Лёд

Мишутка открыл дневник, скользнул карим глазом по предметам – скучно. Можно сделать рисование, карандашом, как всегда: с красками у него не очень получалось, а тонкой черной линией Мишутка мог вдохнуть графитовую искру в любую неодушевлённость. Достал альбом, точилку, любовно ее стряхнув в ладошку, которую сразу вымыл с мылом. Задание сложное, тут нельзя вот так, наскоком. Мишутка подпер кулачком подбородок и оглядел небольшую комнату, заменявшую им детскую, зал и кухню.

Посмотрел на отца, упершегося в телевизор, взял карандаш, по правому краю плавно вывел красивое, мускулистое бедро, лежащее на каком-то подлокотнике. Слева фигуру, плотную, в фуфайке и оранжевой жилетке. Фигура обезличенная, голова терялась в неясной дымке, четко видна только в ладони небольшая коробочка с чем-то острым на конце, завершающая на бедре синий контур айсберга, возвышающегося над волнами. Картинка в картинке, Мишутка обожал такое, чтобы можно было смотреть в рисунок и погружаться немного дальше первого плана.

Перевернул лист и посмотрел на мать, лежащую в углу со стеклянными глазами, они у нее по вечерам всегда такие, раньше Мишутка боялся, что она умерла, но утром, проведя час в ванной, мать опять могла говорить и смеяться, называя его «сынок» – может, забыла имя. На втором листе медленно появлялся таджик со двора, сидящий у подъезда, как и мать, в той же позе. Рукав его старой клетчатой рубашки был закатан, бицепс перетянут ремешком, веки закрыты, губы безвольны, кадык спрятался. Большой шприц, такой, который варят в металлической ванночке, Мишутка видел в одном фильме, торчал из локтевого сгиба. Стеклянный корпус шприца был весь в инее и снежинках, как будто там внутри что-то очень-очень холодное.

Сестра красилась у шкафа, открыв старую дверку, внутри пряталось зеркало. Она что-то напевала и дергала ногой, незаметно, носочком, пододвигая себе ключи от «шестерки», выпавшие из штанов отца. Мишутка смотрел как завороженный на этот фокус, открыл лист третий, заменив карандаш на более твердый. Сперва появилась барная стойка, занявшая почти две трети плоскости. Простая, без излишеств, только функционал, никакой эстетики. В центре на ней Мишутка нарисовал большой фужер на тонкой ножке, узкий снизу и расширяющийся кверху, как перевернутый треугольник. В фужере небольшая горка кубиков льда, из которых торчит похожая на скрипичный смычок штука, елозящая по стеклу отцовской «шестерки», когда идет дождь.

Изучив домашние задания, учительница попросила Мишутку остаться. Все вышли, она встала как-то неуклюже, подошла к первой парте, взяла оттуда стул и пододвинула к своему столу, приглашая Мишутку сесть. Мишутка приземлился на самый краешек, стиснув колени и сложив на них руки, класть их на стол побоялся. Учительница опять открыла Мишуткин альбом, посмотрела на три рисунка и глянула в свою большую, в коричневой коже, тетрадь, где были записаны домашние задания. На этой странице была всего одна запись, для последнего урока – «Дворник колет лед». Учительница притянула к себе стул с сидящим на нем Мишуткой, обняла его полными руками и уткнулась носом в вихрастую макушку, давно не знавшую расчески.