В данном случае показывает, что Яша Хусаинов при создании «Вечерней Уфы» заручился поддержкой партийно-хозяйственных властей, используя, возможно, и контакты своей жены Шуры, идеолога одного из райкомов города, что газета признана долгосрочным проектом и поэтому положено ее сотрудникам время от времени давать жилье. Жаль, но признание читателей здесь ни при чем.
Вот ответсек Володя Фридман и стал первым маяком для остальных журналистов. Квартира его в обыкновенной девятиэтажке, но в особенно престижном месте – почти на въезде в город со стороны моста через Белую, как бы вписывала маленькую редакцию в авангард уфимской жизни, означала переход из богемы в элиту (элиту обслуги...). Ясно, что участие в его переезде (точнее – перевозе его вещей) стало тоже делом сплочения, манифестацией веры в светлое будущее всего коллектива (скорее, неосознанно). Ну и, конечно, верности традициям газетчиков (скорее, с сознательным удовольствием).
Молодые мужчины редакции таскали вещи наверх, не очень высоко – на третий этаж, конечно, без всякого лифта. Я примерился и взял из раскрытого кузова грузовика приемник «Октава». Спускаюсь вниз к намеченной заранее тумбочке, а навстречу Шарипка, прет на горбу холодильник «Зил». В одиночку. Раздул свои короткие ноздри и прохрипел: «Там тебе еще журнальный столик остался!»
Мы с ним составляли в редакции как бы отдельную страту: заочники. Я вернулся в Уфу, уйдя с дневного МГУ, женившись (по правде, к тому же остро не хотел учиться), а пермяк Володя Шарипов прошел танковые войска и поступил на свердловский журфак. Заметки писал ясно, коротко и выразительно, обязан был, как и я, поставлять информации и маленькие репортажи. Явдат Бахтиярович (став редактором, Яшей он остался только в кругу старых друзей по молодежной газете) ввел жуткую норму для нашего отдела: два репортажа в день или пять информаций с носа, желательно, чтобы все они подходили под рубрики «Вчера» или «Сегодня». Вот мы с Володей Шариповым (Фаритом он стал намного позже) и накручивали диски редакционных телефонов, у каждого была своя «грибница» новостей.
Подумайте сами, откуда в 69-м году в провинциальном городе можно было взять сразу по пять событий, рассказ о которых мог бы начинаться со слова «Сегодня»? А мы брали. Однажды я узнал, что в каком-то кондитерском цехе задумали выпускать торт «Ежик» из шоколадной массы, которая раньше шла на пирожное «картошка» (которое я предпочитал всем прочим). Информацию назвал «Ежик – сын картошки», так меня и прозвали основные журналистские силы редакции – Лиля Перцева и ее подруги, очеркистки и авторши аналитических статей, пришедшие по зову Яши из молодежной газеты. Так что положение у нас с Шарипкой в редакции было разным: я был как бы сыном полка, выросшим из юнкоров, а Володе приходилось доказывать свою нужность своим горбом. Хотя мудрый Хусаинов и взял его сразу на ставку, а меня мурыжил то «старшим корректором», то «младшим корреспондентом». Все это не мешало нашим дружеским отношениям.
Пока часть коллектива опустошала грузовик со стандартным советским скарбом, другая с шутками-прибаутками резала винегрет в эмалированный тазик, стоявший на табуретке. Пробегающие грузчики с одобрением и удовлетворением смотрели на емкость тазика и соотносили ее с жидкостью. Жидкость наполняла стайку "белых головок" на полу. И вот закончили таскать, помыли руки (ну как не вспомнить маяковское «Вселение рабочего в новую квартиру»...), поставили стол и расселись.
В этот раз или в другой, но рассадка запомнилась светлой и радостной. Во главе стола, сияя какой-то ловкой силой и восточным изяществом, – Реан Бикчентаев, получивший свое неповторимое имя от сложения имен матери – Резеды и отца, классика башкирской литературы, когда-то фронтового корреспондента Анвера Бикчентаева (он первым написал книжку об Александре Матросове). Рядом с ним такой же высокий, гибкий, но пошире в плечах Амир Валитов, единственный в республике мастер спорта по баскетболу, выпускник Казанского университета. Неважно, был ли с ним в этот раз его дальний родственник Тагир Мамлеев, но вместе они олицетворяли для меня татарскую аристократию, родовитых мурз. Лицо Володи Шарипова, слегка тронутое оспинами и покрытое веснушками, рядом с ними отсылало к другим сословиям. Реан и Амир тонко чувствовали русское слово, Реан потом вообще издал маленькую книжечку юмористических рассказов. А еще они блестяще играли в пинг-понг и были для меня ориентирами (первым я одолел Тагира Мамлеева).
Реан тогда пил только сок, Амир вообще, по-моему, не нуждался в допинге – настолько был увлечен поддержанием так нравящейся ему спортивной формы. Остальным наливали по стакану водки. Конечно, я смешал картинки: во главе, понятное дело, сидел Володя Фридман, он и разливал, а Реан и Амир могли только комментировать. И вот Володя-то, слегка повернув ко мне свой длинный высоко вырезанный немецкий нос, спросил: «А тебе тоже наливать? Стакан-то выпьешь? Или, как при разгрузке, обойдешься малой дозой?» Реан сказал: «Налей ему соку, пожалей мальца!», Амир только повел усами, уже порозовев выше усов от сухого вина.
– Стакан? Не вопрос! У нас в общаге и не такое освоил, любимый заказ в шалмане был «Два по сто в одну посуду» (что я несу? Какой шалман? Кафе «Восход» на Университетском – приличное место!). – Я принял граненый и залпом выпил. Ну не мог я признать, что во всем слабак в компании взрослых. – Налейте еще, если можно! – Володя пожал плечами и налил, я тут же вылил в себя второй стакан. И закусил винегретом, победно поглядывая по сторонам. Шарипка поднял брови, потом ухмыльнулся, остальных я видел уже в некотором тумане.
Конечно, хозяин это заметил, конечно, мое хвастовство его позабавило, но он был человек нордический и, последив за мной некоторое время, подозвал редакционного водителя и попросил доставить меня домой. Пока я ехал, развалясь на переднем сидении «газика» и орлом поглядывая на шофера, оставшийся коллектив продолжал свою рабочую (журналистскую) «спайку».
«Ничто так не спаивает коллектив, как совместный выезд за город», в данном случае – тоже на выходе из привычной орбиты. Сейчас я понимаю, что это обычное своего рода коллективное бессознательное, что-то же должно безусловно объединять людей, ежедневно находящихся рядом, если служение выморочной идее, например (касательно того времени), объединять их может только на часы, когда они тянут лямку. Ну еще разве что профессиональные амбиции и гонор отдельности от других профессий. То есть, неформальный, но жестко структурированный, уходящий в века ритуал – против ритуалов, давящих извне.
Почти не шатаясь, слегка покачиваясь, я элегантно под взглядом шофера прошел в подъезд, вызвал лифт и поднялся домой. Открыл дверь – а дома никого! Тут меня и стало бросать от стенки к стенке узкого коридора, а стенки стали покрываться ярким ковром винегрета. Все-таки два стакана водки на 60 с небольшим килограммов юношеского тела – это перебор.
А через несколько месяцев Явдат Бахтиярыч вызвал нас с Шарипкой к себе. И предложил написать репортаж о подготовке речного флота к летней навигации. Вдвоем. Хусаинов трепетно хранил традиции «Комсомолки», где недолгое время был собкором, оттуда и взял идею репортажа двумя перьями. Так сказать, «два по сто в одну посуду».
В Уфе два затона, один на Белой, он так и называется – Затон, а второй, поменьше, на Уфимке, назывался более торжественно – имени Октябрьской революции (хотя, конечно, затон имени революции мне представлялся понятием многозначительным). Морозы стояли приличные, река Уфимка, где находился затон, куда нас послали, была закрыта полуметровым льдом, казалось, что только таким, как мы, людям, озабоченным будущим, и репортерам, бегающим, по одному из любимых выражений Главного, впереди паровоза, может придти в голову мысль о лете и движении на реке. Но база флота имени Октябрьской революции жила тоже будущим – вовсю варила корпуса и красила их, перебирала моторы и проверяла шпангоуты.
Отогреваясь в редакции, мы принялись писать, окончательную форму придавал Володя. Мои живописания искрящегося снега и голубого среза льда у борта судна он сжал до эпитетов, а они мне казались важными для уфимцев, ежедневно живущих среди грязи сугробов и копоти нефтезаводов. Вообще, в полутора страничках совместного репортажа от моих четырех рукописных страниц осталось пару абзацев – про сноровку мастеров. Володе их действия не могли показаться чем-то особенным, он сам был рукастый, а я посмотрел со стороны неумехи, который хотел бы повторить то, что у других получается. Репортаж хвалили, несмотря на мой плач в кулуарах. И каким-то образом он послужил тому, что мне стали доверять общение с серьезными производствами, так что Яша опять оказался мудрым.
Это раньше было четкое разделение между репортерами, я писал об обозостроительном заводе (где телеги и хомуты ладят), а Володя Шарипов – об управлении «Промбурвод», которое скважины бурит. (Но в городском хозяйстве таких контор было немного, вот Володя и писал пару раз в месяц о достижениях бурильщиков, а я комментировал в отделе: «Управленье «Промбурвод» яму роет у ворот, но никто не разберет, где ворота, а где рот»...) Мне же доставалась более разветвленная отрасль: пищевики, текстильщики и т. д. Там тоже случались неожиданности, требующие репортерской смекалки.
Вот, скажем, погнали меня на далекую окраину на пивзавод, посмотреть, как к летнему сезону готовится квасная промышленность. Пока ехал, придумал заголовок: «К вам – квас» и довольный стал рассматривать чаны, цистерны и шланги. Но самая интересная емкость оказалась в кабинете директора – молодой здоровущей крашеной блондинки. За ее спиной на тумбочке стоял трехлитровый солдатский чайник со свежим теплым пивом, она мне все подливала из него в процессе ознакомления с тонкостями квасного дела. А сама пила из стакана какую-то слоистую эмульсию, как чуть позже объяснила – пивные дрожжи (что при ретроспективном осмыслении объяснило для меня ее буйно цветущий вид).
Я отказался попробовать и поспешил выбраться из кабинета в поисках туалета. Работница в синем халате охотно объяснила мне, что туалет во дворе. Недалеко от забора был приварен к вбитым арматурным ножкам большой стальной лист, не доходящий нижним краем до земли, – это оно?! Если ты облегчался с одной стороны листа, то тебя мог видеть весь трудовой коллектив, если с другой – то весь успешно застраивающийся микрорайон. Очевидно, патриархальное устройство осталось с тех времен, когда пивзавод был последним зданием на окраине…
Нет, были, конечно, темы и более высокие. Ездил по городу с фотографами, Славой Стрижевским или Володей Осотовым, писал текстовки к их фоторепортажам о нестандартных уголках Уфы, старых и возникающих, заодно учился видеть мир через объектив, сейчас пригождается. Делал «утренние репортажи» (еще одно изобретение Хусаинова) в номер. Пока верстались остальные полосы газеты, выходившей в четыре часа дня, мне держали на первой полосе колонку, прибегал и диктовал машинистке, до одиннадцати надо было успеть. Забрался на хлебозавод с этой целью, чтобы рассказать, как делался хлеб, который горожане сегодня покупают, а сам был поражен дырявыми халатами работниц, под халаты ничего не надевали…
Наглость и опыт общения с серьезной мужской работой помогли, когда уже летом я договорился с таксистами, которые оказались раллийной командой, и вместе с ними отправился в авторалли «Урал-70». Мне даже довелось побыть штурманом в одном экипаже, а больше всего меня поразил огромный крытый рынок в Свердловске, где пустота длинных рядов подчеркивалась редкими бесформенными тетками, стоящими у трехлитровых банок с надписью (конечно, безграмотной, как старший корректор говорю!) «Барсуковый жир». Я диктовал с трассы свои репортажи по телефонам, которые находил на пути, и редакция безропотно печатала мои впечатления о том, как из леса на нас выскочил междугородний красный «Икарус», похожий на динозавра. Зато потом, когда я вернулся с соревнований, где наша команда постепенно вся сошла с дистанции, меня встретили прибауткой: «Мы о ралли все орали, ну а ралли мы прос...»
То есть, потихоньку я освоил еще один жанр из коллекции любимой Яшиной «Комсомолки» – «репортер меняет профессию». Был у Запашного в ассистентах, гонял тигров палкой, ездил бригадиром проводников поезда, тушил лесные пожары, даже осваивал летный симулятор в аэропорту. Уехал на две недели в Среднюю Азию – строить газопровод. Так что «Вечерке» и лично Хусаинову должен быть благодарен, хотя и кипел от дубовой правки, которую делали его заместители, а он-то ее признавал, глядя мне в глаза, но исподлобья: «Ты не думай, старичок, что бога за бороду схватил!» Вот Шарипов никогда не спорил с ними по стилю.
Он постепенно входил в журналистский истеблишмент, стал уже Фаритом – то есть, свои наднациональные пермские замашки забросил. Женился, на свадьбу я написал ему лозунг: «Фарит и Фарида, будьте счастливы всегда!», молодая семья получила квартиру. Так что почин Володи Фридмана сработал. Хотя его уже и не было в редакции, куда-то перешел. Ушел и я, в молодежную газету, где не так кондово придирались ко мне и был я уже не бывшим юнкором, а становящимся «главным пером» редакции.
Только вот стаканы и прочие сопутствующие журналистской жизни радости не отступали. Фридман исчез с радаров, вроде спился. Реан «развязал», рано умер от передоза его красавец-сын, после чего и сам красавец-юморист быстро сошел на нет. Володя Шарипов тоже рано погиб, после пьяного ДТП… Не буду перечислять, кажется, мы с Амиром Валитовым одни остались от того времени, когда так весело и обнадеживающе начиналась новая газета.