С утра шел снег

– Вы опять нас залили. Ну сколько можно?! Пятый раз уже. Я не буду больше ремонт делать. Поняли? Я на вас в суд подам.

– Это не у нас течет. Это трубы текут… А у нас вообще воды нет. Вот у вас вода есть? А у нас третий день…

– Да что вы мне говорите?! У вас два мужика в доме – и не можете трубы наладить. Да вы меня слушаете? Я… на вас… в СУД. Подам. Понятно? Нет? Вот три сотни за ремонт выложите…

– Еще раз повторяю: это не у нас течет. У нас течь нечем. Я слесаря вызывал – и он ничего не мог сделать. Дважды!

– А мне плевать, кого вы там вызывали. Да хоть Горбачева вызовите…

Трубы текли. Соседи белили потолок. Они желали подать на нас в суд. Мы жаждали воды. Вода предпочитала заливать соседей снизу. Это был водоворот. Он был всегда.

Наш дом тоже стоял всегда. Хотя лет двадцать назад его не было. На этом месте копошились укутанные паром бараки-замарашки. Но я их не видел. Но меня еще не было. А что я не видел – то из области сказок. Народных. Детских. Так думаем мы.

Они так не думают. Но до сих пор не могут разобраться, что было, а чего не было. Хотя и родились для чего-то отягощенные зрением, слухом, голосом и даже руками для их поднятия. Поднимали их часто. Это свидетельствовало об их моральном здоровье. Но с памятью вышла накладка. Но помнили только то, что осенью бывает мокро, потому что дожди, а потом приходит снег и поэтому холодно.

С утра шел снег. Мы тоже вышли с утра. Вернее, мы вышли, когда проснулись. А проснулись мы днем. Но для нас это было утро, и мы вышли с утра. Мы не знали куда, но к вечеру надеялись быть дома. Снегу надеяться было не на что. Он знал на что шел. Он шел вниз – дойдя, успокаивался навечно.

Мы беспокоились. Потому что искали хвост. Нашли в полтретьего у «стекляшки». Его хозяин имел за тридцать, три водки в авоське и жажду общения на языке пущенной по кругу бутылки. Все это настраивало на сближение.

Засели в садике. Он пил и оглядывался – мы ему не нравились. Он нам тоже, но он был хозяин, мы упали к нему на хвоста. И был еще не вечер, и авоська была не пуста. Поэтому мы временно уважали друг друга. Поэтому мы рассказывали анекдоты, угощали его сигаретами и говорили, что в его Оренбурге мы были (тоже ничего – пиво свободно и речка неплохая, но скучно), и если будет еще раз – пусть заходит. А он говорил, что мы хор-р-рошие ребята (он это сразу понял), говорил, что мы его выручили, а то домой только завтра, а одному скучно. А деньги – это пыль, дунул, и их нет. Пытался показать фокус, был весел, но глаза уже тосковали.

Потом он замерз, стал ненавязчиво покашливать и жаловаться на жизнь, мол, пропади она пропадом: жена – сволочь, бабы – распутницы. Мы поняли, что он хочет уйти живым: заняли у него трояк и расстались друзьями.

Нас было четверо. Сидели на остановке. Надо было ехать и мы поехали в гости. Нас не ждали, потому что звали только Сергея, которого мы звали Игорем. Он нам мигнул, и мы протрезвели. Долго извинялись. Зашли на пять минут, через пятнадцать не отказались от чая.

Я пошел помогать на кухню. На кухне познакомились с мамой. Выяснилось, что «да, я тоже однокурсник». Ей было «очень приятно познакомиться», настолько «очень», что пришлось рисовать ноги в комнату.

В комнате, на диване, под раскидистыми оленьими рогами решался вопрос: брать ли коня на d5, и если брать, то как потом по-партизански выйти слоном на f7. В конце концов сам зевнул ладью и расстроился.

На кассетнике крутился «Нау». «Сергей» в углу крутил братишку «однокурсницы» на пиво. Братишка был стойким марксистом и капиталом, по его словам, не обладал.

твое имя давно стало другим

глаза навсегда потеряли свой цвет

пьяный врач мне сказал, тебя больше нет

пожарный выдал мне справку, что дом твой сгорел

С кухни тянуло тушеной капустой и холодной войной.

в комнате с белым потолком

с правом на надежду

Я тоже хотел выть. Но знание мое о пролитии звука с избиваемых струн было туманным. И к счастью для всех я не рискнул. Ибо слух у меня был еще более призрачен.

Десятиэтажно объявили мат. Из кухни повеяло эскалацией конфликта. Потом принесли чай, мы принесли извинения и нас попросили быть потише. На плиту в сердцах грохнулась сковородка, и нервно залязгали под струей вилки.

Двушка провалилась и радостно звякнула, встретив в недрах автомата собратьев по номиналу.

– Алло! Это ты?

– Да. Вечер добрый.

– С утра шел снег, но я хочу быть с тобой. Ты моя женщина, я твой мужчина. Казанова, Казанова – зови меня так!

– У тебя все дома?

– Нет. Я один.

– Ну-ну. Ты знаешь сколько времени?

– Нет. Еще не считал. Выйду на пенсию подсчитаю все разом.

– Хорошо. Я пошла спать.

– Не клади трубку!

– Ты слушаешь?

– Да. Что дальше?

– Хочешь, прочитаю тебе веселенький стишок?

– Не хочу, но ты все равно прочтешь.

– Читаю:

У моей любви – зеленые глазищи,

Луженая глотка, фривольные намеки

На продолжение банкета,

На «третий – не лишний» –

Третий очень важен для этикета.

Она в мое пиво мешает зелье –

С утра спотыкаюсь о пустые поллитры.

И все до капли вылакали звери,

Коими всегда исполнена палитра

Моей жены с гибким именем Вера.

У моей любви – надежды на вечность,

Она будет со мной до смерти.

Когда я сдохну – уйдет к другому.

Она вряд ли вспомнит. Я вряд ли замечу.

– Молодец. Возьми с полки огурец. Я рыдаю над твоей горькой судьбой.

– Не переживай. Бывает. Как ты думаешь, к чему это я?

– К тому, что летайте самолетами «Аэрофлота»… Короче, тебе нужна трешка? Но я тебе ее, как всегда, не дам. А еще ты в очередной раз будешь многозначительно молчать о том, что ты меня любишь, а я тебя нет.

– Трешка? Ну, конечно, я всегда поражался твоей догадливости. Это, наверное, от большой любви ко мне. Не переживай. Я тебя тоже очень люблю. И нас тоже любят. И мы всех любим. Любовь спасет мир, как говорит Юра. А пока все всех любят. А вот интересно – если бы у каждого было по «калашу», то на который бы день наступил конец света, а? Я думаю, мы в этом деле оказались бы попроворней Господа Бога с его семидневным творением. Я лично не удержался бы. Косил бы всех направо и налево…

– Меня тоже?

– Лапа моя, что за глупый вопрос. Ты, как наиболее возлюбленный мною объект, была бы в первых рядах.

(Гудки)

Ну вот и все. Ночь. Стук в дверь. Надо сказать пароль: «Мам, это я». Здравствуй Некто, играющий на водосточной трубе. Боже, даруй мне следующий день. Если ты можешь. Если ты хочешь.

Уфа. 1988 г.