Последний белый генерал. Часть третья

Впервые во главе белого соединения

М.: Большой город все-таки был, там 17 ООО было как будто. Кама идет вот так. (Показывает на схеме) Здесь река Вятка впадает в Каму. Здесь город Чистополь, где я родился. Дальше идет город Лаишев, и здесь уже Кама впадает в Волгу. Казань будет здесь, Волга пойдет уже вниз. Казань 60 верст вверх от этого устья [Камы]. Уфа далеко, здесь – на Белой. Здесь Мензелинск. Мы в 12–15 верстах <от Челнов> на новые позиции встали, а в этот угол я направил один батальон, я его отправил сюда, в Челны, в угол Камы и Белой, но, не подходя к реке, я ему сказал. А все, что переправится, – его обязанность была сбрасывать в воду, но не держаться, чтобы он не подвергся артиллерийскому обстрелу со всех судов.

Р.: А красные с юга подходили?

М.: Да. Красные могли и отсюда переходить, где угодно. Ижевск только немного держался в это время и Воткинск, а здесь это уже все в их распоряжении было. А я отходил так: на Мензелинск. И все приходилось держать не на запад, казалось бы, а направление было на север, потому что с запада нам не угрожал никто (где-то там был Каппель), а только мелкие банды. А здесь уже регулярная Красная армия появилась. Вот здесь я был (показывает на схеме).

В это время ко мне подошел на усиление отряда 13-й Уфимский батальон под командой (сразу большой чин) капитана Модестова (между прочим, он был здесь и умер здесь). Меня усилил. Я его сразу послал на то же место, где был Калашев (батальон этот), в углу. Я приказал Модестову: не ввязываться в большой бой, а с тем, чтобы только не быть под обстрелом красной флотилии: «А тех, которые подходят, – сбрасывайте их обратно в реку». Что он два раза выполнил, готовился к третьему разу. Я ему приказал отходить, потому что обстановка выяснилась: все наши суда уже прошли, пристань Дюртюли – красная. То есть у меня получился противник с востока (мое главное направление на восток было) и с севера. Мне пришлось занимать эту пристань Дюртюли и до этого шоссе. Большое протяжение было – верст семнадцать, получилась у меня позиция, которую

мне нужно было занимать во что бы то ни стало. Но ввиду того, что ко мне прибыл батальон, это мне много помогло. Он прибыл с двумя пулеметами и одной пушкой. У меня оказались две пушки. Потом мы еще в одном из боев при отходе забрали пушку. Оказалась у меня уже батарея с двумя хорошими орудиями, с прицелами, уже все как следует. Здесь страшно было за свой тыл. Когда мне сказали: «Мензелинск – ваш, его займите, пока вы держите Дюртюли»...

Со всех сторон у меня, понимаете, нужно было драться. Тогда Елабуга занята была. Мы уже имели сведения оттуда, беженцы были, начали они там зверства опять.

Р.: Вы отдали Елабугу без боев?

М.: Без боев. Потому что эти все бои происходили уже здесь, они [красные] шли на Ижевск, подходили. Там, например, такой стекольный завод был, здесь где-то в нескольких верстах, он был занят красными. И красные не обращали внимания на Елабугу, они обращали внимание на Ижевск, он им нужен был. А в Елабуге действовала их флотилия, здесь никто не мог сидеть, им она не нужна была. Они ее заняли маленьким отрядом, и этот отряд там потом зверствовал. А вот здесь, в Казанской губернии, недалеко, против Елабуги, был город Мамадыш. И ко мне пришел священник, он шел через Елабугу, бежал оттуда. Он мне и рассказал, что там делается. Там абсолютно все: «Ах вы с Молчановым были?! Вот вам!»...

Р.: А Ижевск и Воткинск они забрали?

М.: Да. Воткинцы построили мост через Каму, по мосту переправились. Громаднейший мост построили, конечно, временный он был, состоял из баржей на якорях и так далее. Но они построили, это их инженеры были молодцы. Они перешли. Все-таки такое расстояние здесь получилось большое, что здесь какие-то действующие части нажимают на меня с востока (где мой главный отход – на восток). В общем, мы все время отходили, постепенно мы отходили. Были такие переброски, когда я отходил, мне говорилось так: «передает Уфа» (до [того], когда Уфа была, они мне никаких указаний не давали, это удивительная вещь). Потом я встретился, мой приятель был генерал Пучков, здесь вот он умер. Он начальником штаба был у генерала Люпова, командира корпуса. Они никаких указаний мне абсолютно не давали. Иначе говоря: «Действуйте, как хотите». То есть я им совершенно не нужен, у них части формируются в тылу, а им эти добровольцы вроде не нужны. Молчанов был для них какое-то черное пятно на белом фоне. Во-первых, появились сводки в Уфе и передавались мне: назывался «Молчановский отряд подполковника Молчанова»: то-то, то-то произошло. Почему они называли «Молчановский отряд» – бог их знает. У меня он назывался – Прикамский отряд, и больше ничего. И потом я вместо Елабужского полка, из всех этих частей, которые там набрались, организовал Прикамский полк, чтобы никого не обижать – ни Елабугу, ни Чистополь. Там станция Соколки была, тут отряд образовался, он у меня потом вторым батальоном в полку был. Люпов, это был генерал-лейтенант Генерального штаба, и тогда подполковник Пучков был у него начальником штаба – мне никаких распоряжений абсолютно не давали. Я говорю, что для них я был что-то такое совершенно ненужное: дерись, а там... мы готовим тут армию, а ты ни к ч-ту не гож. Вот такое впечатление у меня было. Такое впечатление у всех у нас офицеров получилось, что мы до конца должны погибать, а кто-то за нашими плечами, за нашими головами готовиться. Может быть, оно правильно было, если бы они сорганизовали что-нибудь. А они ничего не смогли сорганизовать настоящего, добровольческого, а все получилось у них – вот только добровольческий 13-й Уфимский полк, с которого батальон ко мне пришел. А потом, при дальнейшем отступлении весь полк ко мне пришел, три батальона.

Р.: А эти Ижевцы и из Боткинского завода – они были добровольцами?

М.: Да, это все рабочие.

Р.: И они к вам присоединились?

М.: Нет, они уже перешли сюда, ими командовала Главная ставка. Здесь формировались они где-то далеко, на север от нас. Образовалась Ижевская бригада, которой потом я принял командование. Для меня они неизвестны были: рабочие, социалисты-революционеры.

Р.: В то время вы их не знали совершенно?

М.: Не знал совершенно. Я знал их только, как я говорил уже, когда я разговаривал с [их] начальником штаба по телеграфу. Я ему хлеб послал, а он мне – винтовки. Я получил от них винтовки и отослал им хлеба, сколько мог. Но потом они прекратили [поставлять] винтовки, потому что у них самих недостаток был. Они давали их воткинцам, так как у воткинцев не было выделки, это был судостроительный завод и машиностроительный, вагоностроительный завод. Потом они делали там и пулеметы, исключительно ружейный завод. Потом там оказался какой-то (тоже подполковника) отряд из рабочих, где-то там высоко (к северу) в Пермской губернии есть село Михайловское, там какой-то завод был, я сейчас не помню, из них образовалось добровольческое соединение. И командовал офицер, переменивший фамилию на какую-то татарскую, потому что оставил свою семью там, – очень доблестный, потом я с ним при дальнейшем отходе вошел в сношение кое-как. А так это все было кустарно, не было управления.

Р.: Это осень 1918 года?

М.: Да. Потом прислали мне весь 13-й полк под командой капитана Карпова – редкостный офицер во всех отношениях, из той молодежи, которая училась, сама себя образовывала. Доблестный офицер! У меня отряд получился: два полка, конный дивизион, артиллерийский дивизион. В артиллерийском дивизионе было 6 пушек – 3 батареи мы считали. Затем я организовал полевой госпиталь. Когда я присоединился к другим частям, он сразу развернулся в большой армейский госпиталь. Все у меня было подготовлено: я и медикаментов собрал много, и докторов привез туда, брал уже таких, которые действительно хотели воевать.

Был у меня в полку доктор Морев, большой организатор, сестер набрал. Сестры ведь у нас какие были – необученные совершенно, добровольцы, жены офицеров и так далее.

Р.: Вообще все у вас были только добровольцы?

М.: Да.

Р.: Вы никого не мобилизовывали?

М.: Никого. Морев образовал школу при госпитале и выпускал сестер милосердия. Набрали мы докторов, до того дошло, что были у нас евреи – милости просим. Затем был молодой доктор из Елабуги, только что окончивший, большой приятель моего отца. В Алнашах он был доктором (где мой брат был), оттуда я его вытащил, я говорю: «Забирайте, Коля, все медикаменты, что нужно, пусть красные дают тем». И как эти крестьяне помогали, чтобы для воинов это все собрать, сами собирали. «Они придут – пускай нам дадут. Мы получим, выбьем от них», – говорили. У меня обоз громаднейший получился. Что же делать, понемногу мы рассасывались и так далее. Организация пошла правильно: передовой пункт, затем перевязочный пункт прекрасный, а потом госпиталь – все было. Тут уже начали называть меня начальником отряда, не говорили «подполковник Молчанов», а просто «начальник отряда». В это же время, по-видимому, у них в Уфе было недоверие ко мне как к саперному офицеру.

Р.: У вас сколько было солдат в подчинении?

М.: Больше семи с половиной тысяч. Это был большой отряд. Если бы нам дали винтовки, если бы нам сказали, что мы пойдем куда-то формироваться, я мог бы вывести тысяч 15, чтобы со мной пришло. Но с тем, чтобы их отправить. Они были молодежь, крестьяне, которые не были нигде, а их старики заставили идти:

«Иди, нужно помогать». Но я отказался. А если мобилизация, то она бы по счету дала от 30 до 35 тысяч. Мобилизация – там, где заявлено было, что «мы не хотим идти добровольцами, боимся за семьи, а мобилизуйте нас». А мне ответили, что я не имею права мобилизовать ни одного солдата. Когда я был в одной из деревень под Мензелинском, мне вдруг говорят: «Отдайте приказ о мобилизации населения, такого-то возраста». Дали небольшой возраст – 2–3 года. Башкирское население: татары, башкиры, русских нет совершенно. Объявил я – приходят. Мне донесение: маленькая стычка, все эти мобилизованные пропали, винтовки унесли. Еду я как-то, где этот самый пункт, иду туда посмотреть на них, как они записываются. У нас это при волостном управлении было. У них были специалисты (от воинского начальника еще остались), все идет правильно. Вдруг меня хватает кто-то за рукав:

– Ваше Высокоблагородие, это ты!?

Я смотрю: у нашего доктора во время Великой войны он был денщиком. И страшно любил меня. И знаете, за что? Вот только тут он мне и сказал: за то, что я очень хорошо обращался с мадамой, с докторшей, никаких любезностей не говорил:

– Вы, – говорит, – единственный только пили чай. Он говорит мне:

– Не бери этих, я тебе несколько человек хороших добровольцев дам.

Он сам башкир. Я говорю:

– Ладно.

Только закончился этот день, я сказал: «Распустить всех мобилизованных по домам». Этот мне привел 18 человек из своей деревни, а он там как фронтовик, в деревне выборный был. Эти 18 человек – я их всех назначил в команду разведчиков, мне как раз нужны были татары. И они не изменили мне, они остались с полком, постепенно выбывали, конечно, убитые и раненые, но они остались. Вот вам случай такой.

Как можно было добывать людей? Забыл я фамилию священника, который у нас был, большой оратор. И вот среди смешанного населения, где-нибудь в селе, созываем сход, он говорит речь. Но он так зажигательно говорил: о том, какая великая Россия, как нужно ей помочь, что ее разваливают эти большевики и так далее. Сразу записывались добровольцы.

Р.: Вы силой не заставляли?

М.: Нет. Вот похороны убитых, он и говорит речь. А крестьяне эти все – башкиры, татары и православные – идут и слушают.

Они любят помолиться об умерших, а еще и об убитых. Как он только слово надгробное сказал – несколько добровольцев записывается. Так они уже и оставались. Большой оратор был, умел говорить с крестьянами. Но потом он заболел, отстал, и его отправили куда-то в тыл, так я и о нем больше ничего не знал.

Р.: В это время вы получали снабжение – военные припасы – из Уфы?

М.: Ничего. У них ничего не было у самих, мы все питались только от красных. Мы от них пулеметы брали, мы от них брали патроны. В это время солдаты прекрасно дрались.

Р.: Почему же вы тогда отступали?

М.: Потому что обстановка была такая. Я итак уже выдвинутый был по всему фронту. Мне приказывают отступать. Я отступал в Бирск. Почему я отходил: у меня ничего нету, постепенно фронт переворачивался вот так, на юг. А ведь здесь у меня только все было с севера, откуда у меня не должно было быть никакого противника, а у меня оттуда противник. Я в самом Бирске не был, а только в семи верстах от него стоял, у меня штаб там был, позиция была прекрасная. Я стоял очень долго там. В конце концов Люпов был сменен генералом Войцеховским, и сразу все переменилось. Он сразу стал интересоваться всем. Это уже зимой было – с 1918 на 1919 год, в ноябре или декабре 1918 г. Я к Бирску подошел уже, когда была зима, все было льдом покрыто.

Р.: А почему вы не вошли в сам Бирск?

М.: Там два штаба были, которые ничего со мной не могли делать. Штаб корпуса, он мной не интересовался. Ни разу никто не приехал из штаба корпуса, я стоял там месяца три. В семи верстах, барский дом Баумгартена был, прекрасная помещичья усадьба.

Р.: А солдаты ваши где?

М.: Впереди там несколько деревень занимали они, прекрасные были окопы вырыты у нас, там мы жили хорошо, обжились хорошо. Затем слава обо мне пошла большая во всем Бирске, этому командиру корпуса никакой большой рыбы не продадут, а привозят все мне.

Р.: А деньги откуда тогда вы получали?

М.: Это когда я уже сошел, то оттуда начали выдавать жалованье, присылать жалованье из корпуса, из Уфы. Я уже теперь и не помню, какое жалованье. Они переехали и здесь временно только жили. Я не знаю, для чего они тут жили. И тут же штаб 4-й дивизии, а полк один – 13-й полк – был у меня. А остальные полки в это время где-то в Сибири формировались, а он стоит гут и не управляет. И ни разу никто не приехал в этот полк из штаба, ни разу командир корпуса не поинтересовался узнать, что я из себя представляю, приехать ко мне. Просто не обращали внимания на меня: дерись, и больше ничего. Когда я требовал себе какое-либо обмундирование, 14-я дивизия отвечала: «Вы не состоите у нас в дивизии». Командир корпуса говорит, что мы не знаем, к какой вы дивизии принадлежите. И я не знаю. Мне говорят: «Вы должны получить от своей дивизии». А от какой дивизии – я не знаю, что за дивизия, где она?

Р.: Вы сами организовали отряд, без всякой дивизии?

М.: Да. Вдруг меня вызывает к телефону из Уфы Войцеховский.

«Я, – говорит, – теперь ваш начальник. Пожалуйста, полностью мне доложите, что вы можете сказать про свое положение». Я с ним разговаривал не по телефону, а по телеграфу, наверное, часа полтора. Я все ему изложил. Он говорит: «Не стесняйтесь, день и ночь – когда угодно, будите меня и докладывайте мне, что вам нужно». Сразу я почувствовал, что какая-то надо мной есть рука, которая будет управлять. Он изложил всю обстановку. «Вся, – говорит, – ваша задача состоит в том, чтобы не задерживаться долго, а только прикрыть фланг Каппеля, который изнывает». И вот он мне отдавал задачи. А Каппель находился здесь, он от Самары отступал. Я почувствовал, что есть кто-то, кто будет мной управлять. Он мне так говорил: «Полковник, задержитесь в Бирске», когда уже все ушли штабы, после маленьких боев. Я в Бирск перешел. И у меня уже только здесь была позиция, и позиция там, на Уфу, по берегу была, небольшая позиция. Это в декабре было. Он мне говорит: «Вы держитесь не больше трех дней, а потом дальше отходите». Это у меня тыловая дорога была – там уже через горы надо переходить, Урал, Дуваней такое место было, туда переходить. Он говорит: «Задерживайтесь только постольку, поскольку вам нужно, потому что вы находитесь примерно в 200 верстах впереди другого фронта. Вам нужно только немножко подходить-подходить». И мне так отходить не на Уфу, а на восток, где были проходы через Урал. В конце концов я подошел, и фронт был мой на запад и на север. Потом уже случилось в переходе, случилось так, что фронт был у меня и на запад, и на восток, и на юг (только не на север).

Викторин МОЛЧАНОВ

Продолжение следует…

Часть вторая

Часть первая