Мое ТМУ. Часть тридцать третья

Много народа погибло, когда "Новороссийск" переворачивался, много осталось внутри. Пархоменко и Кулаков к этому времени уже покинули корабль.

Из перевернувшегося корабля водолазы сумели вывести семь человек. Почти сутки водолазы, работавшие на корабле, слышали пение "Варяга". Пели замурованные в отсеках моряки.

А мой знакомый в поезде рассказал, что он вернулся в тот вечер из увольнения поддатым, ему не спалось, он вышел на палубу. Когда раздался взрыв, он, более-менее оценив обстановку, плюнул на приказ оставаться на местах, сиганул за борт и благополучно доплыл до берега. Говорил, зрелище было жуткое. Громада накренившегося "Новороссийска" освещалась прожекторами всех кораблей, стоящих на рейде. На палубе суетились сотни матросов, не знающих, что им делать. По акватории бухты сновали десятки больших и малых катеров, кого-то и что-то подвозящих к линкору, кого-то и что-то отвозящих. Говорили, что под их винтами погибло много людей, пытавшихся спастись вплавь. Стоял рёв двигателей катеров, крики людей.

Для расследования катастрофы была создана Правительственная комиссия. Работала она недолго, выводы были сделаны скоропалительно. Конечно, они были секретными, но поскольку, по долгу службы, с ними был ознакомлен широкий круг лиц, узнали их и те, кому, вроде бы, знать их не полагалось. Как говорил группенфюрер Мюллер в фильме "Семнадцать мгновений весны": «Что знают двое, то знает свинья».

По заключению комиссии, под "Новороссийском" взорвалась немецкая донная мина, оставшаяся со времён войны. По-моему, называлось количество погибших моряков – порядка шестисот человек. Но список погибших не приводился. Самое интересное, что и в настоящее время, опираясь на архивные источники, называется это же число жертв. Но тогда, зная, что официальные власти все время врут, никто им не верил. В разговорах называли цифры – тысяча человек, и даже – полторы тысячи.

Как обычно, наказали тех, кто пытался что-то реально сделать для спасения корабля и людей – они были понижены в званиях и должностях, и лёгким испугом отделались Пархоменко и Кулаков. Правда, впоследствии их все же освободили от занимаемых должностей, но звания им сохранили. Наиболее жестоко Хрущёв и Жуков, воспользовавшись этой трагедией, расправились с Н.Г. Кузнецовым, который ещё с начала 1955 года, по собственному рапорту, в связи с тяжёлой болезнью, был отстранён от должности Главнокомандующего ВМФ.

За все спросили с него, а не с Горшкова, который уже полгода исполнял должность Главкома, а до этого командовал Черноморским флотом. Он вообще оказался не причём. Что же касается Кулакова, то в состав Северного флота в настоящее время входит большой противолодочный корабль "Вице-адмирал Кулаков". Как говорится, превратности судьбы.

К версии взрыва мины моряки относились скептически. Ни одна из мин, имевшихся у немцев на вооружении во время войны, не могла причинить такие разрушения линкору. В то же время, по характеру этих разрушений, исключался и взрыв внутри корабля.

Комиссией была отмечена неудовлетворительная работа ОВРа – службы охраны водного района. Вход в Севастопольскую бухту был перекрыт противолодочными сетями, ворота которых должны были на ночь закрываться, однако, они оставались, большей частью, открытыми.

То есть, теоретически не исключалось проникновение в бухту ночью иностранной подводной лодки, которая могла торпедировать "Новороссийск". Правда, для действий обычной подводной лодки в подводном положении глубины там были недостаточными, но на вооружении подводных диверсантов имелись лодки-малютки, для которых этих глубин было вполне достаточно. Все помнили о высоком профессионализме итальянских подводных диверсантов и об их отношении к передаче "Джулио Чезаре" СССР.

В 1968 году я был в командировке в Севастополе в Высшем Инженерном Военно-Морском Училище, которое готовило механиков для атомных подводных лодок. На установке, которой мы занимались, работали двое мичманов, которые были свидетелями взрыва и гибели "Новороссийска". Они много рассказывали, как это было, называли цифры погибших: от тысячи двухсот до полутора тысяч человек. Дескать, на линкоре было много совершенно необученных бывших солдат из Порккала-Удд, которые не имели представления, что им делать в аварийной обстановке. Они только мешали, но Пархоменко и Кулаков запретили их эвакуировать.

Из всего, что я слышал здесь и ранее, у меня сложилось впечатление, что "Новороссийск" – это была незаживающая рана нашего флота. Побывал я на Братском кладбище на Северной стороне, где были похоронены моряки "Новороссийска". Могила представляла собой две огромные прямоугольные клумбы (дело было в сентябре), обрамлённые гранитными плитами. Между клумбами была каменная стела, на которой было написано (привожу по памяти), что установлена она в память моряков линкора "Новороссийск", погибших 29 октября 1955 года. И слова, которые показались мне не совсем корректными: "Долг и присяга были для вас выше всего". Эти слова были справедливы в отношении моряков аварийных партий, погибших при спасении корабля.

Но несколько сот человек участия в спасении не принимали и погибли только потому, что им не разрешили покинуть обречённый корабль. Причём те, кто не разрешал, сами вовремя перебрались на катер. На плитах, обрамляющих могилы, кое-где лежали букетики, перевязанные лентами с надписями: "Дорогому сыну", "Дорогому брату", бумажные цветы, фотографии молодых ребят в матросской форме.

Фамилий погибших на памятнике не было. Вроде как могила, а кто похоронен и сколько человек похоронено – об этом ни слова. Что чувствовали их родные, придя на кладбище? Говорят, в начале девяностых была установлена новая стела, на которой приведены фамилии шестисот пяти или шестисот девяти погибших моряков. Все они были посмертно награждены орденами. Мёртвым награды не нужны, они нужны их близким, как признание того, что их родные погибли за Родину, что гибель их не была бессмысленна. Но, спустя более тридцати лет, большинства их близких уже не было в живых.

В девяностых годах появилась ещё одна версия гибели "Новороссийска" – это было осуществлено нашими спецслужбами с целью дискредитации Н.Г. Кузнецова. Я резко отрицательно отношусь к тогдашнему руководству страны, но мне не хочется верить, что они могли пойти на такое.

– Встать! Смирно! – он торопливо произносил: – Вольно, вольно, садитесь.

Он излишне внимательно выслушивал рапорт дежурного, иногда спрашивал:

– А почему сегодня так много народа в наряде? И вообще, почему вас ставят в наряд на время занятий?

Когда кто-то спросил его:

– А кто же будет нести службу во время занятий?

Он ответил:

– Но вы же здесь не служите, а учитесь.

Ну что было ему объяснять, глубоко гражданскому человеку?

Как-то к Вальке Осадчему на несколько дней приехали родители из Бреста. Отец его, командир полка, вышел на пенсию и первым делом они с матерью решили навестить сына. По этому поводу Симоненко дал Вальке увольнение на трое суток. Все дни Валька проводил с родителями, только ночевать приходил в экипаж.

На очередных занятиях по ТБ дежурный доложил:

– Товарищ преподаватель, на ваших занятиях присутствует группа 3 б с/м в количестве стольких-то человек. В наряде – столько-то, уволен – один.

ТБшник, услышав это, участливо спросил:

– А за что его уволили? – вызвав громкий гогот курсантов.

Почтительно, но с некоторой долей снисходительности, улыбаясь, дежурный пояснил ему, в чем разница в значении слова "уволен" на гражданке и у нас в училище, и успокоил его, сказав, что Осадчего уволили не насовсем.

Начал свои занятия ТБшник с того, что сообщил нам:

– Каждое слово в Правилах техники безопасности написано кровью.

Это произвело впечатление. Читал он этот скучный, казалось бы, предмет интересно, приводил много примеров из жизни. Любил проводить опрос, выясняя, насколько мы усвоили материал. Делал он это так: назвав первую попавшуюся фамилию из журнала, он говорил поднявшемуся курсанту:

– А ну-ка, старый бык, расскажи нам, какие правила нужно соблюдать при выполнении таких-то работ.

Он был человеком со стороны, не имел опыта общения с курсантами, не умел командным голосом вовремя поставить на место какого-нибудь шустрого малого, пытающегося нащупать границы дозволенного. Иногда на его занятиях мы позволяли себе больше, чем у других преподавателей. Однажды он пришёл на занятия простуженный, и во время чтения лекции неожиданно как-то визгливо чихнул. Его тут же передразнил Вовка Александров, все расхохотались. ТБшник, который во время занятий обычно расхаживал вдоль столов, остановился и спросил:

– Кто обезьянничает?

– Я, – вскочил улыбающийся Вовка, ободрённый смехом группы.

ТБшник достал огромный клетчатый платок и громко высморкался. Потом секунд тридцать молча смотрел на Вовку. Под его взглядом Вовка стал непонимающе оглядываться по сторонам, как бы ища у нас поддержки. Выдержав паузу, ТБшник смачно произнёс:

– Садись, старый дурак!

Снова все расхохотались, только Вовка теперь улыбался как-то натянуто. После этого мы поняли, что особенно зарываться не стоит, себе дороже. А вообще, он был хороший мужик, часто разговаривал с нами "за жизнь". Видимо, ему нравилось делиться жизненным опытом с молодыми ребятами, одетыми в морскую форму. Последние занятия, зная, что нам после сессии предстоит практика, он посвятил полусоветам, полунаставлениям как себя вести в дороге в поезде, как на судне, как в незнакомом порту, сойдя на берег. Причём он настойчиво советовал нам, сходя на берег, обязательно иметь в кармане пару презервативов.

– Без них, – говорил он, – во избежание неприятностей, никаких знакомств в портах с девушками.

И тут же подробно объяснил нам, какими могут быть неприятности и что делать при их возникновении. Причём, он так напирал на необходимость иметь с собой всегда презервативы, что мы заподозрили, не бывали ли у него в молодости эти самые неприятности и, может быть, даже неоднократно.

На зачётах он был добродушен и никого не завалил. Мы тепло распрощались с ним.