Из закрытой фиолетом сини

Елена Чёрная (псевдоним), член Союза писателей России и Союза писателей ХХI века, автор семи сборников стихов: «Птица неизбежность» 2001 года, «Антология заблуждений» 2003 года, «Deja-vu» 2004 года, «Alter ego» 2006 года, «Возвратный бег» 2011 года, «Венера без лица» 2017 года. «Вирусчеловеческого вида» 2022 года. Детская книга «Страна лилии Мартагон» была признана в 2007 году лучшим изданием для детей на конкурсе Главы города Екатеринбурга, автор получила диплом лауреата издательского конкурса «Книга года».

Елена Чёрная печаталась в различных альманахах и сборниках. Её публикации выходили в журнале «Урал», в литературной газете «Поэтоград» в 2022, 2023 и 2024 гг., в альманахе «Поэтический марафон», как неоднократного лауреата Международного фестиваля «Поэтическое единство» с 2005 по 2020 год.

В июне 2021 года Елена Чёрная получила Диплом лауреата премии писателей Екатеринбурга «Чаша круговая».

Подборки стихов, рассказов и пьеса «Двое на берегу» вышли на Международном сайте «Свой вариант». Автор получила литературную премию и диплом Международного сообщества писательских союзов за лучшую публикацию 2021 и 2022 года на сайте «Свой вариант».

За книгу стихов «Вирус человеческого вида» награждена дипломом лауреата Международного литературного конкурса «Лучшая книга года» 2023 года.

Из закрытой фиолетом сини

 

Ящерка

в сухой траве у жизни полустанка

лежит в полукольце,

как одинокий сталкер,

на солнцепеке дня или полудня,

и знает, что летает западня

крылатая с железным клювом,

и видит все. а в частности меня,

как мимо ящерки тропой иду и я.

тень метится упасть крылом и клювом,

и выведать на сколе острия,

чья кровь красней ее или моя…

 

когда увидев птицу, паникуя,

бегу спастись от смерти поцелуя,

то наступаю на нее живую…

и изумрудную, и верткую такую,

и падаю, и плачу памятуя

и думаю о ликах всех смертей,

но вижу лишь себя босую

и… серый, сброшенный,

природа все ж мудрей,

кончик хвоста,

уже не нужный ей…

 

и над сухой травой

в итоге пришлых дней,

на солнцепека тихом полустанке,

теперь не я, не ящерица, – сталкер,

а полу птичья тень на сколе дней

следящая за чередой смертей.

 

* * *

я слушаю, как яблоки молчат,

как тишина крадётся спелым боком,

как слово зреет в зернышке, жестоко,

когда себя не сеет вещий сад.

когда потомство замуровано в плоды,

когда оно как в вате поколений

и в рудное вгрызается, увы,

и червь, и зверь без должного уменья.

 

и тишиной объят не спящий сад,

ни шелест листьев, ни плодов сомненье,

ни яблоко упавшее стократ

закона не отменит притяжение:

оно как в яблоке поспевшее ядро,

оно как облако в облатке печенега,

оно меня б несчастную смогло б

создать и не создать из зернышка

из облака из снега…

 

* * *

так бабочкой бесцветной, схожей

снежинке позднего апреля

лететь звенящею капелью

в день неприметный. непогожий.

и однодневное крылами, штрихами

льда ли, может угля

не острыми чертить углами

по душам, веру в вечность гугля.

и кликом, откликом, курлыча

кружиться над остывшим домом,

забыв, не принеся приличий,

осесть в гнездо чутьем, ведомым

какой-то крапиной железа,

что в клюве – ключ замка отважней,

что в север компасом, и в межи,

в поля, в окраины, не важно.

открыться в прошлое парение,

о двух часах, а может жизни,

и увядание, постепенно...

и хлеба над стаканом, трижды.

метлячей, крылой, легкокрылой,

Иисусом, ангелом. убого.

узнать, что в прошлом уже было,

и дверь, и крылья у порога.

 

* * *

так все непросто – разум спит,

он сбит в комок одной коросты,

и в капсулу закрыт пиит,

в кристалл единый, в сонный сросток,

как крыл лишенный Гавриил,

летает разбегаясь в рост – так,

но взмахи рук – пустой посыл,

и с небом разлучен, и просто

стоит и плачет Гавриил,

и проклинает этот остров,

где пыл его навек остыл,

и крыл гниет напрасный остов.

 

* * *

живут русалки в зимнем плесе

и коротают подо льдом

в уборах ледяных белесых

дремотным упиваясь сном

дни что короче ночи длинной

им кажется горит лучиной

 

не греет ночь и вот стоит

над ними небосвод бездонный

летят они к звездам бессонным

 

… и пишет оперу пиит

перо о чешую их точит

и славу ариям их прочит

шампанского струя в зенит

 

и лишь утопленника очи

живее блещут в мраке ночи

русалкам тихо говорит

и просит отпустить на сутки

проститься с молодой женой

пройтись над сонною невой

с зарей что блеклая парит

мостов свивая вместе руки

но звуков близких канонада

рвет лед и разметает плес

русалки в облаке волос

всплывает лейтенант из ада

в петличке свежая награда

 

* * *

писать, совсем не различая вкуса,

слова горчат, когда звучат.

а у людей, не знающих искуса,

на языке беззвучными лежат,

как парусники и без ветра, и без курса.

 

и выйди в лес, где земляники нет,

так пахнут тусклые задворки, и пригорки,

они без земляники так прогоркли,

и потеряли форму, да и цвет,

как игры, где слепые пальцы только зорки.

 

слова на ощупь – выпуклый сосед,

в прикосновенных точках, точно,

заменят шифров сложный трафарет,

и прозвучат с заглавной и со строчной,

и скажут – гол, хоть в мантию одет.

 

* * *

мне не чем отвечать на чувства,

любовь, печаль и прочий мусор.

не искушенная в искусстве

душа моя не червь, не рупор.

я лишь простая промокашка,

и губка, что вмещает все.

чернильница непроливашка.

вселенной черное пятно.

 

все, что попало, не пропало.

но излучать не будет свет,

по времени тугим аортам

к истокам новым потечет.

 

* * *

дорога по небу, что тракт дублёр.

и к облаку макушкой люд приделан,

летит по встречке человек-стажёр,

и вроде бы рождён, но не при деле.

не видит богов красный семафор,

и в бога уж давно совсем не верит.

 

дорога под ногами, что тропа,

заросшая под шагом муравою,

и в шаге спотыкается строфа,

ни в небо не ведет, ни к аналою,

и с неба – парашютная стропа,

страхует шаг, хоть он того не стоит.

 

* * *

вот и ирисы целуют в губы

фиолетовым не летним поцелуем,

под прохладным ливнем, почти грубым,

по цветку – прозрачным, и рисуют

 

то ресниц, то брови полукружия

по ключицам, шее и ладоням,

эти ирисы опять во мне недужат,

холодом камней, и сад надломлен.

 

но пробился между гордых слабый,

не крапивный, но росток полыни,

для него не струи, только капли,

из закрытой фиолетом сини.

 

* * *

душа накапливает поле

и камни, что дугой легли.

и пристально с печалью смотрит,

ступая из его петли,

и избегая острой боли,

как каждый камень, долетев,

оставил остриями в поле

от пахоты и от неволи

свой нежелаемый посев,

что ищет жизни, умерев.

 

Белая роза

холодной каплей канет встреча

и сердцу станет много легче.

когда последний вздох и взгляд,

быть может, душу напоят

надеждой новой, новым светом

о неудавшемся, запретном,

но трепетном и перепетом,

и перемученном и светлом,

все перепутавшем, заметном,

неловком, грустном и конкретном

метаньи в поисках, как просто,

души, любви, попытках роста,

бутон раскрылся, Аве Оза,

бела, чиста явилась Роза.

 

* * *

есть с языка выхватывая слово

когда б оно на все всегда готово

не жгло и не варилось впопыхах

и побывав у жизни на ножах

впивалось прочно в крест еловый

 

есть с языка деепричастный дух

причастий проявившихся на слух

глаголов полустиший черный мел

и существительных упавших не у дел

всему готовя скорый передел

 

есть с языка упавшее в тетрадь

чтоб слово нужное коверкая искать

катая между звуков в звукоряд

по буквам по слогам как говорят

пока они в миру не воспарят…

 

есть с языка когда скользит рука

меж суповым и письменным прибором

когда строка не поддаётся к уговорам

и мысль то тяжела то так легка

что автор вдруг сравнялся с вором

и в кандалах идёт под песню ямщика...

 

* * *

кругами ходит жизнь – грибное время сна.

в плотинах у запруд молчит песок забвенья,

и спящее потом отсеет времена

на злачные места и пиррово цветенье.

кругами по воде, созвездьями орбит

и кольцами на пнях замшелых и в росе

замкнулось все вокруг. дымится поле битв,

и кровь упавших трав не сохнет на косе.

 

не переход, не спас, не облачный гамбит.

не сенокос еще, но поздний звездопад,

и волос у виска мне ветрено звенит:

что лишь любовь – со смертью невпопад.

 

* * *

любимые меняют имена,

как знать, какой судьбы касаясь,

собою закрывают времена,

где я не я, но и теперь не каюсь,

мои ушли, костры оставив племена,

и бросили шатры, скитаясь

меж звёздами и ковшиком зари,

меж реками и полыми годами,

где лунные глаза, как фонари,

бездушные, следят за сбивчивыми снами,

… любимые остались между нами…

которым мы как флюгеры верны,

носимые неверности ветрами

другими странно бредим, пленены,

их называя теми именами…

 

* * *

бульвар – скамейка – Берлиоз,

сверлит перечислений мозг

докучливая канитель,

и Воланда витает тень

меж прокуратором и болью,

собаки преданной любовью,

тюльпаном желтым, Маргаритой,

в бокалы мерные разлитой,

и соком с привкусом ипритным

распятого, к кресту прививкой

Иешуа-Христа, Исидой,

что воскресит весной увитые

Осирисом поля и комья пахот,

у Нила, полного Ефрата,

чтобы волхвами волхвовать

движение звёзды и дату,

вошедшего в сей мир когда-то...

бульвар-скамейка и озон,

летящий под напором зонт

грохочущего ливнем мая,

и струи, что в гнездо свивают

ушедший в небо горизонт,

и босиком бежать резон

за убегающим трамваем,

как молодость весной теряем,

и резвость и былую стройность,

а строчки – ветреную срочность,

как лето с осенью убойны,

когда утроенные войны

подпалят все передним краем.

премьеру в драме разыграем,

и не скрывая больше боли,

жизнь... скроит мир на поле боя.

 

* * *

как бабочку в спектральной тени

на волю сквозь досадное стекло

меня из тела бренного влекло,

и сбила крылья и колени.

не мне, но бабочке сегодня повезло.

она, прорвав прозрачное, летела,

оставив за стеклом меня, как тень

бескрылого, страдающего тела...

хитин, которому природа так велела:

ходить и жить по-человечьи неумело.

под ангела невидимым крылом,

где каждому усилию нужен лом.

 

* * *

в просторах башни серый призрак,

как смерча стертые вихры,

она упала в недра слитком

и затаилась до поры...

до новой воздуха игры...

у этой глины вавилонской,

у азиатского нутра

 

столицы северной и сонной,

и третьей, медной, крупносортной,

скользить по скомканным снегам.

по золоту из мерной пробы,

по россыпям его нутра,

чтоб растворить суставов пломбы,

и влиться в сплавы, от петра

до нынешней плавильной фронды

веков, что глубоко копнут...

души сломив любой редут.

 

в просторах вертикалей профиль,

в просторах города дымы,

в просторах проксима центавры,

и плеск словесной лебеды,

что совершает мнимый подвиг

и режет истины исподник

над громом вечной тишины.

 

в просторах башни серый призрак,

в просторах взмахи в пустоту

в пике по вертикали крики

перед падением в черноту

червя взлетевшего иль фрика...

что жил и умер словно призрак,

оставив облаку – игру.

 

Дзиге В

...доживать в кем-то брошенной таре...

в серых досках и черной пыли

под песком (ваше золото тратят,

те кто топчет просторы земли).

среди тесных речных кинотеатров

стикса в мире немых дездемон,

 

греков, римлян и диких кентавров

апполоновых тесных времен.

в этом ящике время обскура,

набежавшее с редким лучом,

дым и трепет закадровым шумом

темный вертовый по́лнит дом...