Дом ноября. Часть пятая

«Не так давно г-н Чупакабров, заслуженный археолог, нашел каменную плиту возрастом в один миллион лет, на которой была запечатлена карта Южного Урала – Рифея – с кружком на месте Уфы.

Неспроста на древних картах Рифейские, или Рипейские горы считались крышей и краем обитаемого мира. Здесь была расположена вершина мироздания Меру. Пришедшие в Башкирию в XVI веке русские стрельцы назвали реку Белую (Агидель) Белой Воложкой, т.е. Белой Волгой. Вероятно, сии землепроходцы, начитавшись греческих географов, намекали на истоки Нила – Белый и Голубой. Приток Белой, река Дёма, переводится с башкирского как Синяя. Птолемей свято верил в то, что Ра – Волга – берет начало на склонах седого Урала.

Известный поэт, драматург, переводчик башкирского эпоса Радмир Худабердыев считает, что миф о потопе и поисках бессмертия зародился на том месте, где находится современная Уфа… а ведь по очертаниям, учитывая челябинский язык, наша республика – гаечный ключ к тайнам мироздания!»

Выдав один-другой абзац, полный сенсационных известий, я считал свою работу законченной и как художник, отложивший кисть, откидывался на спинку стула. Перечитывание собственного текста доставляло неизъяснимое, до покалывания в затылке, наслаждение.

Но звонил поставленный с вечера будильник, напоминая о том, что надо на работу. Я тяжело вздыхал и, выключив комп, шел одеваться.

Увы, в архиве меня не ждали горы царских грамот и ветхих газет. День-деньской приходилось разбираться в пожелтевших листках нетрудоспособности, выписок из приказов -жил, -гос, -ком и прочих строев. К вечеру мозг тупел совершенно.

Выжатый как лимон, я отправлялся домой в самый конец улицы Ленина и далее, на Миасскую. Сил еле хватало, чтобы, прежде чем подняться в квартиру, заглянуть в гостеприимный подвальчик. Взяв весовые давлекановские пельмени, батон черного хлеба и банку буздякского томатного соуса, я поднимался к себе на второй этаж. Остаток вечера проходил в поглощении сваренных полуфабрикатов перед мерцающим экраном компьютера.

Только воскресенья или праздники отличались большим разнообразием. Я позволял себе поваляться в постели до девяти утра. Потом, поработав до обеда над гениальным трудом, отправлялся к матери в Нижегородку. Там меня ждали самолепные вареники – политые сметаной желтоватые конверты, с выпирающими под тестом зеленоватыми квадратами лука. Подкрепившись и выслушав порцию нижегородских сплетней, я читал матери свежий кусок своего труда. Она жаловалась на слабую память и головную боль, но неизменно восторгалась и спрашивала, когда наконец меня напечатают.

Катастрофа разразилась неожиданно. Как-то после одного уфацентристского заседания меня зазвали в кулуары, в кафе «Театральное». Раньше я игнорировал подобные приглашения. Но разве можно было отказаться, когда это сделала не увлекающаяся серебряным веком розовощекая пенсионерка, а недавно появившаяся в литературном кружке юная звездочка? Взгляд черный до безумия, фигуру хоть на обложку «Плейбоя», ростом девица была с петровского гренадера.

В тот вечер я разошелся. Вино и глазки журналистки-брюнетки ударили мне в голову, и я зачитал публике отрывок из своего труда.

И тут же был, как мамаевский Челубей, насмерть сражен Пересветом.

– Эхма, да твой Чупакабров еще тот алкаш! Мы студентами были, а он, смотритель институтского музея, уже гнил заживо. Всегда под градусом ходил. Бывало, выпьет, и по сырой штукатурке надпись египетского фараона Рамзеса читает.

Журналистка посмотрела на меня как на облитого помоями шелудивого пса.

Не описать глубину моего позора.

Но настоящие испытания только ждали меня, подкарауливали, как черные вороны на кладбище ненастным осенним вечером.

Я понял, что краеведа из меня не вышло, и стал чаще наведываться в «Театральное». Даже иногда пропускал заседания и сразу приходил, заказывал бокал вина, другой…

Наверное, это бы ничем хорошим не кончилось, если бы однажды я не застал в кафе розовощекого двадцатилетнего уфлийца Чернорукова в компании очаровательных барышень. Черноруков когда-то написал половину юмористического рассказа про то, как физрук отбивает девушку у ботаника и на этом посчитал свое дело в литературе сделанным. В ответ на вопрос, что он потерял на заседаниях провинциальных графоманов, Черноруков признался: «Знаешь, зачем я хожу? Чтобы познакомиться с юными поэтессами. Знакомься – Алиса и Кристина. Но они не поэтессы».

Я, как давно не посещавший официальную часть заседаний, спросил барышень:

– Значит, вы, Алиса и Кристина, пишете прозу?

Алиса – выразительная брюнетка с бледным лицом и эбеновыми волосами, как впоследствии оказалось подрабатывающая в службе эскорта, рассмеялась, а Кристина, блондинка, с голубой жилкой на шее и прозрачной эмалью на краешках зубов, недоуменно посмотрела на меня.

Уфлиец пояснил:

– Они никакого отношения к миру искусства не имеют. Алиса, кроме того, медсестрой в массажном салоне работает, а Кристина – органистка в лютеранской кирхе.

Я, сразу очарованный Кристиной, спросил:

– Органистка? Я слышал, орган требует мужской силы.

Девушка призналась:

– Органа еще у нас нет настоящего. В будущем году хотят из Германии выписать. А я пока на синтезаторе играю.

– А что, это разве не искусство? – удивился я.

Глаза Кристины полыхнули холодным огнем.

– Нет! Это воспевание величия Бога!

Воодушевленный столь готическим ответом, я немедленно заказал бутылку шампанского в одну восьмую моей зарплаты. Черноруков и барышни были не против.

В продолжение банкета я, хмелея, осмелел настолько, что взял Кристину за прохладную длань и прошептал:

– А вы помните тот голливудский странный фильм?

– Про что? Вообще-то я не люблю американцев. Они – атеисты. А рассказы атеистов о Боге – не убеждают. Это коробит мои религиозные чувства.

– А там девушка одна, героиня, в красных колготках. Воспаряла в буквальном смысле при звуках органа!

Что-то розово-голубоватое, как отсвет заката-рассвета, скользнуло по коже Кристины.

– Она была святая?

– Да в том-то и дело, чистая вампирша!

Последовало подозрительное (как мне мнилось, судя по тембру голоса) согласие бровей.

– Ну, я вообще-то тоже не праведница. Все мы грешны.

В конце концов, мы с Кристиной договорились встретиться на неделе и обменялись телефонами.

…В условленный день я позвонил. Но Кристина не подняла трубки. Уязвленный, я уже хотел списать все на шампанское, как вдруг органистка сама вышла на связь.

– Ты еще не передумал встретиться?

Вопрос насторожил, но я еще был наивен как пять копеек и потому не заподозрил ничего плохого, списав на девичью неуверенность.

– Конечно!

– Тогда давай без тринадцати семнадцать на углу улиц Цюрупы и Революционной со стороны магазина «Юничел».

Однако ни без тринадцати семнадцать, ни в 17.00 Кристина не появилась. Я перезвонил, но вежливый голос сообщил о том, что абонент временно недоступен. На всякий случай я обошел все варианты пересечения улиц Цюрупы и Революционной. Даже заглянул на Центральный Рынок.

Вернувшись домой, я сделал еще несколько попыток прояснить ситуацию. Телефон органистки заработал, но трубки она не подняла. Но тут позвонили мне. Это был Черноруков.

Еще пребывая в недоумении, я стал слушать, как он посылает Кристину:

– Эта дура настоящая, проститутка! Алиса, по крайней мере, секретов из своего массажного салона не делает. А эта, тоже мне, в церкви работает. Я всегда знал, что верующие или идиоты, или сплошные обманщики!

Тут, недоговорив, Черноруков понизил голос:

– Если что, у меня одна знакомая девушка есть. Викой зовут. «Собором Парижской богоматери» Гюго увлекается.

– Какой матери?

– Парижской.

Я покачал головой.

– Спасибо. Я лучше сам, чтобы потом не было разочарования. Послушай, и где ты только с девушками знакомишься?

Трубка закашляла.

– Вот чудак человек. А интернет на что? Сайты знакомств?! Да там полно гарных дивчин! Одна была во, мечта скульптора-монументалиста! Ляжка – как два тебя сложенных пополам!

Воодушевленный словами Чернорукова я, до сих пор свысока смотревший на дистанционные знакомства, как в омут нырнул в первородный океан социальных сетей.

Александр ИЛИКАЕВ

Продолжение следует…

Часть четвёртая

Часть третья