Домовой

Летние месяцы мы с мамой обычно проводили в ауле у бабушки. Был он в одну улицу и располагался в небольшой долине Агидели в окружении живописных, поросших лесом предгорий Урала.

Помню себя лет пяти. Я играла в палисаднике на песке, насыпанном горкой среди зарослей сирени и акаций, в тени под окном бабушкиного дома. День жаркий, ярко светило солнце, в воздухе ни малейшего дуновения ветерка...

Фундамент дома сложен из камней, соединенных раствором из смеси глины, песка и навоза. И сам дом обмазан таким же раствором и побелен. Ставни окон папа выкрасил в голубой и белый цвета. Дом большой, высокий, очень красивый, сверкал на солнце белизной. Под крышей дома с торца прибит скворечник. Но скворцы уже вывели птенцов и улетели в лес. А в скворечнике живет воробьиная семейка, слышно щебетанье...

Разглядываю с интересом и любопытством камни фундамента, облепленные клопами-солдатиками, греющими красные и черные спинки на солнце. Их так много, что создается впечатление, будто камни обмазаны кровью.

Среди камней замечаю несколько круглых отверстий, похожих на входы в норки. Моя фантазия разыгрывается: внимательно наблюдаю за ними и жду какой зверек вылезет из норки... И вот появляется маленькая блестящая головка с высунутым тонким, длинным, трепещущим язычком. По бокам головки заметны желтые пятнышки. Я сижу замерев, на корточках, чуть дыша. Показывается черное, блестящее чешуйчатое тельце. Из норки выползает змейка и, свернувшись в несколько колечек, ложится на нагретые солнцем камни фундамента.

Я распахиваю калитку палисадника и с истошным криком заскакиваю во двор. Замираю, широко расставив ноги и руки, и с круглыми от ужаса глазами...

Из летней кухни выбегает мама, за ней следует бабушка. Мама встревоженным голосом спрашивает: «Что случилось?» Я стою будто окаменелая и не могу вымолвить слова. На мой крик прибегает соседка – тетя Мукарама, мама моей подружки Назиры, с которой мы «не разлей вода». Она заглядывает в палисадник через забор и говорит: «Это детеныш змеи вылез погреться на солнышке, не бойся, он тебя не тронет».

Подходит мама. Присев на корточки, прижимает меня к себе, приговаривая успокаивающие слова. Но я долго не прихожу в себя, охваченная ужасом.

Вообще, в раннем детстве я очень сильно, панически боялась змей. Да и мама запугивала меня рассказами о том, что в густой траве много ядовитых змей и они могут ужалить, если на них наступишь. Но мы с деревенскими ребятишками все равно убегали на луга и в окрестные леса за щавелем, ягодами и черемухой.

Когда мне было уже девять лет, летом, как обычно, мы с мамой поехали в деревню к бабушке. С нами был мой двоюродный брат Рустик, старше меня на три года. У дяди был взрослый велосипед, на нем Рустик целыми днями катался сам и катал меня. Я садилась на багажник, крепко ухватив брата за пояс.

Деревню, как уже сказано, окружают высокие холмы и горы с пологими склонами. Бабушка и мама не разрешали Рустику скатываться с них на велике. Но он по секрету рассказал мне, что много раз скатывался с самой высокой горы «Узун кор» (Длинный склон). И даже отпускал руки с руля.

В один из дней мы поехали с ним за огороды, к подножью горы, откуда вытекал родник, чтобы попить вкусной студеной воды. Рустик захотел показать мне, как лихо умеет он скатываться с горы. Склон был крутой, и Рустик наехал то ли на кустик, то ли на кочку и врезался в землю у самого подножья горы. Я подбежала к нему. Он встал, отряхнулся, спокойно почистил очки, под стекла которых забились трава и земля, и, подойдя к роднику, вымыл лицо и смыл грязь с очков. Затем проверил велик. Он был цел, немного только погнулось крыло. Мы его выпрямили ударами камня. Рустик сказал, что с «Узун кор» спускаться легче. А гора хоть и высокая, более пологая, спуск длиннее.

Мы пошли вдоль ручья. Дно его каменистое, вода прозрачная, над ней летают голубые и желтые бабочки. Быстрое у истока течение постепенно замедляется. Ручей впадает в небольшое заболоченное озеро. Мы перепрыгиваем с камня на камень, с берега на берег. Ручей расширяется. Рустик может его перепрыгнуть, а я – нет. Тогда он бросает в середину ручья большой камень. Я наступаю на него и, держась за протянутую руку Рустика, прыгаю на противоположный берег.

Весь берег усыпан бурого цвета лягушатами. В сочной зеленой траве они веером отпрыгивают из-под наших ног и колес велосипеда. Это был лягушачий год, такого несметного количества лягушек я больше никогда не видела. Мы ловили лягушат. Приятно было ощущать в ладонях их мягкие, теплые, нагретые на солнце тельца. Мы строили плотину – «бассейн» для лягушат, играли с ними – «дрессировали»...

Я рассказала Рустику, как испугалась змейки. Он спросил меня:

– А были у него по бокам головы желтые пятна?

– Да, были – ответила я.

– Так это же ужик. Он совсем не опасный. Ужи не ядовитые. Ты могла налить ему в блюдце молоко и погладить его по головке...

Рустик для меня был авторитетом. Я представила, что глажу ужонка, как котенка. С этого момента я успокоилась и перестала бояться змей.

А ужонок поселился в бабушкином доме. Он вырос и старался не попадать на глаза людям. Днем уползал на болотистое озеро, охотился там на лягушек, а поздно вечером возвращался домой. Иногда, когда мы вечерами сидели на лавочке у ворот и ждали прихода с лугов откормленного стада, слышали, как, шелестя в траве, проскальзывал наш ужик домой.

Бабушка называла ужа «өй инәсе», что в переводе с татарского и башкирского языков означает «мать дома», а по-русски – «домовой». Она объясняла нам, что в древние времена ужей почитали и что очень хорошо, если в доме поселяется змей. Значит, в доме спокойно и есть достаток.

Так было и у нас. В амбаре лари были заполнены мукой и зерном. Поэтому там водились мыши. Ужик ночью ловил их, составляя конкуренцию коту Ваське. А я в зерно клала зеленые помидоры, и они быстро в нем краснели.

Ночевал уж летом в чулане, в поддоне дивана, а зимой спал под полом до весны, там же линял. Бабушка собирала слинявшую змеиную кожу и прикладывала к суставам. Говорила, что кожа змеи целебная, снимает боль.

Однажды, будучи уже взрослой, лет 35, я снова увидела ужа. Открыла дверь в чулан, и в этот момент передо мной проскользнул настоящий дракон длиной в полтора метра, толщиной сантиметров 10, с гордо поднятой верхней частью черного, блестящего, переливающегося в лучах солнца туловища, головой, украшенной яркими желтыми пятнами, будто короной. Да, это был он – красавец водяной уж.

Летом я спала на диване в чулане, а подо мной в поддоне дивана спал и шелестел чешуей мой ровесник – уж, ему тоже было 35 лет...

Когда бабушка умерла, дом опустел. Никто в нем не жил. Амбары тоже были пусты.

В одно лето я с маленьким сыном и мужем приехали в бабушкин дом. Он уже не был уютным как прежде. Мы прожили в нем недели две. А наш сын с соседской девочкой ходили за огороды с совками к ручью ловить, как я когда-то, лягушек...

В один из дней за чашкой чая я рассказала своей подруге детства Назире о нашем ужике и с грустью произнесла: «Где он теперь – наш домовой? Может быть, живет на болоте?»

Она в ответ рассказала:

– Как-то поздней осенью моя мама увидела, что в наш дом медленно заползает большой черный змей и ошпарила его кипятком.

Я встрепенулась:

– Он умер?

– Да, он обварился и затих.

– Боже мой! – воскликнула я, – ведь это был наш домашний змей – «мать дома».

Уж искал кров на зиму, чтобы залечь в спячку. Старый дом опустел, а новый его не принял.

Змей был, можно сказать, членом нашей семьи. Мы все его любили, говорили о нем с уважением. Берегли его покой. А он охранял нас, наш дом.

...Давно нет бабушки, нет ее дома, его продали на дрова. Нет и домового – ужика. Но осталась память о них.

(Москва, 2016 г.)