"Мой дух - необузданный конь"

Табун лошадей содержался на пастбищах круглый год. Поэтому не было необходимости в энергоемкой заготовке сена, строительстве укрытий.

По этому поводу один из героев Д. Н. Мамина-Сибиряка на вопрос: «Чем же они (башкиры. – И. В.) лошадей кормят?» ответил: «А ничем… Что сама добудет из-под снегу, тем и сыта. Вы обратили внимание, что ни у одной избы нет огорода: башкиры совсем не знают овощей. Какое уж тут сено!».

Благодаря табунам полудиких лошадей башкир не был закрепощен на клочке вспаханной земли, а свободно кочевал на огромных пространствах, что позволяло постоянно общаться с другими народами, успешно защищаться от захватчиков.

В походы башкиры выезжали не на крылатых тулпарах, а на своих небольших, но крепких и выносливых конях башкирской породы, выведенных в условиях табунного скотоводства, – они были привычны к тебеневке, к защите от нападения волков, а кобылы давали много молока для кумыса.

Воспитание детей, особенно мальчиков и юношей, в любви к лошадям составляло неотъемлемый и очень эффективный компонент нравственного становления подрастающего поколения.

Едва научившегося ползать сына отец сажал на коня. Получив из рук отца поводья быстрого скакуна, мальчишка отвечал за него головой. Он должен был не только кормить коня, но и уметь быстро, толково заседлать, чтобы тот в дороге не натер холку и не сбил копыта на каменистых тропах. Следует заметить, что коневодство в жизни башкирского народа всегда составляло основу жизни. Старшие обучали подростков уходу за животными, умению отделять из табуна фондовое поголовье, отборных кобылиц и жеребцов, от хозяйственных лошадей, различать их по разработанной возрастной номенклатуре. Особого искусства требовало приучение 3-летнего молодняка к верховой езде и хозяйственным работам. Известно, что зимой у башкир специального ухода за скотом в прямом смысле слова не было: до XIX века табуны лошадей и стада других домашних животных зимовали в лесах и степях. Поэтому управиться с полуодичавшей за это время лошадью мог лишь очень смелый и выносливый человек. А поскольку эта профессия «укротителя» лошадей не терпела слабых, естественно, молодежь развивала в себе необходимую физическую силу, выносливость и ловкость.

Из «Притч…» мы узнаем о том, что у семьи М. Карима был конь Сивка, на спине которого, по его признанию, он и вырос.

Еще в 1951 году в статье «Дума о старшем брате» М. Карим писал: «Мечта о коне очень рано вселилась в мою душу. Лет с четырех я, как все башкирские мальчишки, начал с кнутом в руке путаться около лошадей. Мысленно я на самом резвом коне проскакал тогда по всем сказочным странам, и лишь ветер теребил белоснежную гриву моего аргамака… Однажды пришел самый светлый час детства – сильные добрые руки старшего брата легко подняли меня и посадили на коня. Не было предела моему ликованию».

Через несколько лет, в 1957 году, он поделится со своими впечатлениями от общения с человеком по имени Даули, тоже горячим поклонником лошадей. «В тот год, – читаем в статье «Наше счастье», – мы со старым Даули пасли первый колхозный табун. Даули всю жизнь водил байские табуны почти во всех аулах и деревнях округа. Кони для него становились своими, лишь их хозяева всегда оставались чужими. Он с какой-то светлой тоской вспоминал о тех умных ласковых лошадях, с которыми дружил двадцать или тридцать лет назад. О людях Даули говорил скупо и недружелюбно. Ведь люди-то, с которыми он сталкивался в прежние времена, были хозяева».

А Ф. Д. Нефедов утверждает, что: «Все они (башкиры) – страшные охотники до лошадей».

Верную характеристику об отношении башкир к лошадям дал Донелли: «Особенно ценились лошади ввиду необходимости в них во время войн; кроме того, башкирская лошадь отличалась быстротой, силой и выносливостью».

А. И. Тевкелев, который как никто другой хорошо знал башкир, писал, что в зимнее время, когда затрудняется передвижение на лошадях, русским нечего бояться, т. к. «понеже башкиры пешие хуже всякого народа».

Интересные наблюдения, связанные с башкирскими традициями взаимоотношения людей с лошадьми, оставил С. П. Злобин. «К явлениям старого быта, – писал он, – относится ряд обычаев, доходящих почти до фетишизма. Например, череп падшей лошади укрепляется на крыше конюшни. Для чего? Это объясняют по-разному. Старики говорят: «Если на землю бросишь – этой масти скотина жить не будет, вся переведется». Молодежь объясняет это иначе: «Коня бросишь, кто-нибудь ногой толкнет – обида! Зачем обижать? Наверх положил, значит, думаю: «Вот хороший конь был. Жалко! Пускай никто не топчет…». Наиболее суеверные мажут морду черепа маслом, чтобы миновали напасти живой скот».

Зная любовь башкир к конным состязаниям, Л. Н. Толстой решил устроить скачки с ценными призами. Весть об этом быстро облетела окрестные деревни, и в назначенный день съехалось несколько тысяч башкир, киргизов, уральских казаков и русских крестьян. Эти скачки впоследствии описали сыновья Толстого – Сергей и Илья – и шурин С. А. Берс.

По свидетельству М. Рахимкулова, в поэме М. Ю. Лермонтова «Монго» строка «степей башкирских сын счастливый» появилась не случайно. Выражение это олицетворяет степного вольного коня, верного спутника башкирского джигита. Но откуда появилась в поэме «Монго» эта строка? Ответить на этот вопрос нелегко.

В то время еще свежа была память о башкирских воинах, кавалерийские полки которых активно участвовали в Отечественной войне 1812 года. К тому же, гений Пушкина ярко отразил мужество башкир-пугачевцев, ведомых в бой «свирепым Салаватом». Свободолюбивый автор «Мцыри» и «Демона» представлял себе степные просторы, надо полагать, как символ независимости, воли и счастья. Потому-то, очевидно, весело скачущий башкирский конь казался поэту олицетворением счастливого, вольного сына своей страны.

Монго – прозвище Алексея Аркадьевича Столыпина, родственника и близкого друга Лермонтова. В поэме «Монго» описывается увеселительная поездка двух друзей в середине августа 1836 года к балерине Е. Пименовой, которая жила на даче Моисеева, находившейся недалеко от Петергофа. Сам автор дан в поэме под именем Маешки.

В поэме дается игривая характеристика Монго и Маешке:

…И вот дорогой столбовой

Летят, склонившись над лукой,

Два всадника лихим полетом.

Один – высок и худощав.

Кобылу серую собрав.

То горячит нетерпеливо,

То сдержит вдруг одной рукой.

Мал и широк в плечах другой.

Храпя, мотает длинной гривой

Под ним саврасый скакунок,

Степей башкирских сын счастливый.

«Лошади-башкирки были чудо как хороши – они гнали их от Царского до Петербурга так, что ветер свистел в ушах, а тем хоть бы что – и не вспотели», – пишет современный исследователь Алла Марченко.

О лошадях в Башкортостане написано и пишется очень много. Не перечесть стихов, песен, кубаиров о четвероногих друзьях башкир.

Вот отрывок из народной песни о Салавате Юлаеве:

Салавата могучий конь

Первым устремляется в бой.

Его хозяин – живой огонь –

Воинов песней ведет за собой.

У коня, что гарцует под ним,

Грудь в один широкий обхват.

Того, кто насильникам нетерпим,

Называют батыр Салават.

Пляшет под Салаватом конь,

Сам в седле он – живой огонь,

Вечно будет для нас он свят…

Камни имя его хранят.

Поэт Александр Филиппов написал поэму «Поэт и конник» и стихотворение «Акбузат», артисты Сибайского драматического театра поставили спектакль «Тышаулы ойор» драматурга Кол Давлета о жизни лошадей…

В названном стихотворении А. П. Филиппова, в частности, есть такие строки:

Конь крылатый – Акбузат

Мчится в дальние пределы.

Оглянулся я назад –

Жизнь стрелою пролетела.

Акбузат – птица-конь,

Под копытами огонь.

Вот и правда, как стрела,

Жизнь прошедшая была.

Коневодство для башкир не было простым занятием из-за жизненной необходимости. Кони для наших предков являлись животными культовыми. Не зря Мустай Карим сложил такие строки:

Воспевайте скакунов бесстрашных,

Славьте славу в золотых лучах…

«Мой дух – необузданный конь» – так может сказать только тот, кто по-настоящему, по-мужски влюблен в это прекрасное животное, имя которому – конь.

У М. Карима конь выступает своеобразным мерилом мужского достоинства и чести: «Мужчине – по коню почет, по оружию честь». А в стихотворении «Триста джигитов» он говорит о славе джигита и его коне:

И если джигита погубит военный огонь,

Вернется обратно к домашним приученный конь.

А конь упадет, неприятельской пулей убитый,

Вернется в аул непомеркшая слава джигита.

Как человек, влюбленный в лошадей, М. Карим в «Помиловании» описывает эпизод схватки предка главного героя повести Любомира Зуха Пантелеймона с турками. Он с восхищением пишет, как лошадь прекрасно чувствовала своего седока и не раз уводила его от смерти: «С добрый десяток врагов – проломив булавой бритые головы или саблей распластав тулова надвое – уложил он вокруг себя. Крушил и крушил… И саврасая, страха не знающая кобыла, вставая на дыбы, отшатываясь в стороны, отскакивая назад, спасала хозяина от ударов… Саврасая кобыла, почуяв беду, пронзительно заржала и так подпрыгнула, словно хотела умчаться в небо. И вот, будто на ловле дикого жеребца, со всех сторон полетели на Зуха арканы. С быстротой, удивительной для его огромного тела, он крутился, изворачивался в седле, один летящий со свистом аркан перерубил саблей в воздухе. Но все же другая ловкая петля захлестнула его – и с перетянутым горлом, задохнувшийся казак грянулся с коня. Верное животное хозяина не бросило, уперлось четырьмя копытами в землю и осталось стоять на месте».

В воспоминаниях поэт приводит восторженные слова своего друга Арслана Мубарякова о всаднике и коне: «Здорово это, когда порыв джигита и порыв коня в одно сливаются, – я знаю, сам изведал». Как справедливо замечает М. Ломунова, в стихах военной поры у М. Карима «часто встречается национальная атрибутика: бурка, конь, «друг крылатый», литые стремена».

Украинский друг М. Карима Дмитро Павлычко очень точно подметил: «…образ коня, главного тотема башкирского народа, выполняет различные функции, находя удивительное воплощение в поэзии Мустая Карима. Десятки разнообразных ассоциативных линий начинаются именно с него. Можно проследить спад романтических и усиление реалистических тенденций поэта, когда с крылатого скакуна лирический герой пересаживается на колхозного коня. И в это же время, не нарушена святость этого образа, нигде не уменьшено уважение к коню, которого так возвеличил и облагородил башкирский поэт».

В подтверждение сказанного обратимся к произведениям М. Карима, где кони почти всецело владеют поэтом: «Я направлен в Нерехту начальником связи в формирующийся полк конной артиллерии. Услышав «конный», я очень обрадовался. Но, к большому разочарованию, полк сформирован не был».

И. ВАЛЕЕВ