Мое ТМУ. Часть сорок третья

Кроме меня в комитет были выбраны человек шесть. Хорошо помню уже знакомого мне Женю Злобина с "Украины", а также Элю Лепп – главного специалиста по рефрижераторным установкам, Лену Марчик – технолога по рыбообработке, Яака Пылу – "деда" одного из СРТ (средний рыболовный траулер). С ними у меня долгие годы потом сохранялись хорошие отношения, а с Женей мы стали друзьями.

На первом же заседании комитета, как и было оговорено, меня избрали секретарём. Я жил у мамы, считался на судоремонтной практике в ЭРЭБ, и, как клерк, ежедневно ездил на работу в комитет комсомола.

Мне пришлось окунуться в совершенно новую для меня стихию. Комсомольская организация ЭРЭБ, в связи с большой численностью, незадолго до этого получила права райкома. Раньше в комитете комсомола были две освобождённых единицы: секретарь и зам. секретаря. Поскольку теперь учётные карточки наших комсомольцев хранились не в райкоме, а у нас, появилась третья освобождённая единица – заведующий общим отделом. Этот, вернее, эта же заведующая, должна была быть ещё и секретарём, и машинисткой и т. д. По рекомендации Вальтера Хейнмаа, заведовать общим отделом стала его жена Эльна. Свободной оставалась ещё одна единица – заместитель секретаря, прежний зам Виктор Лошак тоже ушёл плавать, хотя и не на такую хлебную должность, как Вальтер.

Платили в комсомоле копейки, и желающих прийти к нам трудиться долгое время не наблюдалось.

Хотя мы теперь и имели права райкома, все же замыкались мы на райком Центрального района Таллина, где когда-то секретарствовал Куно. Он по себе оставил хорошую память, хотя коллектив там, после его ухода остался чисто женский.

Зная, что мою кандидатуру рекомендовал Куно, в райкоме меня приняли доброжелательно, и в дальнейшем у меня никаких трений с райкомовскими дамами не было. Первым секретарём была молодая эстонка с красивой фамилией Роозипыльд (поле роз). У нас с ней установились отличные отношения, может быть, была и некоторая взаимная симпатия.

Весь персонал в райкоме были эстонцы кроме одного инструктора – Ирины Ристмяги. Переводится эта фамилия как "Крестовая гора", я называл ее Монте-Кристо. Несмотря на фамилию, эстонского языка Ирина не знала. Мать у неё была русская, а отец – "русский эстонец", до 1939 года он жил в СССР, в Таллин пришёл с советскими войсками. В те годы он был одним из секретарей ЦК Компартии Эстонии.

Когда Ирина поднимала трубку телефона и там слышалась эстонская речь, она произносила:

– Otukene natukene uks moment, palun («Подождите один момент, пожалуйста») – по-моему, это была единственная фраза, которую она могла произнести на эстонском языке, и передавала трубку кому-нибудь из эстонцев.

Это повторялось так часто, что я научился удачно ей подражать. Когда я звонил в райком, и она поднимала трубку, я первым произносил эту фразу. Несколько растеряно Ирина отвечала:

– Palun, – и потом – это ты, что ли?

У нас в училище говорили мы на своеобразном жаргоне, к окончанию училища он вошёл у меня в плоть и кровь. Ирину, которая училась заочно на журфаке МГУ, коробило, как она называла, моё коверкание русского языка. А я, общаясь с ней, особенно налегал на нашу терминологию. Но в общем, как я говорил, отношения с райкомом установились хорошие.

Кстати, тогда "русские эстонцы" занимали многие руководящие должности в республике. С одной стороны, судя по фамилии – "национальный кадр", с другой, – "наш человек". "Русским эстонцем" был и первый секретарь ЦК Иван Густавович Кэбин, а его брат был замом начальника Эстонского Пароходства по кадрам. Каким он был специалистом по морским делам, видно из истории, которую нам рассказывали ребята из Пароходства.

В Пароходстве было несколько трофейных, то ли немецких, то ли финских транспортных шхун. К началу 60-х годов их деревянные корпуса одряхлели. Как-то на коллегии Пароходства обсуждался вопрос о списании их.

Кэбин возмутился:

– Да вы что, разве можно так разбрасываться народным добром. Нужно оббить их жестью и пусть плавают дальше.

Похоже, он не понимал, что в негодность пришла не только обшивка, но и весь деревянный набор корпуса – шпангоуты, стрингера. Шхуны могли просто развалиться, попав в шторм. Кстати, жесть он собирался добывать не из консервных ли банок? Ляпнуть такое мог только человек, абсолютно ничего не понимающий во флотских делах. Но он был членом коллегии Пароходства, принимал участие в решении важных вопросов, касающихся жизни флота.

Возвращаюсь к своей комсомольской деятельности. ЭРЭБ была крупной организацией, насчитывала она около пятидесяти судов, в основном это были СРТ – средние рыболовные траулеры. СРТ – небольшое судно, водоизмещением тонн пятьсот с немецким двигателем "Букау-Вульф" мощностью лошадей 300. Кстати, это был любимый двигатель Жуховицкого. Самый заядлый балетоман, наверное, не превозносил так свою любимую приму, как Семён Осипович "Букашку", как называли этот движок механики. Когда на занятиях по ДВС он начинал задалбывать нас теорией, стоило только кому-нибудь задать вопрос по "Букау-Вульфу", как до звонка нам уже не нужно было напрягать мозги – Жуховицкий упоённо пел дифирамбы "Букашке".

Вообще, СРТ был очень удачным судном. При небольших размерах он обладал неограниченным районом плавания, мореходность его была замечательной, но условия жизни на нем были даже более, чем спартанские. Можно только представить, как швыряло его в зимние шторма на океанских волнах. А ведь народ уходил на нем в Северную Атлантику на три-четыре месяца, а то и на полгода. И трудились они там в труднейших условиях и иногда сутками напролёт, если шла рыба. Как ребята выдерживали?

Кроме СРТ, были и новые, немецкой постройки СРТ-Р (траулер-рефрижератор) типа "Океан". По размерам они были чуть больше СРТ, и комфорта там было побольше, хотя условия тоже были тяжёлые. Имелись ещё и четыре плавбазы.

Работала в ЭРЭБ, в основном, молодёжь. Рядовой состав – ребята, в основном, демобилизованные с флота и из армии. Среди командного состава много было выпускников Таллинского рыбного техникума и нашей мореходки. Некоторых я знал, когда они были ещё курсантами, другие, видя меня в форме, подходили, говорили, что тоже несколько лет тому назад окончили наше училище. Да и выпускники других училищ тоже считали меня за своего, сказывалась общность всех курсантов.

Поэтому вскоре у меня появилось много знакомых. Больше всех сдружились мы с радистом, питерцем Бобом Смирновым. Боба, хоть и пришёл он работать в ЭРЭБ недавно, казалось, знали все. Вот уж кто был совершенно лишён комплексов. Шебутной и заводной Боб был до крайности, поэтому беспрерывно попадал во всякие передряги, из которых, на удивление, ему удавалось благополучно выпутываться.

Помню, однажды Боб уехал домой на отгулы. Хотя в те годы была шестидневная рабочая неделя, учитывая работу без выходных в рейсе и ежедневную переработку, ребята, вернувшись с моря в Таллин и получив деньги, уезжали домой на три – четыре недели.

Бывало, если не хватало при формировании экипажа в рейс каких-нибудь специалистов, их отзывали досрочно из отгулов.

Отозвали однажды и Боба из Питера. Вскоре от него пришла в кадры телеграмма:

– Денег нет, выхожу пешком, буду такого-то (как раз, когда у него кончались отгулы).

В кадрах, получив телеграмму, поначалу рассвирепели и побежали докладывать директору ЭРЭБ – Галкину.

Будучи человеком с юмором, Галкин оценил ответ Боба:

– Вот мерзавец. Но не будем же мы высылать ему деньги на дорогу, тем более что, если ему верить, он уже в пути. Отзывайте кого-нибудь другого.

Подобных историй, связанных с Бобом, было множество.

А вообще, работа у рыбаков была очень тяжёлой, и если командный состав держался более стабильно, то среди матросов текучка была большая. Сказывалось и то, что если семейные специалисты, проработав несколько лет, получали жилье, рядовые же моряки, сидя на биче, ошивались по подругам или друзьям. Ночевали и на судах, стоящих в ремонте.

Межрейсовый дом для рыбаков был долгостроем.

У нас официально такие моряки считаются находящимися "в резерве", а в разговорной речи, на биче.

Голодный бич страшнее волка, а сытый бич – милей овцы.
И не дождавшись в кадрах толка, голодный бич отдал концы.

– всегда вспоминал кто-нибудь, когда речь заходила о бичах.

В те годы представители командного состава, при нахождении на биче, получали 80% от должностного оклада и к 11 часам они должны были ежедневно являться в кадры, узнавать, есть ли вакансии по их специальности. Рядовой состав получал 50% от оклада и отмечался в кадрах дважды: утром и вечером.

Если же человек не приходил отмечаться, то этот день ему не оплачивался, считался прогулом. Оклады у рыбаков были мизерные, сидя на биче, человек получал копейки.

В море же заработок зависел целиком от улова. Зарабатывали рыбаки, особенно у хорошего капитана, по тем временам очень приличные деньги.

Например, рассказывали, что знаменитый в те годы капитан СРТ Агеев, после возвращения с улова, передвигался по Таллину на трёх такси. В одном лежала его мичманка, во втором макинтош, в третьем ехал он сам. Соответственно он и отдыхал.

Да и многие рыбаки, ступив на берег после нескольких месяцев тяжелейшей работы в неимоверно трудных условиях, и получив большие деньги, частенько пускались в загул. Сразу же появлялась куча бичей, со многими из которых любой когда-то хлебал горе на промыслах. Все они клялись в вечной дружбе и тащили его в кафе или рестораны, на крайний случай, в какую-нибудь забегаловку. Придя в себя после пары недель такого отдыха, человек обнаруживал, что деньги кончились, а его недавние друзья, забыв о нем, окучивают уже кого-то другого. Оставалось или идти снова в море, или самому становиться бичом. Некоторые превращались в профессиональных бичей, они уже и не пытались попасть на судно, а пили и жили за счёт вернувшихся с моря друзей или знакомых. Постепенно они спивались и опускались все ниже и ниже.