Дом ноября. Часть одинадцатая

Не тушуясь, мы зажгли свечи.

В комнате сразу стало светло и тепло. У меня даже ощущение возникло, что сидим в театральной гримерке. И сейчас раздастся душераздирающая ария призрака в опере.

Киршовеев предположил:

– А что если это уголок нашей таинственной бегуньи?

Я выразил сомнение.

– Блондинка-спортсменка и черная магия? По-моему, абсолютно несовместимые вещи

Пересвет, жмурясь в желтом свете, удобно разместился в углу и разлил вино по стаканчикам.

– Пускай будет белая.

И действительно, на этот раз мир сверхъестественного не испугал меня. Взяв стаканчик с волшебно-рубиновой влагой, я подумал о том, как скучно могут жить люди вне сферы чудесного. Взять нашу начальницу отдела Асию Ахметовну. Вечно злую, лет десять назад выгнавшую мужа. В голове только одна премия, ремонт квартиры и поездка в Анталью.

– А как твоя жена живет? – спросил я Киршовеева. – Скучает?

Пересвет неопределенно пожевал губами.

– Вышла замуж за бельгийца, села за руль. Хм, а как сейчас помню, боялась дорогу переходить, трусиха такая. А теперь… Ничего не поделаешь, эмансипация, феминизм ее за ногу!

– А что дочка?

Лицо поэта мгновенно прояснилось.

– Дочка в Питере.

– Общаетесь?

– Конечно. Переписываемся вечерами в «Вконтакте». Она у меня и в «Фейсбуке» есть, – Пересвет поскреб щеку. – Думаю, в декабре в Питер уехать. Хочу побродить по Гороховой, Казанской, навестить сфинксов на Банковском мосту, отправиться на берег Финского залива. Помню, однажды сидели перед самым новым годом в ресторанчике. Снега еще не было, решили, что и на новый год не будет. А он вдруг пошел. Мягкий, волшебный, хлопьями!

Мне снова захотелось услышать о жизни в северной столице. Однако тема призраков так и витала в воздухе. Неудивительно, что вопрос прозвучал, что называется, в лоб.

– Пересвет, а как ты к привидениям относишься?

– Хорошо отношусь. Как-то, помню, работал охранником на Приморском проспекте. Место удивительное. За Большой Невкой. Супротив Елагин, Крестовский остров. А какие там парки! Знаешь, ноги ходить устанут, пока только до середины дойдешь. Ну так вот. Здание типично питерское. С высокими прямоугольными окнами вдоль длинного фасада. Мне однажды ребята говорят: «У нас тут привидение свое водится». «Как?» – «Очень просто, – отвечают. – Мужик в коридоре иногда появляется. Ходит, вздыхает. Когда-то его шельма-клофелинщица отравила».

– Надо было в Питере остаться! – воскликнул я, распаленный вином.

– А знаешь, – признался Киршовеев. – Там тоже есть свои минусы. Да, небо пастельное меняется, погодка. И все такое. Но как нигде в Питере много сумасшедших. А сколько спившихся! А питерские дворы-колодцы? А старые николаевские дома? Как-то жил в съемной квартире с одной старушенцией. Пыльные шторы, вонь, скверная электропроводка и желтушный свет. А нарики? В Питере много денег, Европа рядом. Опускайся, что называется, на самое дно жизни, и при этом считай себя непризнанным гением. У меня один друг, правда, здесь, в Уфе, по-черному кололся. И самое главное, гад, девчонок молодых на иглу подсаживал. Всегда ходил взвинченный, энергичный. Типа зелье у меня на кухне варится и ждет там меня барышня. А потом скрутит его, ко мне бежит. Ну я из сострадания веду его к заводским типографам на Хадии Давлетшиной. Там давали химикату.

– А ты… пробовал сам?

– Ну, не буду врать. Один раз и сразу решил – не мое это. Бог миловал. Но зато потом голова замыслов была полна. Все до последней черточки о друге знал. Даже роман целый в голове сам собой написался. Я примерялся изложить его на бумаге. А потом Макс дождался своего золотого укола. И у меня после его смерти все рассыпалось. Я вдруг спросил себя, зачем писать? Потом, правда, уже в Питере, собрал огромную библиотеку. Рассказы пошли, записи. Все, что в Уфе, это лишь осколки, чуточка того, что привез с собой. Там, в Питере, все осталось на жениных антресолях. Надеюсь, сохранили. Надо будет как-нибудь с дочкой списаться, приехать, забрать.

Пересвет задумался. А потом сказал.

– Это все неспроста, что мы здесь оказались. Нет, ты представляешь, прямо по писаному. Наванговал препод, ничего не скажешь. Я даже думаю, что он в Уфе благодаря Фомину очутился. В фигуральном смысле, конечно. Фомин мне как-то похвастал, что дьявола вызывал.

Я икнул.

– Бывают, действительно, люди, от которых отрицательная энергия идет или они забирают нашу положительную.

Поэт со звоном отпил из стаканчика.

– Ко всем нам дьявол является в тот или иной период жизни. Главное распознать. А этот Фомин, дурачок, только меня увидел и сказал: «Ты дьявол!» Ничего не понял. Или даже Радмир Худабердыев. Назвал меня черным человеком. Нет, ты только подумай, черный человек, в сущности…

Обычно я стараюсь держать свои фантастические выкладки при себе. Но я не помню, когда в последний раз так напивался.

– Все-таки я думаю, что наша Златовласка – ведьма. Заманивает одиноких путников в лес и там…

Киршовеев вдруг схватил меня за плечо.

– Как, ты говоришь, называется этот дом? С привидениями? Теперь мне ответь на один вопрос.

– Краеведческий?

– Для чего люди ночь проводят в таких вот домах с привидениями? Откуда традиция взялась? Помню, как-то с пацанами на спор… А зачем, по существу, кроме того что нервы пощекотать? Ответь, как специалист в вопросе. Кроме тебя меня никто не просветит.

Я зажмурил глаза. Вот оно, ради чего стоило сегодня пить.

– Согласно распространенной городской легенде, в свою очередь восходящей к древним мифам, смельчаку, отважившемуся провести ночь в доме с привидениями, предстоит пройти три испытания, после чего злые чары рассеются и победитель получит в награду или спрятанные в подвале сокровища или…

– Блондинку!

Я понял, что мы с Пересветом оба перебрали. Голову как будто свинцом налили. Я не заметил как задремал.

Прошло не больше полчаса, когда я проснулся. Огарки, кроме одного, потухли. Пересвета не было.

Сначала я решил, что мой спутник пошел отлить. Стал прислушиваться к тишине дома. И – ничего. Я почувствовал себя дохлой мухой на дне стеклянной банки.

Выбравшись из комнаты в коридор, я спустился по лестнице, вышел в холл и уперся в… запертую снаружи дверь. Но я прекрасно помнил, что никакой двери не было.

А тьма вдруг перестала быть тьмой и наполнилась серыми тенями. Сзади послышался скрип открываемой двери. Той, маленькой, под лестницей, ведущей в соседнее помещение…

Мои глазные яблоки превратились в два бездонных черных колодца. Руки заледенели, как штанги качелей на морозе.

И тут я действительно открыл глаза и… проснулся.

Фитилек догорал. Пересвет лежал ко мне спиной, устроившись, как младенец, на сложенной картонной коробке. Я тихонько рассмеялся, ведь кошмар оказался всего лишь сном!

Я пошарил вокруг в поисках глотка жидкости, чтобы промочить высохшее горло. И нечаянно задел поэта. А он вдруг, странно засопев, стал поворачиваться ко мне.

У Киршовеева оказалось мое лицо. Я вскрикнул так, что лопнули легкие, и разбилось небо. И снова – пробуждение!..

Нет, на этот раз я вскочил как сумасшедший. Даже нарочно ударился плечом о стену, чтобы понять, что не сплю. Но Киршовеева рядом не было!

Происходящее напоминало «Кошмар на улице Вязов» и то состояние, когда видишь сон во сне, а потом, в поту, просыпаешься.

Я несколько минут просто тупо тряс головой. Пока не услышал снизу громкие голоса и шум. Как будто кололи поленья. Я понял, что на этот раз это точно не сон. Слишком реальными, что ли, были звуки, да и я не в мгновенье ока переместился вниз, как бывает во сне.

Осторожно выбравшись в коридор, я различил свет, пробивавшийся из щелей.

И все же мне стало совсем не до шуток. Бомжи могут быть страшнее привидений. А может какие-то сумасшедшие бандиты? Где Пересвет!

Хмель вылетел из головы. Я стал лихорадочно вспоминать, как позвонить с сотового в полицию. Встреча со стражами правопорядка в данном положении представилась предпочтительнее выяснения отношений со стаей антисоциальных элементов. Но тут сотовый телефон, мигнув экраном, погас. Я неслышно выругался. Вот что значит не поставить перед выходом на подзарядку!

Впрочем, прежде чем подымать панику, следовало выяснить, куда подевался Киршовеев. И тут, в сонме глухих чужих голосов, я различил его бронзовый голос:

«Ребята, так не пойдет! Они же совсем не катятся! Эх, сюда бы токарный станок подогнать».

Но когда я, предвидя знакомство с неожиданными постояльцами, спустился по лестнице, ужас сковал мое сердце.

* * *

В холле, залитом огнем свечей, расположилось несколько человек в черных плащах с бледными как у мертвецов лицами. Они густо плевались на пол и… швыряли человеческие черепа в выстроенные из белых костей фигуры.

Жуткие снаряды меньше всего годились для шаров, хотя следовало отдать должное инфернальным игрокам в умении ловко продевать пальцы в глазницы.

Увидев меня, Пересвет махнул своим знакомцам.

– Знакомьтесь, человек, взявшийся написать монументальный труд об уфимских домах-привидениях!

Не в силах пошевелить пальцем, я сразу позабыл о нелепости фразы. Люди в черном, словно манекены из кошмарного сна, поворотили головы. Как будто железные спицы из кинокартины про восставшего из ада пронзили мое тело. Огромные, заполнившие белок, зрачки. Кроваво-красные губы. Цепи, свисающие с ремней.

К счастью, ночные гости не проявили особого интереса к моей персоне и снова принялись за жуткую игру.

Видя, что я не решаюсь сделать шага, Киршовеев сам подошел ко мне и шепнул на ухо:

– Поверишь ли, сам струхнул поначалу. А это – нормальные неформалы. Хипари, как говорили в мое время.

На одном из парней звякнули цепи.

– Нормальные дома за компьютером сидят. А мы – ненормальные.

Только тут способность адекватно воспринимать окружающее вернулась ко мне. Присмотревшись, я увидел, что в руках у пересветовских знакомцев не человеческие черепа, а обычные, правда, побитые, со сколотыми краями, шары из боулинга. Да и белые кости оказались городошными чурками.

– Причудливая смесь эпох! – резюмировал поэт. – Помню, как в то лето, когда с женой на турбазе познакомился, «письмо» с одной палки сметал! А теперь и глаз не тот, и рука не та.

Александр ИЛИКАЕВ

Продолжение следует…

Часть десятая

Часть девятая