Все новости
КИНОМАН
3 Января 2022, 15:00

Баба, которая верит

Исторические фильмы в России – это тебе не американский комикс-боевик, где супергерой в рыцарских доспехах гвоздит ворогов под героическую музыку. Нет, это картина, всегда претендующая на истину в последней инстанции, плод многолетнего титанического труда режиссеров и сценаристов…

Баба, которая верит
Баба, которая верит

И неважно, что после выхода на экраны режиссеры и сценаристы открещиваются от очередного «исторического» детища, заявляя, что «кина документального» снимать не собирались.

Правда, создатель «Белорусского вокзала» Андрей Смирнов ни от чего не открещивается. Трейлер его новой картины прославляет «30 лет работы в архивах» и «три года съемок». Однако после «Сволочей» и новых «Утомленных солнцем» красивым песням про архивы как-то не веришь. Да и название у ленты на первый взгляд простовато-сказочное – «Жила-была одна баба».

Да только сказка там и не ночевала.

Место действия – огромная по площади Тамбовская губерния, одна из самых богатых житниц Российской империи. В этом хлебосольном краю и проживает крестьянка Варвара, судьба которой рассказывается зрителю через призму событий начала XX века. Фильм-книга делится на две основные части – «Старый режим» и «Власть народа», датированные 1909 (свадьба Ивана и Варвары) и 1919 годами. Первая мировая, две революции и антоновщина времен Гражданской войны утрамбованы в 150 напряженных минут кинопроката. Картина неоднозначная и тяжелая – но в этом и есть ее истинная «русскость». Потому и можно поставить ее в один ряд с «Попом» Хотиненко и «Царем» Лунгина, философствуя по плюсам и минусам.

Плюсы – хороший актерский состав; в частности, безусловное попадание в роли Дарьи Екамасовой и Алексея Серебрякова. Первая показала традиционные цельность и стойкость – стержень характера русского крестьянства, при этом меняясь, приспосабливаясь к историческим обстоятельствам. В каком-то смысле она является олицетворением той самой хрестоматийной некрасовской бабы, о которой сегодня вспоминают с демократически гламурным скрипом. Второй, как известно, может сыграть хоть шляпу на вешалке; так что персонаж Серебрякова, который осознанно и смело выбирает путь «не за тех, не за других» и, по логике, должен «плохо кончить», получается при всей своей внешней строгости живым и глубоким. Неслучайно он – последний из мужчин крестьянки Варвары: его смерть есть своеобразная точка в истории мужика российского (ведь после будет гражданин советский).

Игровую палитру украшают (если можно так сказать о фильме без пафосных украшений) Роман Мадянов, Агриппина Стеклова, Александр Шевченков, Нина Русланова, Евдокия Германова, Юрий Шевчук; даже образ кулацкого сына (Влад Абашин) наполняется новыми оттенками по мере развития сюжета. Правда, почему-то «не играет» герой Максима Аверина, – но, быть может, виной всему ассоциация актера с ироничным сериальным «Глухарем»…

В целом же парадоксальность фильма в том, что действие в нем поначалу кажется достаточно затянутым, погруженным в сельский быт, – но в этой видимой статике представлено все разноцветие характеров, такая типичная для истинных отечественных драм противоречивость поступков, взглядов персонажей. Сложность и порой откровенная неприглядность образов – из лучших традиций «российского психологизма» (не только подлинного киноискусства, но и литературы). Так рождается картина не для фестивалей, большой кассы, хлеба и зрелищ. Так рождается мыслящее кино…

Правда, и у этого «разумного продукта» есть свои минусы. Слишком много на экране… нет, не примитивно-бесталанной «чернухи», но все же – насилия над женщиной. Конечно, можно сказать, что отрицание такой излишней натуралистичности – результат пресловутого воспитания в стиле городской интеллигенции и эмансипированности, и все-таки… Нельзя ли такую «подозрительно озабоченную натуралистичность» вынести за скобки исторического полотна? Или картина без этого будет неполной?

Найдутся зрители, которые упрекнут творца и в политическом заказе (тем паче – в аккурат перед выборами). Неприглядно показаны красные: многие – из бывших бездельников и дебоширов; комиссар ЧК вообще говорит с поднадоевшим в антисоветских фильмах местечковым акцентом… Да, и у меня порой рождаются мысли о столь частом у нас танго политики и искусства. Тем не менее, всматриваясь в сюжет и типажи, все больше понимаешь, что противоречивость и красных, и белых, и серо-буро-малиновых «общая». Не показал режиссер одних хорошими, других – плохими: каждый образ по-своему сложен. Да и непрофессионально это было бы для Смирнова. Возможно, есть тут в подтексте политический окрас, но он растворяется в мастерстве и самой задумке картины. Вот, например, могут вызвать «подозрения» золотые, пьянящие богатством поля дореволюционного периода. Что это – символ величия царской России? Но кто ж виноват в том, что в Гражданскую войну губернию постигли неурожаи: показывать полные закрома тогда было бы как минимум недостоверно. Да и начались там исторические повороты поинтереснее закромов…

Кстати, о символах. И аллегориях. В хороших российских драмах они, как правило, присутствуют уместно и не очень навязчиво. Одним из центральных иносказательных диалогов является беседа паломников из Сарова с легендой о Китеж-граде. Вот тебе русская философия обывателя – вечный спор о том, «хозяева нынче кто на Руси». Здесь и немцев вспомнят (Первая мировая на пороге), и кулаками, как на Руси водится, истину искать начнут («Бей, окаянней нас нету народа», «Не можут без мордобоя», «Такой лютости нигде не видать»). Типично русская ментальность в этом эпизоде показана во всей красе. Самоуничижение и святость («Ваньки-то русские слишком просты») угадывается в каждой выверенной сценаристом фразе, но суть всего фрагмента – Китеж-град и «Книга, что меж Нижним Новгородом и Космодемьянском спрятана». И вопрос «А почто ж по сию пору не видать Китеж-то?» найдет ответ в конце картины: дождь, начавшийся после подавления антоновщины, благодаря гиперболе станет потопом, который зальет всю Тамбовщину – то бишь, надо понимать, Старую Русь. И будет в финале звучать пронзительная скрипка, и одним из последних уйдет под воду звонарь с колоколом. И выйдет на берег только один человек – юродивый – как сложный, многозначный символ отечества (то ли намек на «уродство» советского, что действительно может являться политической натяжкой, – то ли символ «блаженной» страны – России)…

Дождь у Смирнова идет и до финальных сцен. Настоящий ливень начинается перед отправкой на фронт героя Аверина. Вероятно, это не только сценарный повод к более близкому знакомству с Варварой, но и слезы матушки-Руси. Также неслучайно под проливным финальным дождем хоронят расстрелянных: гробы всплывают, не хотят упокоить убитых, как знак того, что прошлое страны будет жить с ее будущим. Так что позаимствованный у Сантаяны слоган рекламки – «Те, кто не помнят прошлого, обречены переживать его вновь» – довольно уместен в общем режиссерском замысле. При желании здесь тоже можно найти пресловутую политическую подноготную. Искать политику и анализировать добрую долю иносказаний и образов можно долго и вполне плодотворно. Пища для размышления – убийство крестника, песня Шевчука как суть братоубийственной войны, отец Еремия как сложный символ Церкви, игра слов «беда-лебеда» в контексте прозвища героя Серебрякова, поиск «огонька» и передача папироски друг другу перед расстрелом, финальная песня, переходящая в литургию…

Но какой бы подтекст ни был вложен в картину, основой ее остаются два образа – Китеж-град, ушедший на дно во время монгольского нашествия, и тамбовская крестьянка. Потому что и в том и в другом случае мы находим запечатленный образ России (крестьянка-мать, Варвара-великомученица). Персонажи фильма неоднократно удивляются «непохожести» главной героини на других («Откуда ты взялась, такая голубица?», «Ходишь по земле аки агнец, ни горя, ни обиды не ведаешь»). В характере Варвары запечатлена не только цельность, о которой говорилось выше, но и всепрощенье, жалость, терпимость истинно российского бытия. Чему Варвара учит дочку? «Добрых-то людей завсегда больше». На вопрос дочки – «Мамань, почто нас Боженька не любить?» – героиня отвечает: «Грех какой-то». И в этом тоже – типично русское представление о несчастье. Когда красноармейцы спрашивают Варвару, как живет, она отвечает: «Живу, как все люди. Одной надёжей живу». Наверное, этот ответ на вопрос истории наш народ несет через века. Надёжа, надежда и вера – единственное спасение во всякое отеческое лихолетье. Вот только кажется порой, что у Смирнова она совсем крохотная. Но она есть. Не случайно герой-обормот Шевченкова иронично заявляет в разговоре о сыне: «Пускай хоть он поглядит на новую светлую жизнь». Намек режиссера, конечно, понят. Мол, будет свет при генсеках.

Но истинно светлая жизнь в авторском толковании – это лишь ожидание Китеж-града. Святой город ждет, когда же изыдет с Руси иго: в интерпретации режиссера – советская власть. Поэтому в конце фильма дается отрывок из литературного памятника XVIII века, в котором говорится о Китеже, утаившемся «от зверя Антихриста»…

Что ж, у режиссера не вызывает сомнений, кто такой «антихрист». Аналогия, безусловно, спорная, но это – авторское право. К тому же, в отличие от опусов Михалкова, «Сволочей» и даже неоднозначного «Царя», фильм Смирнова не имел большого пиара. Значит, снимали его не для всех. Значит, оставили право выбора, попытавшись перехитрить политику искусством. Да ее не перехитришь… Даже если мастер не ставил задачу «обработки масс», высказывая свое личное мнение, кому-то было нужно, чтобы это кино появилось в прокате сейчас. И можно прямо обвинить его в очередном осквернении памяти советской, если бы не было здесь иных, глубинных пластов родной ментальности. Если бы не показали жестокий домостроевский характер дореволюционных зажиточных крестьян и обычную-необычную Россию-бабу, которая жила-была когда-то, да и по сей день где-то далеко от Рублевки поживает. Это бабе и в царской, и в пролетарской обойме – все тяжко приходится; а она знай себе – во что-то верит…

Найдутся зрители, которые упрекнут творца и в политическом заказе (тем паче – в аккурат перед выборами). Неприглядно показаны красные: многие – из бывших бездельников и дебоширов; комиссар ЧК вообще говорит с поднадоевшим в антисоветских фильмах местечковым акцентом… Да, и у меня порой рождаются мысли о столь частом у нас танго политики и искусства. Тем не менее, всматриваясь в сюжет и типажи, все больше понимаешь, что противоречивость и красных, и белых, и серо-буро-малиновых «общая». Не показал режиссер одних хорошими, других – плохими: каждый образ по-своему сложен. Да и непрофессионально это было бы для Смирнова. Возможно, есть тут в подтексте политический окрас, но он растворяется в мастерстве и самой задумке картины. Вот, например, могут вызвать «подозрения» золотые, пьянящие богатством поля дореволюционного периода. Что это – символ величия царской России? Но кто ж виноват в том, что в Гражданскую войну губернию постигли неурожаи: показывать полные закрома тогда было бы как минимум недостоверно. Да и начались там исторические повороты поинтереснее закромов…

Кстати, о символах. И аллегориях. В хороших российских драмах они, как правило, присутствуют уместно и не очень навязчиво. Одним из центральных иносказательных диалогов является беседа паломников из Сарова с легендой о Китеж-граде. Вот тебе русская философия обывателя – вечный спор о том, «хозяева нынче кто на Руси». Здесь и немцев вспомнят (Первая мировая на пороге), и кулаками, как на Руси водится, истину искать начнут («Бей, окаянней нас нету народа», «Не можут без мордобоя», «Такой лютости нигде не видать»). Типично русская ментальность в этом эпизоде показана во всей красе. Самоуничижение и святость («Ваньки-то русские слишком просты») угадывается в каждой выверенной сценаристом фразе, но суть всего фрагмента – Китеж-град и «Книга, что меж Нижним Новгородом и Космодемьянском спрятана». И вопрос «А почто ж по сию пору не видать Китеж-то?» найдет ответ в конце картины: дождь, начавшийся после подавления антоновщины, благодаря гиперболе станет потопом, который зальет всю Тамбовщину – то бишь, надо понимать, Старую Русь. И будет в финале звучать пронзительная скрипка, и одним из последних уйдет под воду звонарь с колоколом. И выйдет на берег только один человек – юродивый – как сложный, многозначный символ отечества (то ли намек на «уродство» советского, что действительно может являться политической натяжкой, – то ли символ «блаженной» страны – России)…

Дождь у Смирнова идет и до финальных сцен. Настоящий ливень начинается перед отправкой на фронт героя Аверина. Вероятно, это не только сценарный повод к более близкому знакомству с Варварой, но и слезы матушки-Руси. Также неслучайно под проливным финальным дождем хоронят расстрелянных: гробы всплывают, не хотят упокоить убитых, как знак того, что прошлое страны будет жить с ее будущим. Так что позаимствованный у Сантаяны слоган рекламки – «Те, кто не помнят прошлого, обречены переживать его вновь» – довольно уместен в общем режиссерском замысле. При желании здесь тоже можно найти пресловутую политическую подноготную. Искать политику и анализировать добрую долю иносказаний и образов можно долго и вполне плодотворно. Пища для размышления – убийство крестника, песня Шевчука как суть братоубийственной войны, отец Еремия как сложный символ Церкви, игра слов «беда-лебеда» в контексте прозвища героя Серебрякова, поиск «огонька» и передача папироски друг другу перед расстрелом, финальная песня, переходящая в литургию…

Но какой бы подтекст ни был вложен в картину, основой ее остаются два образа – Китеж-град, ушедший на дно во время монгольского нашествия, и тамбовская крестьянка. Потому что и в том и в другом случае мы находим запечатленный образ России (крестьянка-мать, Варвара-великомученица). Персонажи фильма неоднократно удивляются «непохожести» главной героини на других («Откуда ты взялась, такая голубица?», «Ходишь по земле аки агнец, ни горя, ни обиды не ведаешь»). В характере Варвары запечатлена не только цельность, о которой говорилось выше, но и всепрощенье, жалость, терпимость истинно российского бытия. Чему Варвара учит дочку? «Добрых-то людей завсегда больше». На вопрос дочки – «Мамань, почто нас Боженька не любить?» – героиня отвечает: «Грех какой-то». И в этом тоже – типично русское представление о несчастье. Когда красноармейцы спрашивают Варвару, как живет, она отвечает: «Живу, как все люди. Одной надёжей живу». Наверное, этот ответ на вопрос истории наш народ несет через века. Надёжа, надежда и вера – единственное спасение во всякое отеческое лихолетье. Вот только кажется порой, что у Смирнова она совсем крохотная. Но она есть. Не случайно герой-обормот Шевченкова иронично заявляет в разговоре о сыне: «Пускай хоть он поглядит на новую светлую жизнь». Намек режиссера, конечно, понят. Мол, будет свет при генсеках.

Но истинно светлая жизнь в авторском толковании – это лишь ожидание Китеж-града. Святой город ждет, когда же изыдет с Руси иго: в интерпретации режиссера – советская власть. Поэтому в конце фильма дается отрывок из литературного памятника XVIII века, в котором говорится о Китеже, утаившемся «от зверя Антихриста»…

Что ж, у режиссера не вызывает сомнений, кто такой «антихрист». Аналогия, безусловно, спорная, но это – авторское право. К тому же, в отличие от опусов Михалкова, «Сволочей» и даже неоднозначного «Царя», фильм Смирнова не имел большого пиара. Значит, снимали его не для всех. Значит, оставили право выбора, попытавшись перехитрить политику искусством. Да ее не перехитришь… Даже если мастер не ставил задачу «обработки масс», высказывая свое личное мнение, кому-то было нужно, чтобы это кино появилось в прокате сейчас. И можно прямо обвинить его в очередном осквернении памяти советской, если бы не было здесь иных, глубинных пластов родной ментальности. Если бы не показали жестокий домостроевский характер дореволюционных зажиточных крестьян и обычную-необычную Россию-бабу, которая жила-была когда-то, да и по сей день где-то далеко от Рублевки поживает. Это бабе и в царской, и в пролетарской обойме – все тяжко приходится; а она знай себе – во что-то верит…

Автор:Кристина Андрианова
Читайте нас: