Прибыль

Ha дворе стоял февраль-бокогрей. И хотя мужики поговаривали, будто цыган шубу продает, сам поеживаясь в полушубках, с тревогой и беспокойством поглядывали на заметно опустевшие сеновалы, гадая, сколько еще нужно сена до тепла и, главное, какой еще будет весна?

А скотина ее уже почуяла. Разлеглись на припеке овцы, запрыгали вокруг них крутолобые ягнята; опустив тяжелую, точно кувалда, голову, дремлет на солнышке лошадь; бегает вокруг матери теленок, то в бок ей ткнется, то, срикошетив, окажется под брюхом; отыщет вымя, зачмокает, потянет за сосок, отпустит краник, и потечет прозрачная кремовая струйка; мать пошевелит языком и с наслаждением начнет зализывать шалуну брюхо.

Любуется Егор. «Какая удивительная совместимость – думает он. – Как все мудро и экономно устроено в природе». Еще неделю назад ждал он прибыль. Корова «причинала», и нужно было принять теленка, не проворонить – на дворе по утрам еще примораживало. Две последние ночи выходил Егор с фонарем, оглядывал Ласту, признаки уже обозначились: и вымя отпустила, и молозиво появилось, и мосолки у хвоста разошлись – всё как надо, а не телится. «И по числам срок прошел, – недоумевал он. – перехаживает». А вдруг начнется все, да еще помощь потребуется, что я тогда? Куда? И, определив скотину, управившись по двору, подкинув Рыжухе сенца, Егор пошел к Марфе, соседке.

– Ты смотри, – сказала Марфа, – как начнет хвостом крутить туда-сюда, забеспокоится, вроде ложиться начнет, значит, скоро.

– Да ложиться-то она ложилась, – вспомнил Егор.

– А, вот еще что, – прищурившись, сказала Марфа. – Сперва ножки появятся, копытца самые склизкие, мягкие, потом носик, зеркальце, а потом уж головка. Вот тут не прозевай. И потом, который теленок в рубашке родится, а который нет.

– Это как же – в рубашке?

– А так. У них, как у людей же. Пелена такая. Пузырь. Эту пелену порвать надо, если сама корова не порвет, а то теленок задохнуться может.

«Вот, поди ты! – недоумевал Егор. – И не знал. Век живи, век учись... Придет, бывало, хозяйка, скажет: «С прибылью вас, Егор Пахомыч! На-ка мешок или возьми дерюжку, оберни теленочка да принеси домой, наверное, уж облизала».

«Да тут целая наука, – думал Егор. – Как же это я раньше-то ничего не знал? Все бабы. Сами. И принимали, и подпускали, и никаких тебе техников-осеменителей, ни ветеринаров... И скот водился. В каждом дворе по две-три коровушки, одна – у самого нерадивого, а мясо рубль пятьдесят килограмм».

– А хозяйка-то у тебя где? – спросила Марфа.

– К дочерям умотала. Зять за мясом приезжал и ее погостить забрал. А мне вот теперь подошло узлом к гузну.

– Пельмени любишь? – с усмешкой спросила Марфа. – А кашу с маслом? Сметану? – И поглядела на него боковым зрением, не поворачивая головы. – Ничего, ничего, не бойся. Научишься. Помучишься – научишься. Не нами сказано: поживешь на веку – наползаешься на боку.

– Так-то оно так, Марфа Никитишна. Приходится. Ничего не поделаешь. Ребята разлетелись, теперь вдвоем остались.

– Вам-то еще ничего, а я вот двоих фронтовиков схоронила, а осталась, как рак на мели: и грязно, и воды нет. До последнего держала коровушку, племяннику за триста пятьдесят рубликов отдала. Задарма.

– Спасибо тебе за науку, Никитишна. Надо двигаться, как бы телиться не начала.

– Айда с Богом. Дай Бог, чтоб все хорошо было. – Марфа перекрестилась.

Егор вышел. Он с облегчением шагал по занесенной и пустынной улице. «Одни собачьи следы... Надо ей обязательно снести молочка, – думал Егор. – Потом. Как отелится».

Дома он осмотрел фонарь, заправил керосином, подрезал фитиль и поставил у порога. И всю эту, третью по счету ночь он прокрутился впустую. И лишь на четвертую, под утро, поднеся фонарь к Ласте, увидел торчавшие из-под хвоста белые копытца.

«Вот оно, началось. Что же теперь делать-то?». Он стоял в растерянности. Ласта лежала, упершись задом в стенку. «Как же она телиться-то будет? Глупая. Тесно ей тут. Надо ее перегнать в другое отделение, а телят в кардешку». Он повесил фонарь под потолок: И как только открыл дверь, Ласта поднялась, выбежала, телята, телочка и бычок-полуторник – за ней. Клубы пара вырвались из двери. Егор кинулся за Ластой, но она нырнула в открытую калитку за ворота, бычок следом – и скрылись в темноте. В желтом пятне света, что шел из окна, Егор увидал, как бычок окорячил Ласту.

– Куда тебя черти несут? – закричал он и кинулся к палисаднику. Выломив штакетину, он замахнулся на быка. «Обломит еще ножки, – подумал он. – Вот дурак! А ну как свалится она да начнет телиться в снегу? Простынет и теленок замерзнет».

Егор врезал штакетиной по спине. Бык отскочил в сугроб, и в этот момент из-за угла появились три своих же собаки. Увидев в темноте корову и быка, они приняли их за чужих и с лаем погнали к речке. Егор кинулся наперерез, замахнулся штакетиной, собаки отскочили в сторону, Ласта выбралась из сугроба на тропу и повернула во двор.

– Слава тебе, Господи, – вздохнул Егор. – Уразумела!

Он загнал Ласту в сарай, постелил свежего сена. Стал ждать. Ласта легла. Ножки опять уперлись в стенку. «Стесняется, что ли?» – подумал Егор. Схватил ее за ногу и кое-как оттянул зад от стенки. Ласта застонала. Егор взялся за ножки, потянул, головка прошла, теленок как-то сам собой выскользнул и, запрокинув голову, лежал не шевелясь. «Мертвый», – подумал Егор. Он взял мокрую скользкую голову в руки, она как-то неестественно изогнулась, поднялась и безжизненно упала на подстилку. Егор сунул палец в рот, теленок вздохнул, засосал, сердце заколотилось, застучало, да так громко, что Егор отчетливо слышал его удары. Это были первые удары новой жизни. Егор сидел на корточках. Тускло светил фонарь. Пахло керосином, свежей испариной и сеном. Егор приложил ладонь к мокрому боку новорожденного и почувствовал, как сильно бьется сердце. Он был счастлив.

«С прибылью вас, Егор Пахомыч», – поздравил он сам себя. Поднялся и вышел из сарая. На дворе занимался новый день.

г. Белорецк

«Истоки», № 14 (252), июль 2001. С. 6-7