Смерть Кощея. Полусказка. Часть шестнадцатая

В ящике, в специальном углублении, выстеленном красным бархатом, лежал меч.

У меня вырвался невольный возглас. Он был прекрасен, этот невероятный клинок! С первого взгляда сразу становилось ясно, что все оружие, выкованное в кузнях нашего царства, было грубой кустарщиной, а этот меч был произведением искусства, творением гения. Он был копией Кощеева меча, только тот был черный, а этот сиял чистым стальным блеском. Они были как разлученные в детстве близнецы, выбравшие независимо друг от друга разные жизненные пути, один из которых вел в царство мрака, а другой в царство света, и ставшие олицетворением противостояния добра и зла. Тот, в чьих руках находился этот меч, просто не мог находиться на стороне зла, он обязан был вершить справедливость. Разве могло быть иначе? В этом клинке были воедино слиты сила и слава.

Я знал, что она смотрит на меня, но был не в силах отвести взгляд от клинка. Ее руки коснулись моих плеч, губы, которые я недавно целовал, прошептали мне сзади в ухо:

— Это кладенец. И он твой.

Я протянул руку и коснулся холодной стали, провел пальцами по лезвию, дотронулся до эфеса. Я не спешил потому, что спешить было нельзя. Тот, кто возьмет в руку этот клинок, никогда уже не будет прежним, он изменится. И все изменится вместе с ним, и пути назад уже не будет, и если требуется время на размышление, то нужно размышлять сейчас, потому что потом уже будет поздно, потом останется только одно правило: если замахнулся — бей.

— Возьми его.

Этот вкрадчивый голос. Кто это шепчет? Зачем подталкивает меня? Зачем вообще меня нужно подталкивать? Откуда взялась эта нерешительность? Откуда эти колебания, ведь именно за этим я и пришел сюда, чтобы получить оружие, которое поможет мне совершить возмездие, восстановить справедливость, какой я ее понимаю. Неужели у меня есть сомнения в том, что я правильно понимаю ее? А кто вообще ее правильно понимает? И зачем я снова задаю себе эти вопросы, если прекрасно знаю, что не смогу на них ответить потому, что если бы мог, то уже бы ответил, и никаких вопросов не появилось бы вовсе? Зачем я пытаюсь усложнить такие простые и очевидные вещи? Ведь ясно же и так, что справедливость за тем, у кого в руке этот меч, и точка.

Я решительно взялся за рукоять и поднял клинок. Как только он оказался в моей руке, все сомнения отпали, и я ощутил радость от того, что мои мысли и чувства больше не распадаются, что они перестали терзать меня неудобными вопросами, ослабляющими волю и тело. Я чувствовал, как ко мне возвращается моя сила, моя уверенность и моя ненависть. Я видел, как весело и азартно заиграли на лезвии острые блики, и, не отводя взгляда от их игры, спросил:

— Чего ты хочешь взамен?

Я уже догадывался, что именно услышу.

Глава 9.

Матушка протянула ко мне руки, и я со всех ног побежал к ней. Синие глазки цветущего цикория и желтые облачка зверобоя неслись мне навстречу, как океанские волны, и я представлял себя ладьей, что рассекает их выгнутой грудью. Запах полыни, нагретой летним солнцем, дурманил и окрылял, матушкино платье призывно светилось впереди белым маяком, обещая заботливые и нежные объятия. Трава была густая и, пружинно толкая ее ногами, я бежал, боясь запутаться, споткнуться и расплескать ту детскую радость, которую нес в распахнутых ручонках. Однако, чем ближе я подбегал, тем хуже видел матушкино лицо сквозь зыбь теплого воздуха, поднимавшегося от земли. Трава становилась все гуще, переставлять ноги становилось все труднее, и уже было слышно, как с влажным хрустом рвутся сочные стебли, оплетающие мои ноги, но нельзя было смотреть вниз, нельзя было ни на мгновение терять из виду белый свет моего маяка.

Но все-таки это случилось. Когда до цели оставалось всего несколько шагов, нога запуталась, зацепилась, и, чтобы не упасть, мне пришлось глянуть вниз. Казалось, матушка этого даже не заметит, но когда я поднял глаза, ее силуэт уже изменился, стал неуловимо другим. Я продолжал бежать, но теперь, кажется, вовсе не приближался. И вроде бы все было как прежде: и земля уносилась назад под моими ногами, и травяное море двигалось вспять, и ветер так же раздувал парус моей рубахи, но я никак не мог преодолеть эти несколько шагов. Матушкино белое платье было уже больше похоже на подвенечный наряд, ее лицо, которого я не помнил, уже кого-то мне напоминало, и это было не ее лицо. Солнце мешало разглядеть черты и мне пришлось сощуриться. Василиса смотрела на меня своим обреченным взглядом, а ее платье уже терзали первые колкие порывы ветра. Солнце ушло в облако, стремительно наливавшееся вязкой серостью, умолкли кузнечики, воздух стал холодным, от него кожа покрывалась пупырышками. Надвигалось что-то страшное, что-то нехорошее, и пока оно еще не наступило, нужно было во что бы то ни стало успеть добежать.

Бесшумная черная молния раскроила степь надвое. Она ударила в землю прямо перед моими ногами, и земля расступилась, разошлась, как ветхое полотно, оставляя рваный край. Я еле успел остановиться на самом краю обрыва глядя, как вниз летят комья, как трава теряет зелень, превращаясь в сухую жесткую проволоку. Почему молния черная, а не белая? — подумал я. — Почему не слышно грома? Я должен увидеть эту молнию, и во что бы то ни стало понять, что это такое. И молния сверкнула снова, но это уже была не молния, это был черный меч, и Кощей держал его в своей руке, отводя ее для замаха. А я уже скакал ему навстречу на гнедом жеребце и в моей руке сиял кладенец. Мой конь прыгнул и взвился в воздух, в неумолимо приближающуюся грозовую тучу, а навстречу мне уже несся вороной, и плащ его всадника закрывал горизонт, и черное лезвие чертило смертельную дугу, а я никак не успевал подставить свой клинок, чтобы отвести удар. Гром сотряс пространство, и я уже падал вниз, в пропасть, на камни, невидимые во мраке, и холодеющее сердце вело обратный отсчет.

Я закричал и проснулся.

Ночная рубашка была мокрой и липла к телу. Я сел и огляделся, приходя в себя. К счастью, это был только кошмарный сон, и наяву ничего подобного не наблюдалось, все было как всегда, обычно и буднично. С немалым удовольствием я ощущал, как ночной холод в груди сменяется уже знакомым жаром ненависти. Именно она теперь была моим главным двигателем, тем источником энергии, которым я заменил все, что было слабее, и теперь был уверен, что даже если Кощею в прошлый раз удалось меня победить, то на сей раз все будет по-моему, и дурной сон останется лишь дурным сном, которому я не дам сбыться.

Вопрос подходящего оружия был разрешен, но оставался вопрос техники боя. К удивлению, на выручку вновь пришла моя новая знакомая, заявив, что поразившее меня искусство владения мечом ей известно, и она берется обучить меня ему в самые сжатые сроки. «Бери меч и пошли», сказала она, видя мой скепсис. На улице она вооружилась палкой. Я еле сдерживал смех, но ее глаза сверкнули таким гневом, что пришлось стать серьезным, однако, я был уверен, что легко разделаюсь с ней. Став в позицию и сделав замах, я уже шагнул к ней, но пока мой меч опускался, у моего незащищенного горла уже находился конец палки. Женщина оказалась очень быстрой. «Еще раз!» — скомандовала она. Я собрался и, сделав ложное движение, вышел на удар. И вновь она оказалась быстрее. «Еще!» Голос ее звучал металлом, похожим на кинжальный звон. Мы сошлись еще и, конечно, она снова победила. «Еще! — требовала она. — Еще!». Я уже совсем запыхался, но ее деревянный «меч» снова и снова оказывался у моего горла. «Хватит! — раздосадованно закричал я. — Хватит делать из меня дурака!». Ее лицо смягчилось, она опустила свою палку и шагнула ко мне. «Не сердись, красавчик, но ты слишком серьезен. Расслабься, это всего лишь игра. И я тебя этой игре научу».

И она стала меня учить.

Во-первых, ты слишком полагаешься на свою силу, говорила она. Ты считаешь, что побеждает тот, кто сильнее рубит и у кого больше мускулы. Посмотри на мои и сравни со своими. Сравнил? Почему же ты не победил меня, если твои настолько больше? Странно, что мне приходится объяснять тебе такие очевидные вещи, если ты признанный мастер кулачного боя. Разве твои соперники всегда были слабее тебя? Или у них были мышцы меньшего размера? Или они весили меньше тебя? Секрет заключается не в том, чтобы быть сильнее, а в том, чтобы оказаться сильнее там, где нужно, тогда, когда нужно, и главное — раньше. Опередить, значит победить, опоздать, значит быть побежденным. У тебя есть сила, но тебе не хватает скорости.

И мы тренировали скорость.

Во-вторых, говорила она, ты можешь быть очень быстрым, но при этом опаздывать. Ты можешь выбрать самого быстрого скакуна и самый длинный маршрут, а твой соперник может взять обыкновенного осла и опередить тебя на финише, выбрав кратчайший путь. Скорость хороша там, где ты не тратишься на лишние движения. Самый короткий путь к цели — прямая, и чем меньше отклонений от нее, тем быстрее у цели оказываешься. Нельзя рубить там, где можно колоть, иначе пока ты будешь рубить, твой противник тебя заколет. Ты слишком много рубишь.

И мы тренировали уколы.

В-третьих, ты можешь быть быстрым и кратким, но действовать слишком открыто, говорила она. В одной древней книге написано, что война — это искусство обмана. Если ты силен, покажи, что слаб. Если слаб, покажи, что ты силен. Если ты близко, пусть противник думает, что ты далеко. Если ты далеко, внуши противнику, что ты близко. Раньше, твоя техника основывалась на рубке, ты как дровосек просто рубил дерево, которое видел перед собой. Но дерево стоит на месте, оно не может уклониться, отойти, защититься, и ответить оно тоже не может. Но ты не дровосек, и твой противник не дерево. Он движется, меняет позицию, отводит твои удары и сам атакует тебя. Техника его безупречна, следовательно, чтобы его победить, тебе нужно сделать так, чтобы он ошибался. Для этого его нужно обмануть, запутать, а ты слишком мало финтишь.

И мы разучивали финты.

Были еще «в-четвертых», «в-пятых», а потом она перестала считать.

Продолжение следует…