В 1943 году я пошёл в первый класс Каштакской школы. Насколько помню, это была четырёхлетка, более старших ребят возили в школу в Челябинск, это километрах в двенадцати от Каштака. Сейчас, наверное, Каштак стал частью Челябинска.

Но ещё до начала занятий, летом, как только нас записали в школу, всех школьников, в том числе и потенциальных, стали собирать по утрам в школе и с кем-нибудь из учителей, группами, мы по мосту через Миасс переходили на ту сторону реки и там, в лугах, собирали лечебные травы для госпиталей. Иногда мы шли в лес и собирали там шиповник. Нам объясняли, что мы делаем важное государственное дело. Что наши травы помогут раненным бойцам быстрее поправиться и поехать на фронт, бить фашистов. А когда в середине дня мы со своими травами усталые возвращались в школу, нам давали по кусочку чёрного хлеба, посыпанного сахарным песком. Это казалось нам почти что пирожным, о которых мы слышали, но есть которые нам, во всяком случае, на нашей памяти, не доводилось. Осенью мы с мамой и бабушками ходили в лес за ягодами и грибами. Грибов в окрестностях Каштака было много, с тех пор я полюбил это занятие. Очень вкусными были жареные маслята, но особенно хороши были перечные грузди. Их солили, и когда ты вилкой накалывал такой грибок и с хрустом надкусывал его, ощущение было такое, словно он поперчен, хотя при засолке никто их не перчил. Сейчас я представляю, как хорошо таким груздем закусывать рюмку холодной водки. Но тогда, по малолетству, водку я не употреблял, так что теперь остаётся только представлять. Мы их ели с картошкой и постным маслом, если оно было.

В школе было трудно с тетрадками, их делали наши родители из любой чистой бумаги, которую удавалось достать. Нарезали бумагу, потом сшивали нитками. У меня тетрадки были из миллиметровки, это было круто. Как-то однажды нам в школе выдали настоящие тетрадки. Они были шикарные. У них были голубые обложки и чистая разлинованная бумага. Учительница объяснила нам, как Родина о нас заботится, что и в такое трудное время, когда "всё для фронта, всё для победы", она не забывает о детях и снабжает нас такими замечательными тетрадками. Это действительно было здорово. Прозвенел звонок на перемену, и учительница сказала, чтобы никто свои тетради не подписывал, что она покажет на следующем уроке, как это правильно делать. Я не дождался начала урока и написал на тетради свою фамилию: "Филимоноф". Когда учительница увидела, что я уже подписал свою тетрадь, она стала кричать на меня и бросила этой тетрадью в меня. А я не мог понять, что же её так разозлило. И очень удивился, узнав, что в конце фамилии пишется буква "в", а не "ф".

Писали в тетрадках мы первые полгода карандашом и только потом начали писать чернилами. Шариковых ручек тогда не было, широко они распространились у нас в стране только в начале семидесятых годов, хотя мои товарищи по училищу привозили их из-за границы ещё в конце пятидесятых годов. Автоматических перьевых ручек тоже мы не видали. Позднее появились немецкие трофейные, которые выменивали у пленных немцев за табак, но они были, в основном, у наших отцов, да и то позже. В школе у ученика редко можно было такую увидеть. Писали мы обычными деревянными ручками с пером, которое вставлялось в специальный наконечник. Ручку все время нужно было макать в чернильницу, чернил на ручке хватало, чтобы написать только несколько букв. Иногда с пера срывалась капля чернил и на листе образовывалась жирная уродливая клякса, за которую нам влетало и в школе, и дома. Перья были разными, самым лучшим для школьника считалось 86 перо, эта цифра была на нем выдавлена. Им можно было писать "с нажимом", как это называлось: когда выписывалась вертикальная линия буквы, перо сверху вниз велось с нажимом, и линия получалась более толстой. Буквы, написанные таким способом, смотрелись красивее. Был даже специальный урок чистописания, на котором мы постигали эту премудрость. Чернил в школе не было, их мы приносили с собой. Вообще, существовали чернильницы-непроливашки, чем они были хороши, видно из их названия, но это был страшный дефицит. Ведь во время войны промышленность такими мелочами не занималась, и непроливашки были только у тех, у кого они сохранились в семьях ещё с довоенных времён. Таких было мало, и наша семья к их числу не принадлежала. В основном все мы носили с собой в школу пузырьки с чернилами. Сколько неприятностей и слез было из-за этих пузырьков. То он выпадал у тебя из рук на улице и разбивался, а ты приходил в школу без чернил, за что получал нагоняй от учительницы. То вдруг кто-нибудь случайно, или не совсем случайно, толкал твою парту, пузырёк, который стоял на ней, опрокидывался, чернила заливали тетрадь и далее, по наклонной парте, текли на рубашку и брюки. Это была уже крупная неприятность. Одежда была в те годы страшным дефицитом. О "Тёте Асе" и "Тайдах" тогда никто и слухом не слыхивал и когда ты заявлялся домой, весь перепачканный чернилами, словесный нагоняй был далеко не худшим вариантом.

Одним из первых уроков у нас в первом классе оказался урок пения. Учительница спросила, какие песни мы знаем, все начали выкрикивать названия песен, но когда она сказала: "А кто хочет выйти к доске и спеть?", никто не решился. Многие из нас не знали друг друга и стеснялись. В конце концов одна девчонка вышла и тоненьким голоском спела песню про Аржака:

Аржак был парень бравый,

Фасон большой держал,

Учился на рабфаке,

Был первый хулиган.

Вот шесть часов пробило,

Аржак спешит домой,

Грузинские ребята

Кричат: "Аржак, постой"

Аржак остановился,

Грузинские кругом,

Вы бейте, чем хотите,

Но только не ножом.

Аржак схватил бутылку

И начал биться ей,

Но в грудь ему вонзилось

Тут шесть стальных ножей.

Извозчик запоздалый,

Вези меня скорей,

Я кровью истекаю

От нескольких ножей.

Его везли в больницу

И клали на кровать,

Два доктора, сестрица,

Спешили жизнь спасать.

Спасайте, не спасайте,

Мне жизнь недорога.

Считался хулиганом,

А дрался без ножа.

И чья это могила

Так пышно расцвела?

А сторож отвечает:

Могила Аржака.

Все это с большим чувством было исполнено семилетней девочкой. Нам всем стало жалко неведомого доселе Аржака.

Учительница сказала, что песня эта хорошая, но не для нашего возраста, а мы сейчас будем разучивать другую. И мы выучили:

Мы лошадок покормили,

Их почистили, помыли.

Эх, лошадка, ты постой,

Напою тебя водой.

Взяли вожжи с бубенцами,

Запрягли лошадок в сани.

Едут, едут молодцы,

Красной Армии бойцы.

Эта песня понравилась мне гораздо больше. Я даже представлял себе, как в островерхой будёновке и длинной, до пят шинели я запрягаю лошадку в сани, сажаю в неё несколько девочек из нашего класса – к сожалению, теперь я их совершенно не помню, но тогда, видимо, я на них положил глаз – и мы с бубенцами едем кататься в поля за Миасс. В воображении все выглядело очень красиво.

Кстати, песню про Аржака спели как-то в начале 90-х годов в передаче "В нашу гавань заходили корабли". Тогда я узнал, что "грузинские ребята" – это не грузины, а шпана, жившая на Грузинских улицах – Грузинах, в Москве.

Класс наш как бы делился на две группы: одна – это мы, ребята из Каштака, вторая – ребята из двух близлежащих деревень. Мы для них были "городскими, приезжими", кроме того, у большинства из нас отцы работали на стройке, здесь, в тылу, а их отцы, почти у всех, были на фронте. Антагонизма не было, но, конечно, они жили тяжелее, хуже были одеты. Были у них у всех обязанности по дому, по хозяйству, от которых мы были избавлены, поэтому и учиться им было труднее.

Учились мы во вторую смену, но в школу приходили на два часа раньше, и вместе с учительницей продолжали наши походы за лекарственными травами и шиповником, и так же по возвращению в школу нас ждал хлеб, посыпанный сахарным песком. Но лето на Урале короткое, вскоре небо все чаще и чаще стали затягивать низкие серые тучи, с полей из-за Миасса дул холодный ветер, и мы стали возвращаться в школу замёрзшими, а то и промокшими. И к началу октября мы за травами ходить перестали.