Записки сновидца. Часть первая

1996

По времени – часа два-три ночи. Лежу в промежуточном состоянии между сном и бодрствованием, не в силах пошевелить пальцем или открыть глаза, но все же ясно ощущаю окружающее. Форточка распахнута, из нее доносятся невнятные шумы улицы. Ясность восприятия парадоксально сочетается с какой-то гнетущей, неизбывной тоской. Прислушиваюсь. Рядом сонное дыхание жены, с улицы слышны шаркающие звуки. Постепенно меня охватывает чувство тотальной богооставленности и одиночества. Откуда-то издалека, на пределе слышимости, доносится музыка (возможно, медитативная, какие-то «космические завывания»). Я слушаю ее, напряженно пытаясь уловить каждый звук, но музыка все время исчезает, растворяется, пребывая на грани между бытием и небытием и оставляя в душе чувство мучительной тошнотворности. Так продолжается долго, субъективно – бесконечно долго. Нельзя ни проснуться окончательно, ни заснуть, нельзя быть даже уверенным в том, что музыка действительно звучит, а не снится. И над всем этим – полная, абсолютная бессмысленность, оставленность и тоска. Я понимаю, что это и есть ад.

сентябрь 1999

Длинный узкий больничный коридор, справа ряд окон, завешенных тюлем, слева двери кабинетов. По коридору навстречу мне невысокая полная медсестра катит каталку, на которой лежит труп неопределенного пола и возраста, прикрытый простыней до подбородка. Отчетливо: лицо трупа, бледно-зеленоватое, такого же цвета длинные свалявшиеся волосы. Глаза его закрыты. Медсестра вдруг с силой толкает каталку прямо на меня и повелительным тоном произносит: «Это – Зеленый Лик. Прими Его! Прими!» Деваться совершенно некуда, позади глухая стена. Меня охватывает ужас: лицо трупа живет какой-то тайной, засмертной жизнью, оно абсолютно чуждо всему человеческому. Я смотрю на него, не в силах оторваться, а медсестра продолжает настойчиво пихать меня каталкой, повторяя свои слова. В холодном поту просыпаюсь.

март 2000

Абсолютно четко, вплоть до мельчайших деталей – моя комната у родителей. Стопроцентная иллюзия реальности. Подхожу к своим полкам, смотрю на книги. Удивлен, как я мог здесь оказаться: не помню, когда приехал и который теперь час. Входит отец, спрашиваю его об этом. «Ты ведь спишь», – отвечает он. Я не верю. Думаю: если это правда, то почему все так реально? Чтобы проверить, приказываю себе взлететь (обычно в таких случаях мир во сне трансформируется), и в следующую секунду действительно повисаю в воздухе. Меня пронизывает какой-то космический холод и невыносимый, запредельный ужас – вокруг все та же четкая реальность, ничего не изменилось, значит, я не сплю и произошло чудо…

октябрь 2000

Я нахожусь в длинном туннеле, где-то очень глубоко под землей. Со мной женщина лет тридцати пяти. Мы можем положиться друг на друга безоговорочно, мы – спаянная команда, с ней я испытываю «чувство локтя». Нам предстоит выполнить очень важное дело: пробежать этот туннель. Путь опасный, на нашей дороге много препятствий. Инструктор объясняет нам, что наши противники – некие «объекты», похожие на довольно крупные автомодели, длиной около метра, обтекаемой приплюснутой формы, черного и красного цвета. От них надо или уклоняться или подпрыгивать, так, чтобы «объект» проскальзывал под тобой. Бежим, и сразу же оказывается, что инструктаж был не нужен. «Объекты» движутся медленно, лениво, их можно просто обойти. Мне становится смешно, когда я гляжу на них. В них нет ничего страшного. Я разочарован – задача слишком проста. Бежим дальше, в движениях моей подруги чувствуется гибкость, уверенность и мощь. Я счастлив: вместе мы все преодолеем. Вперед и вперед, все глубже под землю!

Наконец, добегаем до конца. Тупик. Впереди все завалено стульями, партами, арматурой и прочим мусором. Я останавливаюсь в недоумении, но моя спутница не медлит – начинает разбирать и расшвыривать завал. С неохотой присоединяюсь к ней (зачем, все равно ведь дошли до конца), но вскоре работа меня захватывает. Расчищаем дорогу. За завалом стена, в ней огромный, выкрашенный в цвет пожарного щита железный люк, круглый, выступающий из стены. Я пытаюсь его открыть, но не за что ухватиться. Берусь за край и дергаю.

И здесь раздается глубокий и мощный голос, достигающий почти громовой силы. Кажется, он идет отовсюду, но больше всего – из-за люка. «Нельзя!.. Мы скоро появимся. Но сейчас – нельзя!». Я впадаю в некое оцепенение, но ужаса не чувствую. Как будто знал, что это услышу. И знаю, что действительно нельзя.

декабрь 2000

Я должен утопить своего годовалого сына – иначе он не сможет родиться. Мне очень страшно, но я обязан выполнить эту операцию. Все подробности описаны в некоей книге, которая обладает силой непреложной инструкции. Надо строжайшим образом выполнять содержащиеся в ней предписания, в противном случае случится что-то непоправимое.

Я играю с ним в ванной и знаю, что меня ждут. Это могу сделать только я и никто больше, поэтому все собрались в комнате в ожидании моих действий. Дверь ванной закрыта, мне никто не должен мешать. Я испытываю целую гамму чувств: любовь к сыну, страх, отчаяние, мое сердце буквально разрывается. То, что я должен сделать, кажется мне чудовищным предательством: как я могу вот так фальшиво играть с ним, успокаивать, зная, что должен его утопить? Но если я не сделаю этого – он не сможет родиться. Из книги я знаю, что все люди проходят эту процедуру.

Ванна наполнена водой (меньше чем наполовину), и в ней плавают белые пеленки. Я играю с сыном, что-то говорю ему, и в этот момент всю картину заслоняет странное видение: со мной не сын, а большая бессмысленная тряпичная кукла, витающая в воздухе, гóлем, нечто неодушевленное, непросветленное, которое я должен низвести вниз, в землю или в воду. Я как бы играю с этим големом (это похоже на своеобразный парный танец), в то же время исподволь начинаю толкать его вниз. До некоторого момента он почти не сопротивляется, но потом я слышу плач и тут же понимаю, что топлю сына. Очнувшись от видения, я действую с решимостью отчаяния и действительно топлю его, с силой погружая его голову в воду. Он захлебывается, идут крупные пузыри, но воды мало, она лишь чуть-чуть покрывает голову. Я боюсь, что мне не удастся утопить его должным образом, и несколько раз проверяю, дышит он или нет. С другой стороны, мне очень жалко его, и хочется, чтобы испытание было не таким страшным. Пусть тихонько дышит, ведь, в конце концов, все будет нормально. Терзаемый этими противоречиями, я так и не убеждаюсь до конца в правильности своих действий и выхожу из ванной. Будь что будет.

Я крайне устал физически и морально, мне очень плохо. В комнате сидит моя мама и еще какие-то люди. Я подхожу к ней и жалуюсь на самочувствие, она меня успокаивает. Оглядываю комнату. Все выжидательно смотрят на меня. Кажется, я выполнил все так, как надо.

Смотрю на прикрытую дверь ванной и вдруг слышу топот маленьких ножек. Дверь распахивается, и в мягком желтовато-белом свете из ванной выбегает голый ребенок. Он радостно смеется. С него стекает вода, светлые волосики на голове слиплись, по полу тянутся мокрые следы. Я поражен, как он уверенно держится на ногах, и как он подрос. Испытываю чувство огромного облегчения, радости и в то же время скрытый страх и печаль. Ведь это – и мой сын, и в то же время – нет. Он изменился.

Ребенок останавливается и смотрит на меня своими веселыми глазами, широкими и прозрачными, как небо. За его спиной залитый светом дверной проем ванной, под ногами маленькая лужица воды. Я знаю, что люблю его. Но и боюсь, потому что теперь он – другой.

22 марта 2001

Странная равнина под низким красноватым небом. Вокруг меня совокупляющиеся пары мужчин и женщин. Их много, десятки, сотни, они повсюду, сколько хватает глаз. В самых разных позах, обнаженные и полуобнаженные, самых разных возрастов и комплекций. С интересом приглядываюсь к ним. Замечаю, что многие просто срослись друг с другом, как сиамские близнецы, многие как бы искалечены – без рук, без ног или с фантастическими конечностями, достойными кисти Босха. У одной женщины ноги срослись кольцом, недалеко от меня пара сросшихся безногих туловищ, «растущих» из песка. Все они двигаются в каком-то животном, безумном, совершенно неописуемом ритме. Это вызывает у меня сначала недоумение, потом отторжение и тревогу. Первое (благоприятное) предположение, что передо мной андрогины, я отбрасываю. Перехожу от одной пары к другой, и вдруг понимаю, что они не могут остановиться. От этого открытия кровь стынет в жилах. Все они обречены вечно совокупляться друг с другом, в угаре низкой похоти и вожделения, в неутолимом желании пожрать партнера, без отдыха, без остановки. Вижу, как некоторые отчаянно пытаются встать, откатиться, отползти, но неведомая сила вновь бросает их друг к другу, в вечный ад наслаждения. Наслаждения ли? Судорожные движения их говорят скорее о страдании, о страхе. Вижу пару: молодая женщина в прозрачном платье из темного газа сидит на мужчине лет пятидесяти. Он напоминает жабу – совершенно голый, тело короткое, омерзительно полное, бородавчатое, лоснящееся жиром. Женщина движется в каком-то яростном, гибельном исступлении. Я вдруг понимаю, что когда-то, в XIX веке, она продалась этому мужчине, став его содержанкой. Теперь они оба в аду. Это действительно ад – вокруг постепенно темнеет, и земля внезапно разжижается, становится жутким болотом, залитым темной, густой кровью. Еще немного, и эта чудовищная масса поглотит всех. Я слышу женский крик, полный невыразимого ужаса и отчаяния: «Помогите! Кто-нибудь! Кто-нибудь смог освободиться?..» и просыпаюсь, чувствуя, как он еще звенит у меня в ушах.

Владислав АБДУЛОВ

Продолжение следует...