Дорожные истории. Саня-Жиклер гнал машину...

Ринат Рифатович Юнусов родился 9 ноября 1961 года. Поэт, прозаик. Окончил Уфимский автотранспортный техникум. Печатался в республиканских газетах, журнале «Уральский следопыт», «Крещатик» (ФРГ), автор поэтических книг «Пригоршня звезд» (Уфа, Башкнигоиздат, 1994), «Стихотворения» (Уфа, 2001), «Медленное небо» (Уфа, Вагант, 2010). Жил в Уфе. Работал заместителем главного редактора журнала «Уфа».

Скончался от разрыва сердца 28 марта 2010 года. Похоронен на Тимашевском кладбище в Уфе.

САНЯ-ЖИКЛЕР ГНАЛ МАШИНУ...

Саня-Жиклер гнал машину на восток. Это была его первая междугородка, и сразу – в Сибирь. Пространство то оскаливалось горной грядой, то радушно улыбалось изгибом замерзшей реки, то хмуро задумывалось глухой заснеженной тайгой.

В кабине сидела особа женского пола. Шофера называют их по-разному: плечуха, плечевая, шалава, приблуда и т. д. Одному богу известно, что гонит этих женщин на трассы. Без документов, без пожиток, без определенных планов на будущее. Они живут в кабинах междугородников, кормятся тем же, что и шофера, расплачиваясь тем, что дала им природа. Их берут с собой в рейсы, чтобы не скучать, доверяют им приготовление еды, коротают с ними ночи на стоянках, продают за бутылку водки или пару ведер бензина, бьют по морде, когда шоферские нервы на пределе.

Жиклер знал, кого он согласился подвезти до Томска. К межгороду он подготовился основательно. Выслушивая всю шоферскую быль и небыль, он в душе восторженно повизгивал, как сопливый щенок, и нога непроизвольно давила воображаемый акселератор, а рука врубала четвертую передачу.

Двадцатитрехлетняя прокуренная и пропитая старуха вдохновенно врала о том, как она с отличием окончила Свердловский политехнический и лишь безответная любовь к красавцу-декану привела ее на трассу.

– Эх, сынок, – смачно затягиваясь, вещала мадам (Саня и вправду был на год младше ее), – по твоим мармеладным щекам вижу – хороший ты человек. Попадись ты мне на пару лет раньше, вломила бы я тебе промеж рогов чем-нибудь тяжелым, чтобы не был ты таким хорошим. Лихая была житуха: наливай, дави на газ, все останется при нас. А сейчас почему-то стала ценить хороших.

Жиклер был так устроен, что, даже зная, что ему врут, а открывают не душу, а лишь картонную, грубо сработанную модель ее, какими-то внутренними теплыми течениями заставлял свою холодную защиту подтаивать и если не верил, то по крайней мере доверял собеседнику.

– Ну а чем же тебе моя морда не нравится? – широким жестом поддерживал Саня разговор.

– Да не в тебе дело, булка ты с маслом, а во мне. Я – картина, на которой вы своими КамАЗами рисуете что хотите.

– Ну и сидела бы дома, кто тебя на трассу тащит?

– Если бы было все так просто, то был бы ты не траллер с Христом в душе, а начальник при галстуке и в кабинете, а я у тебя секретаршей. Ездили бы мы с тобой не в Сибирь, а в красный уголок, а потом тащились бы по домам, довольные интересно прожитым днем.

– Ну да, конечно, весь мир мура, надо ломиться в начальники. Ну-ка, секретарша, взгляни в атлас, тут где-то стоянка должна быть.

Пять машин, сбившись в кучку, засоряли стерильный морозный воздух дизельными объедками. Зимой в этих краях дизеля врубают осенью и глушат только к весне. Конечно, если бы это были «вольво», «мерседесы» и «форды-турбо», то нет проблем, можно и глушить. КамАЗ, простоявший ночь на сибирской трассе ночь заглушенным, не запустить никакими тунгусскими заклинаниями.

– Братишка, у тебя телевизора нет? Сегодня футбол...

– Мужики, кто интересуется, на омском шинном есть груз до Риги.

– Серега, у тебя сейчас «шмель» погаснет, опять будем сухомятку жрать.

– Ну, давай доставай у кого что есть, нас тут немного, а нутро погреть надо.

Водка, спирт, еще водка, ледяная глыба усталости медленно сползает с плеч.

– Ребята, я своей... налью?

– Наливай, Саша, дави на газ, все останется при нас. Незнакомые люди топчутся вокруг «шмеля», пьют, закусывают, травят друг другу разные истории, толкаются, шутят, и все хорошо.

Жиклер глянул на попутчицу: глаза сверкают синим шмелиным пламенем, в одной руке стакан, в другой – вилка с кашей. Ей тоже хорошо. Черт его знает, может, ради этих минут плечевое племя бросается без оглядки в эту бездну километров, в эту неторопливую реку времени, которой название – трасса.

Саня перебрал и, залезая в кабину, крикнул подруге, чтобы заканчивала базар и шла спать.

– Сейчас, сладенький мой, сейчас. Ты ложись, а я скоро приду и тебя обойму, – дохохатывала мадам, слабо отбиваясь от водителя из Харькова.

Сквозь утренний сон и легкое похмелье, которое тут же аннулировал мороз, вломившийся в теплое нутро кабины, Саня-Жиклер сообразил, что мадам не ночевала. На стоянке остались только он да горьковчанин.

– Долго спишь, пацан. Проспал приблуду-то. Ее хохол увез.

– Ну и хрен с ней, – чуть не плача от досады, промямлил Жиклер, – баба с возу, кобыле легче.

– Оно тоже верно. Ну что, обнажим наши революционные клинки, и рысью до Томска?

– Обнажим, конечно. Остальное обнажать вроде бы и ни к чему.

– Гы-гы-гы. Точно!

В Томске Саня крутанулся быстро. Разгрузка-погрузка – и пинка под зад для скорости. Лети домой, водила, тебя там ждут.

Бывает, что шофер превращается в птицу филина, прет свою шаланду днем и ночью. Два-три часа сна на голодный желудок, и опять вперед, вперясь в дорогу пустыми глазницами, потому что глаза его там, далеко впереди, в его городе, где он может втихаря поставить под окнами своего железного кормильца и спокойно отгулять три-четыре лишних денька, которые ему подарил клиент и попутный шоферский ветер. Саня-Жиклер ловил этот ветер всеми корпусами.

Санина машина была груженой, и, наверно, поэтому голубой КамАЗ так уверенно держался за ним вот уже полчаса, а на тягуне обошел и пригнал Саню к бровке. Саня достал монтажку и приготовился ко всему.

– Эй ты, гаденыш, выдь наружу, разговор есть.

– Уйди с дороги, а то я тебя давить буду.

– Ах ты...

– Сам ты!..

– Ладно, щеня сопливое, ты мне одно скажи: это не ты плечуху из кабины выкинул?

– Нет, дядя, такими сволочными делами не занимаюсь. А что с ней?

– Да замерзла, бедолага, насмерть. Вон в кабине лежит.

Жиклера слегка затошнило от жуткого предчувствия неисправимой беды. На негнущихся ногах он вылез из машины и, не опасаясь ни удара в затылок, ни грабежа машины, поплелся к голубому склепу на колесах.

Это была она.

– Пацан, ты чего трясешься? Или это твоих рук дело?

– Я это... мамочка... я ее в эту сторону вез. Сукины дети, у кого рука поднялась. Мадам, как же ты, мада-а-ам!

– Ладно, бросай эти сопли-вопли. Вижу, что не ты. Вообще-то она с пару дней под откосом валялась. Бывает такое, что шофер не в себе, а ехать надо. И тогда привычное к труду за баранкой тело делает свое дело, а душа... Душа рвется на куски, и перемалывается поршнями, и вместе с выхлопными газами вылетает в морозный таежный воздух, и черным каленым шоферским потом оседает на ханжески белые бесконечные сугробы.

А дизель все молотит и молотит себе путь в морозном тумане двумя желтыми противотуманными резаками. Этой безмозглой железяке наплевать, что творится с ее хозяином. Она упирается всеми своими резиновыми копытами в стылое полотно трассы и прет свои 16 тонн более или менее добротно.