Дом ноября. Часть четвёртая

Жил я, надо сказать, страшно скучно. Был эдаким тридцатилетним старичком без друзей и подруг. Ходил из пункта А в пункт Б. Я не имел ни малейшего представления о городе, в котором обитал. Я знал, что есть у нас памятник Салавату Юлаеву, несколько старых домиков в центре, пара дворцов культуры, да и… все, пожалуй.

И все же я мучительно осознавал недостатки своего труда по истории Уфы. Вооружившись краеведческой литературой и выписками, я решил изучать предмет «с натуры». Однако первая же вылазка во дворик-атриум на Социалистической надолго отбила у меня желание к экскурсиям по городу. Припав к решетке, чтобы разглядеть за развешанным бельем приметы старины, я погрузился в XIX столетие. Даже отчетливо услышал пенье шарманки, перестук копыт по булыжной мостовой…

Погруженный в сладостные мечты, я не заметил, как дверь на крыльце открылась и выглянула рассерженная бабулька.

– Ты к кому?

Я растерялся.

– Да ни к кому, просто так, интересуюсь достопримечательностями.

Бабулька аж подскочила.

– А ну, вали отсюда, хулюган! Ходют тут всякие, рисуют матерные слова на стенах, потом не отмоешь!

Пришлось мне уйти. Настроение напрочь было испорчено.

Я со вздохом подумал о том, как мне недостает надежного спутника, который, к примеру, мог бы вовремя предупредить меня о появлении крикливой и глупой старухи.

В местный литературный кружок «Уфацентрист» я по нечаянности попал, приняв его за сборище краеведов. Однако, должен сознаться, я еще в студенческие годы сочинил несколько неплохих стихов. Вот две строчки:

В разрывах грязных облаков –

Синеет небо.

Верховодил кружком известный в неформальных кругах журналист и переводчик Радмир Худабердыев. Его верными помощниками выступали поэтесса Галатея, Александр Загорский и Пересвет Киршовеев.

«Уфацентристы» собирались каждую среду ровно в 19.00 в актовом зале Союза писателей. Кто только там не собирался! Пенсионеры, поднявшие внуков, поэтически настроенные охранники, жаждущие лавров Быкова, студенты, школьники, сектанты, революционеры-троцкисты, одна культуртрегерша, и даже члены редакции журнала «Забельские истоки».

Дом, приютивший представителей местной богемы, был не простым, а с историей. Если воспользоваться цитатой из туристического путеводителя по Старой Уфе, «краснокирпичный двухэтажный особняк братьев Поликарповых, о которых, увы, ничего неизвестно, с полуколоннами, стоящими между сводчатых окон, величественно расположился среди других памятников архитектуры, как драгоценный камень на вершине диадемы».

Каждое заседание начиналось с заслушивания «новенького». Достаточно было прочитать стишок про любовь или осень, а то и просто просунуть голову в дверь с вопросом: «А что вы здесь делаете?». Галатея приходила в восторг от любого молодого лица мужского пола. Пересвет… ну о нем еще скажу. Что касается названия и идеологии кружка, то их целиком выдумал Александр Загорский.

Загорский, хотя и отучился старшие курсы университета в Москве, а также изъездил полмира от Вашингтона до Алтая, всю сознательную жизнь провел в Уфе. Даже с женой своей познакомился в троллейбусе культового для горожан 8-го маршрута.

Руководствуясь вышесказанным, Загорский частенько оценивал предлагавшийся к обсуждению членов кружка опус.

– Я прочитал все полторы страницы и нигде не нашел упоминания об Уфе!

Или:

– Заглавные буквы каждого стихотворения образуют слово из трех букв. Кто угадает – тому приз.

Неудивительно, что несколько заседаний подряд я и понятия не имел, что попал к… литераторам. Но когда осознал – было уже поздно. Мне понравился свободный полет фантазий каждую среду. Я стал ждать день в середине недели как раз в столетие отрывающийся проход в другие измерения.

К тому же, работники пера и топора заразили меня чувством слога. Я ведь прежде думал – главное документальная точность, имена, цифры, факты, мораль в конце концов. Но оказалось, что можно приукрасить так, что заслушаешься и даже поверишь.

Поначалу я не выделял Киршовеева среди других сорокалетних. Они казались мне почти стариками. Мне еще не пробил тридцатник, и я то и дело увлекался какой-нибудь юной поэтессой. Было начало нулевых. Широкополосный интернет слыл сказкой, а много ли насидишься в социальных сетях со скрипучим модемом? Поэтому в особнячок местного Союза писателей девушек набиралось прилично. Завладев надушенным блокнотом очередной пассии, я брал его в архив и там листал во время обеденного перерыва, жуя холостяцкий бутерброд с колбасою. Большей частью стихи были о любви.

Я удивлялся тому, что есть такие глупые молодые люди, которые могут отвергать внимание девушек. Тем более раскрасавиц-поэтесс. Меня не останавливали огрехи в размерах или рифмах. Я видел перед собой только мягкие линии губ, ресницы с микроскопическими комочками туши, шейки, плечики, чулочки... Я давал себе слово в следующий раз оказаться посмелее и пригласить одну из див в кино или кафе. Для начала. Затем мне рисовалась полная романтических прогулок по тенистым паркам жизнь.

Но каждый вечер в особняке Союза писателей заканчивался прозаически. Когда приходила моя очередь взобраться на трибуну, я произносил пламенную речь об опасности разрушения памятника губернской архитектуры. А потом, начисто позабыв о девочках, шел в ноябрьскую тьму влажной улицы. Ветер срывал с ясеней желтые сережки. Вдруг сзади раздавался цокот каблучков по асфальту. Это нагоняла меня хозяйка блокнота.

«А стихи?! Вы забыли?»

Пристыженный, я поспешно возвращал блокнот. Бледное лицо девушки озаряла улыбка, в черных глазах возникало вопросительное выражение.

«Вам в какую сторону?» – интересовался я.

Девушка показывала на трамвай. На меня находил словно столбняк. Я мог стоять вечность, наслаждаясь моментом. Но девушка, так и не дождавшись от меня заветного «мне тоже в вашу сторону», бежала к гремящему бело-синему вагону. Только тут я соображал, что проворонил красавицу. Что стоило проехать пару остановок под выдуманным предлогом? Затем успокаивал себя, что еще не все потеряно, еще будет следующее заседание и уж там-то… Но через неделю напрасно мой взгляд скользил по лицам юных поэтесс. Незнакомки, что уехала на трамвае, уже не было.

Нельзя сказать, что я не заметил появление среди кружковцев Пересвета Киршовеева. Меня поразило явление блондина. Я сразу подумал о черном человеке Есенина.

Конечно, я не преминул обрушиться на его стихи. Они показались мне рваными, с сальной подоплекой и обилием странных неологизмов, выдуманных словно нарочно, для рифмы. Кроме того, поэт имел прямо клиническое пристрастие к синему цвету и его оттенкам. В то время как мне нравился зеленый.

* * *

В конце 2008 года горизонт уфимской словесности был чист и ясен, словно взор ребенка. Каким-то чудом Киршовееву удалось выцепить на улице (вот знак, именно под дверями Союза писателей) своего однокашника Марата Трубадурова.

Трубадуров в очередной раз развелся и, купив однушку по ипотеке, работал в издательском центре Педуниверситета, хотя дела его собственного частного издательства «Скоморох» шли не так блестяще, как в приснопамятные 90-е. Тем не менее, высокое покровительство ректора позволяло совмещать публикацию научных трудов с печатаньем творений местных гениев.

Рассказы Киршовеева о питерских альманахах зажгли Трубадурова. Марат, на правах доброго ангела уфимской литературы, был введен в состав кружка. Непризнанные поэты возликовали. Теперь им больше не придется идти на поклон к чиновным браминам в «Рифейский ключ» или «Забельские истоки».

Началась эпоха уфимского творческого бума. Поэты и примкнувшие к ним прозо-краеведы запросто заходили в подвальчик Педуниверситета на Большой Казанской, чтобы получить свеженький экземпляр своего детища, годами томившегося в рукописях. Трубадуров встречал гостей с неизменной баночкой пива на рабочем столе. И тут же предлагал вторую.

Обмывая книжку, авторы смелели и признавались, что принесли еще парочку творений. Трубадуров, не моргнув глазом, предлагал издаться в ближайший вторник. В твердой обложке. Авторы, расчувствовавшись, бежали за беленькой. Трубадуров не возражал.

Апогеем стал переезд Киршовеева от матери на улицу Шота Руставели, так замечательно описанный в рассказе Игоря Фролова «Наша маленькая скрипка». Там, кстати, Пересвет назван Чугуновым, хотя ему больше бы пошла фамилия Бронзовеев. Или даже – Бронтозавров.

Часть третья

Часть вторая.