Короткие записки после SCHAUBÜHNE. Часть вторая

По гневно-выгибающимся губам, думаю: бранит… Продавец удушливо краснеет в ответ, озирается – выгонят-нет? На круглых пустых столиках стоят гиацинты. Витрина лавки медленно запотевает. На обочине тротуара прикованы в ряд велосипеды. Их металлические рули и чёрные шины обведены белой кромкой снега. И тут же – кладбище сваленных Рождественских ёлок. Зелёные распяленные ветки в высохшей хвое заботливо прикрывает снег, так, как будто бы они живы, и как будто бы время сейчас потечёт вспять и вот-вот снова настанет Рождество.

Спускаюсь в метро…

У Schaubühne – толпа.

Они приводят своих школьников на «Гамлета».

Им якобы плевать на якобы этику. «Гамлет» в школьной программе.

Или – это искусство, и дети должны его увидеть?

Лично я – за второе.

В кассе нам говорят, что билетов нет. Я прошу: «Дайте хоть какие-нибудь…». Нам снова произносят слово: «Аншлаг» и добавляют, что билетов не будет ни на завтра, ни на послезавтра…

И тут же у касс к нам подходит школьный учитель. На нём серый зауженный пиджак и синий галстук в мелкую белую крапинку. Ему очень не нравится театр и школьные вылазки в общественные места по вечерам. Он раздражён: двое из его учеников не пришли на спектакль. Как они будут писать сочинение на следующей неделе в конце? Нам ничего писать не нужно. Мы покупаем у него два школьных билета по льготной цене…

Конечно, невольно сравниваю русский театр и немецкий.

Буду писать по частям.

Итак, "Гамлет" Остермайера.

Меня не пугают и не отталкивают любые, даже самые грубые и экспрессивные формы выражения, если они оправданны художественной идей, если они складываются в язык выражения, и если этим языком есть что выражать. Иначе "жёсткие формы насилия" и прочие экспрессивные приёмы будут, в лучшем случае, как напичканная заумными терминами речь профана.

Собственно, трагедия западной философии и их, европейского искусства, – её основной посыл заключается в том, что Бог был подменён материей. Всё происходило постепенно, ни сразу, очень искренне, шаг за шагом, у них, в Европе, на протяжении веков. Они внесли удобные поправки в христианство. Если причастие в нашей культуре и сознании – это Тело и Кровь Христа, то в протестантизме – это только воспоминание о Жертве Спасителя. То есть о том, где мы присутствуем всем своим естеством, они вспоминают.

Протестантизм, как адоптированное христианство, великолепно сочетался с идеями гуманизма, и постепенно все эти идеи в себе воплотил. Протестантизм гуманен, честен, прост и очень удобен и хорош для благополучной, достойной жизни человека. Такой честный, удобный для материальной жизни Бог. Без излишеств…

Но христианство не гуманно и не гуманистично. В основе гуманизма в центре Вселенной поставлен человек, как основная ценность, и всё происходящее должно быть направленно на благополучие человека, которое измеряется существующими нормами морали и этики. Постепенно гуманистическое общество становится антропоцентричным. Христианство – это духовный путь человека, при котором материальные ценности не важны, они не являются конечной целью, конечная цель – это постижение Бога, вокруг которого построен христианский мир, не отвергающий и не попирающий материю, но относящийся к ней, как к временному явлению, которое начинается рождением и заканчивается неминуемой смертью. И то, что мы, люди, принадлежащие к православной вере или являющиеся частью православной культуры принимаем на веру, – а вера всегда иррациональна и находится вне разума, – протестантизм опровергает и пытается логически осмыслить. Мы принимаем на веру, что Причастие – это Тело и Кровь Христовы, мы вслед за священником, подходя к Чаше, повторяем, принимая Святые Дары: «Еще верую, яко сие есть самое пречистое Тело Твое, и сия самая есть честная Кровь Твоя», а значит в момент Причастия мы становимся частью Бога. Протестанты же считают, что принимают вино и хлеб, как воспоминание о Плоти и Крови Господа и считают, что просто «вино и хлеб не способны изменить человека, а способны – дела, действия в физической жизни». Они пытаются человеческим, материальным рассудком проанализировать то и переосмыслить то, что мы принимаем на веру.

Вера становилась всё более и более объяснимой, рациональной и удобной. Веками нарастало служение материи, материя занимала всё большее место в жизни, пока, наконец, не было забыто одно из основных её свойств, – её тварность. Материя тварна. И однажды практическая необходимость в Вере в Европе отпала, прошла, как пережиток цивилизации... И тут вдруг оказалось, что материя смертна, что, оказывается она имеет своё начало и конец… И в XX–XXI веках она начала умирать и разлагаться и, простите, смердеть, как труп... Поэтому Западное искусство и философия, это осознав, пытается всячески её оживить. (Забавно, что один из спектаклей в Schaubühne – это "Франкенштейн", физическое воскрешение физического мертвеца). Вспомните "Антихриста" Триера. В этом – посыл их, западного театра, Томаса Остермайера в "Гамлете". Их философии. Оживить материю, преобразить её, может только её Творец. Бог. А человек может её только очистить или над ней надругаться... В этом посыл их искусства, снова повторяюсь. Из-за этого, якобы "эпатаж" в спектаклях Остермайера... Апофеоз гуманизма в рамках новой, изменившейся морали. Изменить разлагающуюся материю, вдохнуть в неё жизнь, через её попрание, надругательство над ней.

Беда нашего театра в том, что наши режиссёры кинулись копировать внешнюю форму, причём – плохо копировать. И если они показывают "порно" на сцене и прочие варианты случек, то у них это становится чернухой, без философского посыла к искусству и времени... Или, если вдруг человек талантлив, как Сигарев или Клавдиев, то у них, из-за одарённости "звучит временнОе, не культурное, а именно ВРЕМЕННОЕ высказывание", потому что и тот, и другой – слишком "сиволапы", нет ни образования, ни культуры выражения... Остермайер же образован блестяще и действует не интуитивно, а осознанно, опираясь на философию и посылы времени. Он осознает, поэтому свободен в художественном выражении в любой палитре – от цинизма до лиризма. Эти не осознают. Они – как подростки, которые, радостно гогоча, рисуют скабрёзные картинки в туалете, а потом там же, умирают от несчастной любви. Это их экспрессия. Да, она тоже материальна, и тут они оба весьма совпадают со временем. Они его слышат, и время в ответ слышит их. Они могут рассказать историю которая тронет, напугает или даже ужаснёт… Их художественного таланта хватит на это. Но у них нет осознания того, что они делают, поэтому их театр так и остаётся их маленькой, частной, вечно пубертатной историей без осознания, без эстетического оправдания… Их театр называется: «Я хотел, но я не смог…».

Продолжение следует…

Часть первая