Желтый мир, красный мир. Часть восьмая

В том, что воздух другой,

Чую смену времени года.

Оттого, что не сплю,

Нескончаемость ночи узнал.

Тао Юань-мин

ГЛАВА 1

Ветер. Утреннее письмо. Странники и бомжи

Ветер начал дуть несколько дней назад, внезапно и равномерно, будто кто-то включил специальную машину. За эти дни он выдул из долины почти весь снег, который еще недавно покрывал окрестности сияющим стерильной чистотой покровом. Только вершины гор продолжали ослепительно белеть, остальная местность приобрела обычный бурый оттенок. Ветер был колючим, он нес в себе пыль и мелкий песок монгольских плоскогорий и по улице приходилось идти прищурившись, так что весь мир оказывался полускрыт решеткой твоих собственных ресниц. Можно было одеть любую одежду, но ветер все равно добирался до тела и быстро выстужал его. Так же легко отбирал он и с трудом созданное тепло моего маленького глиняного домика. Печку приходилось топить непрерывно, и уголь, такой дорогой в этих лишенных леса краях, таял на глазах.

Душа моя была тревожно опустевшей от вчерашнего спирта, и мне не хотелось никого видеть. Я почувствовал себя ужасно одиноким и даже, более того, отсутствующим в реальном мире. Реальный мир остался за высокими горными хребтами, а здесь был мир, который я сам для себя выдумал. Интересно, почему именно такой? Чувствовал ли я себя в нем комфортно? Если и да, то в каком-то странном смысле. Может ли быть комфортной жизнь среди чужого народа на краю вселенной, на такой высоте, что постоянно ощущаешь нехватку воздуха? Учащенное сердцебиение, одышка, головокружение – мои постоянные спутники здесь. Первоначально все это дополнялось навязчивым любопытством местных жителей, сейчас же они уже привыкли к необычному, говорящему на их языке чужеземцу. Я оброс каким-то подобием социальных связей, и даже – значительным количеством псевдородственников. Мне уже даже доверяли в долг в магазинах и на точках торговли технарем.

Что я делал здесь? Признаться честно, серьезных научных изысканий я не проводил. Первое время я успокаивал себя: "Надо вжиться в местную культуру, пусть люди ко мне привыкнут, пока же буду просто наблюдать". Я вжился в культуру, люди ко мне привыкли, но я, если честно, начал забывать уже о первоначальной цели своего приезда сюда, в поселок Устье Реки, в Край Серебряных Гор. Меня просто занесло сюда каким-то кармическим ветром, вот и все, и теперь мое место было здесь. Я затруднялся сказать – какой срок мне нужно тут пробыть. Возможно, всю жизнь. А может быть, жизнь уже и окончилась.

Я закурил сигарету без фильтра и стал смотреть в окно. Женщина в рваном китайском пуховике карабкалась на пригорок с погруженным на тележку большим бидоном для воды. В поселке было всего несколько колодцев, из которых местные жители добывали для себя воду. Ближайший к моему домику колодец находился на пригорке, сразу за обширной одноэтажной школой. Можно было ходить на реку, но это было дальше. Мне неожиданно захотелось "Кока-колы". Вообще-то, я не любитель этого напитка, но, наверное, сама невозможность купить его здесь вызывала иногда это дурацкое желание. Помню, я как-то читал у Габриеля Гарсиа Маркеса что-то вроде эссе с названием "МИЛЛИОНЫ КВАДРАТНЫХ КИЛОМЕТРОВ БЕЗ РЕКЛАМЫ КОКА-КОЛЫ". Там он описывал свое удивление страной, где не продается этот коричневый напиток. Впрочем, писал он уже давно, и, возможно, теперь незахваченным остался только этот глухой горный уголок... В городе, где жил я, компания построила свой большой завод.

Вдруг загорелась лампочка, свет которой, смешиваясь с дневным светом, выглядел как-то жалко и противоестественно. Я прислушался и услышал доносившееся из-за реки низкое гудение генераторов дизельной электростанции. Пользуясь наличием электричества, я согрел чайник и включил магнитофон. У меня было довольно много кассет, привезенных из того, загорного мира, но большинство из них здесь не работали, то есть никак не слушались. Взять, к примеру, SONIC YOUTH. Раньше я с удовольствием слушал их чувственное дисгармоническое жужжание. Сейчас же оно казалось просто лишенным смысла и чувств шумом. Зато Чайковский воспринимался намного лучше, чем в городе. Леонард Коэн одинаково хорошо слушался и здесь и там, было в нем что-то внепространственное, по крайней мере для меня. Я включил Коэна и взял в руки книжку на местном языке, которую давно уже намеревался прочитать. Одна знакомая утверждала, что на обложке изображены символы Инь и Янь, но я, сколько ни пытался, та и не мог рассмотреть их в хаотичных черно-белых линиях.

Заиграла песня... Не помню названия, но сюжет такой. Некий человек рано утром пишет письмо своему другу. Первый жалуется второму, что жить в Нью-Йорке холодно, но тут же признается, что ему это все равно нравится. Как мне показалось – нравится из-за оркестра, который по вечерам часто играет на соседней улице. Ему звук этого оркестра нравится. А его друг, оказывается, уехал куда-то далеко-далеко, в какую-то пустыню и теперь живет там в маленьком доме, просто живет, ничего не делая. В письме он вспоминает их последнюю встречу, как друг в разорванном на плече плаще торопился на электричку. Дальше становится понятно, что у этого друга что-то было с женой лирического героя, но он уже простил его за это, то есть он даже что-то для себя такое понял важное через все эти события, которые по началу больно его ранили. И с женой они вроде как нормально продолжают жить, (она передает этому другу привет), так что "если будешь в наших краях – заходи к нам". Грустная такая песня.

Женщина уже спускалась с пригорка с полным бидоном – вода иногда выплескивалась сквозь щель между бидоном и крышкой и ветер развеивал капли по воздуху. Я лег на диван и начал читать. Язык был для меня довольно труден, но, как мне кажется, я верно понимал смысл, хотя литературных тонкостей, конечно же, постичь не мог. Книга состояла из коротеньких рассказов. Первый назывался "Странники и бомжи".

"Чем вся наша жизнь отличается от путешествия в автобусе? Так же, как и у автобусной поездки, у жизни есть начало и конец, мы также испытываем потребность в общении, близости с каким-нибудь существом, при этом выбор наш подобен покупке билета – заранее никогда не узнаешь, кто уже купил билет на соседнее с тобой место... У нее был муж, и она училась в далеком большом городе, у меня была жена, и я работал режиссером в главном театре нашей маленькой столицы, но сейчас мы просто ехали в старом автобусе по горной дороге.

– ...

– А мы живем и хотим иногда просто взять и уйти куда-то, но никогда не решаемся. Вот даже если человек одинок – и то он обычно не может взять и отправиться куда хочет. Он себе тысячу причин придумает, почему это не возможно – жалко работу терять, путешествие стоит дорого и так далее. А на самом деле все это просто какое-то рабство и страх. И вот каждый, наверное, хоть раз так думал – бросить все это на фиг, весь этот бутор, но странниками становятся все-таки единицы на миллион. А вот бомжом никто не хочет становиться, но становятся многие, как-то бездумно становятся, как роботы с испортившейся программой, которые начинают вместо окраски деталей заниматься чем-то предосудительным, например, эту краску по цеху разбрызгивать.

– Знаешь, а мне кажется, что бомжи – это условное название. Туда же, в это название, часто попадают и эти твои странники. Они ведь могут странствовать и не выезжая из какого-то города, просто живут ни к чему не привязываясь. И насчет того, что странники не бухают... Вот я, например, видела такого человека. Мы как-то с моим парнем пошли к реке выпить пива. Это было в К. Там возле реки такие заросли ивовые, все там пьют и вечером уединенное место найти проблематично. Ну, впрочем, еще и не вечер был, день. Сели мы на камнях, стали пить, а на берегу какой-то мужик бутылки мыл. Мой парень его зачем-то позвал – давай, типа, пива выпей. Тот подошел, сигарету взял, а от пива отказался. Мне, говорит, еще не время. Я только вечером пью, и вообще – я пиво не пью, только технарь.

Я положил голову к ней на плечо и начал медленно ласкать ее грудь. Двигатель автобуса завопил, как резаный и я подумал, что все – сейчас встанем. Но звук нормализовался, а моя автобусная подруга продолжала:

– И вот он нам про свою жизнь рассказал. Я, говорит, очень счастливый человек. О хлебе насущном не забочусь, никому не верю, и в Бога не верю, и духи мне по фигу. Ни от кого ничего не жду, и все равно у меня все есть. Хожу на свежем воздухе, любуюсь рекой и собираю бутылки. Потом к вечеру их сдаю и денег мне как раз хватает, чтобы купить еды сколько надо – булку хлеба, пакет кефира, еще что по мелочи, да бутылку технаря. Вечером развожу костер, один пью технарь, ложусь спать. Если девушка нужна, бывает такое, в центр пойду, технарь в руках – обязательно найду девушку. К зиме, когда холодно, ухожу жить к разным родственникам, или еду в какой-нибудь большой город, для разнообразия, там живу с бомжами, работаю где-нибудь, могу себе заработать на полгода жизни.

– М-да. Вот мне интересно, как человек решается такую жизнь начать?

– Ну, он, например, рассказывал, что отсидел десять лет за убийство, жена его ждать не стала, потом вышел и начал так жить. Что-то он для себя понял, понял, что все ему не нужно. Такой своеобразный буддизм, только без отрицания сансары. Типа ну и пусть, сансара так сансара, но, по крайней мере, буду в ней существовать не напрягаясь.

– Я, если честно, странников считал какими-то духовными людьми, во что-то высшее верующими.

– Ну, а вот он такой. Хотите, говорит, докажу, что не боюсь никаких духов. Могу реку осквернить, купаться в ней, или бутылки мыть. Не верю в Хозяина Воды. Вот такой странник.

– ...

Мы замолчали. На этом разговор закончился, и теперь слышалось только гудение усталого мотора. Девушка положила голову мне на плечо, и боковым зрением я мог видеть ее черные волосы и неясный овал лица. Я подумал вдруг, что нет большой разницы – пятьдесят лет длится жизнь или неделю. Почему мы считаем, что срок в десять лет более значителен, чем один день? Просто мы привыкли не очень серьезно относиться к своим дням. А все от того, что думаем – их, этих дней, будет много. И мы стараемся их не замечать, потому что по большей части проживаем их бессмысленно и скучно. И прожитый вот так день побыстрее забываем, подобно упреку, и надеемся – следующий день будет настоящим... И вот так вся жизнь погружается в забвение, как что-то постыдное, кроме каких-нибудь нескольких мгновений, по-настоящему счастливых или страшных.

До утра оставалось немного и небо за окном посветлело, когда мы уснули, обнявшись крепко-крепко. По крайней мере, от ночного холода мы спаслись...

Утром мы расстались, зачем-то обменявшись телефонами".

В языке, на котором написаны эти рассказы, нет грамматической категории рода, наверное, поэтому весь этот автобусный разговор представился мне несколько абсурдным диалогом двух бесполых существ... Диалогом двух замороженных кальмаров, случайно оказавшихся рядом на витрине рыбной лавки среди безголовых минтаев и многозначительных судаков.

Борис МЫШЛЯВЦЕВ

Продолжение следует…

Часть седьмая

Часть шестая