. Поэтому неудивительно, что талант советского писателя, а Леонид Соколов начинал как писатель именно советский (хоть и русский), вынужден был скрываться, прятаться, ассимилировать – например, под рубрикой «Сатира и юмор» – и там уже расцветать. Махрово и синим пламенем гореть. Все мы это проходили. А потому что иначе писателя, достаточно пожившего в СССР и хорошо знающего эти новые традиции, изнутри охватывал генетический ужас, а снаружи его жестоко детерминировало всеобщее идеологическое оболванивание и нечеловеческое оцепенение. Выход был, но не менее патологический, чем вход, о нём ниже, может быть.

Теперь посмотрим на формальный и неизбежный советский абсурдизм, раз и навсегда посеянный губительной для личного свободного творчества грозной одноразовой Идеологией насильственного светлого будущего со стороны.

Официальная так называемая советская сатира сама заслуживает сатирического изображения. Киножурнал «Фитиль» или журнал «Крокодил», кто помнит, высмеивали по разнарядке и в целом пороки классовые (не общечеловеческие) – гражданские, социальные и лишь временные. По убеждению самой же марксистско-ленинской идеологии. Диамата. (Работал по принципу динамита.) Все «мы», советские писатели, поэтому «знали», что человеческая несознательность с наступлением третьей фазы коммунизма, наконец рассосётся – как тёмный пережиток исторического прошлого. Но пока на неё следует доносить, стучать и трибуналить людей – желательно поголовно, целыми классами. Массово. Это необходимо для общей пользы и пущей острастки самих масс. И для искусственного выведения человека нового социального типа, прогрессиста-коммуниста и т. д. Человека выведенного новой (модной) социальной идеологией (как бы научной, что ещё ужаснее), прежде небывалого никогда из-за отсутствующих правильных социальных условий для его жизни в сплошь тёмном прошлом. (Я излагаю общие места, прошу меня простить.) Теперь же сознание человека якобы абсолютно нового (та же ошибочная теория по типу возможности в природе человеческой абсолютно чистого (полностью зачищенного от «старого») сознания, Tábula rása) войдёт в зенит истории и уже никогда не закатится. Тут в дело вступала самая необузданная фантазия свойства весьма утопического, скачкообразного, неисследимого совершенно.

Вера во всё это обязана была быть столь же неизбежной, как учение Маркса было всесильным. Хочется сказать аминь, но нельзя. Словарь коммуниста-агитатора не дозволяет. Разумеется, всё это было не только ужасно, но и смешно. И в той мере смешно, в какой ужасно. Головы однако летели долу.

4

И сатира и юмор в СССР постепенно освобождались от жёстких официальных ограничителей. Становились более человечными. Вспомним Райкина, Хазанова. Хотя всё ещё осуществлялся жёсткий идеологический (пропагандистский по сути) контроль над искусством в целом. Писатели, наделённые природным дарованием при хрущёвской оттепели направлялись в искусственное русло всё той же твёрдой рукой формалистического (хорошо отработанного политруками) ура-социализма, но уже не так жестоко, как при Сталине. И чтобы от морока избавиться, хоть в своих субъективных ощущениях, писатели одарённые свыше – те, кто не утопился ранее, как Леонид Добычин, не подвергся административному бичеванию, как Зощенко – приналегли на алкоголь, спасающий от когтей диавола их ещё прежние, человеческие души. Приналегли однако в количествах, имеющих такую же прогрессистскую, то есть вполне социальную (хотя, конечно, генетическую) природу. Большой талант – он часто и пьёт под завязочки. Олеша, Довлатов, Вен. Ерофеев. И многие ещё. (Сознательно не делю поэтапно крупные имена советской литературы). И не спивались тоже чудом. Синявский, например, Лимонов, Саша Соколов – не спивались вообще. Но и они, всё равно, за высокое искусство не стучать и доносить, а доносить серьёзную правду до читателей, бывали посажены заживо, или изгнаны с Родины. Аксёнов, Гладилин, Бродский, Довлатов – да многие в 70-х уехали. Тот же Синявский – очень талантливый, очень серьёзный писатель (что в принципе не мешает большому чувству юмора) осужден вместе с Даниэлем просто за писательскую свободу в лучших мировых и исторических традициях. Так кончались 60-е, начинались безвоздушные, судорожно задыхательные для свободных ещё, живых, не вытравленных окончательно идеологическим ядом душ, годы 70-е. Если кто-то уже запамятовал.

Но об этих историях сегодня не знает разве что ленивый, розово пузырящийся младенец – пользователь нового культурного времени, снова утекающего массово, как и всегда, если не в чуткие уши и внимательные очеса, так в песок нового, всегда готового забвения. Изгнания из поля творческого сознания духа целостной органической жизни – творческого вообще и писательского в частности. Масса по определению всегда предпочитает трудному и правдивому (истинно прекрасному и подлинно ужасному) свободному писательскому слову любое модное чтиво, а теперь и компьютерные игры. Они милее бесчисленным милым олухам.

Глубоко индивидуальному поэтическому труду радикально настроенные толпы предпочитают фестивальную общекультурную жвачку, щедро сдобренную общим потребительским слюновыделением недалёко идущего человеческого любопытства. А вообще да здравствуют фестивали и народные гулянья, иначе настанет совсем концлагерь. Нужна людям отдушина, не всем же в припадке нервном отдыхать. И добрый юмор тоже нужен, но желательно остроумный.

5

Игра как такая – спасительна для человека также, как всепоглощающий азарт губителен для таланта. Юмор – тоже игра, но в руках чуткого к слову писателя, он оживляет современное слово, наполняется не только социальным смыслом, но и накачивает массою занимательных, затейливых, а часто сверхценных для чуткого читателя коннотаций. Смыслов не простых только, но порой самого неожиданного и даже чудесного свойства.

Вот что значит весёлый творческий опыт, открытый только писательской интуиции, не замученной рационалистическим идеологическим автоматизмом, насилующим общий мозг человечества веками. Дар свыше снабжён многими иными невидимыми проводками духа, не машины.

А вот ложноклассический – несмотря на научную смену центров вращения орбит Вселенной – крайне технократический горе-рационализм как таковой иссушил тысячи незрелых, никак не выросших и не окрепших человеческих писательских душ. Почтим вставанием их память, читатель.

Окончание следует…