А сокровенное невыразимо… Часть первая

Не так давно ушёл от чумы 21-го века и от нас с вами в область иную уфимский писатель и философ-мистик Владислав Абдулов. А был он благодарный читатель Хайдеггера, чуткий почитатель Востока, ибо оттуда к нам приходит истина. Был он ценитель кино, русского режиссёра Андрея Тарковского – может быть, единственного в СССР до конца подлинного в своей возвышенной одухотворённости кинематографа – сниженного и, по определению, массового искусства. Тем более, что глубокая эстетика русского художника-мастера спокойно обреталась в стороне от популяризаторской, по сути хамской идеологии, заправлявшей тогда в стране, и наглой пропаганды в лице нескольких выскочек, насаждающих эту идеологию от имени целого народа.

Оставляя в стороне великую русскую комедийную линию в кино, где юмор был воистину спасительным и общечеловеческим («Бриллиантовая рука», «Джентльмены удачи», «Белое солнце пустыни и пр.), фильмы Андрея Тарковского тяготели к чисто духовной художественности и нерукотворности («Ностальгия», «Жертвоприношение», «Андрей Рублев»).

Похоже, именно это редкое свойство творческого гения и привлекало к себе Владислава Абдулова. Он и сам писал о таинственной области духа и снов, мимо которой гремучие кинематографические массы с «лёгкостью», обусловленной железобетонной гравитацией и с криком «ура» обречённо пробегают мимо. Возьмите какой-нибудь революционный для своего времени фильм, скажем, «Броненосец «Потёмкин», блестяще отражающий всю муторную злокипучую бучу, сугубо убедительнейшую гарь и копоть кровавого колеса истории в отдельно взятой стране и – почувствуйте разницу. Но нет, не почувствуют – предпочтут-таки свистопляску глубинному постижению…

Как сейчас помню, в 1984 (если не путаю) году в симпатичном захолустном кинотеатре имени «Александра Матросова» в городе Уфе впервые демонстрировалась гениальная картина Тарковского «Сталкер». Мы, тогда юные с приятелем, как изголодавшиеся в закрытом душном улье пчёлы, вылетевшие наконец в поля, впивались в спасительный экран, сидя на третьем ряду с краю. А в это время шаркающая как-то особо развязно и демонстративно (или мне казалось?) толпа непрерывно покидала кинозал, чуть ли не сморкаясь при этом на пол. Порой с наглыми репликами в адрес происходящего на экране. Или это же было на фильме «Зеркало».

Владислав Абдулов предпочитал культуру такого кино, которое ставит последние вопросы вместе с великой русской литературой. Вопросы, которые отчаянно задаёт себе зашедшее в тупик современное человечество в лице очередного автора – какого-нибудь современного Достоевского или бедного андеграундного советского поэта времён великого застоя. Чья жизнь, кажется, всегда висит на волоске. Оттого вопрос звучит только пронзительней.

Такой кинематограф, как поэзия или подлинное искусство, ориентируется на красоту и утончённость истинной духовности.

Из писателей-современников Владиславу Абдулову был близок Юрий Мамлеев – по глубине и духовным исканиям современный аналог (прошу извинить мне это слово) Достоевского. Возможно, несколько стилизованный местами, аналог.

Сильная черта русской литературы, покорившей Запад в двадцатом столетии – способность ставить самые крайние вопросы и пытаться исчерпывающе ответить на них. Затрагивая при этом самые парадоксальные глубины человеческой души вообще, но на абсолютно конкретном эмоционально-духовном материале. Когда я прочитал в 9-м классе «Преступление и наказание», я понял, насколько литература может быть значительнее, интереснее и правдивее обыденной жизни, отравленной окончательно пропагандистской ложью.

Владислав Абдулов был близкий друг Алексея Мартьянова, он и написал предисловие к единственному сборнику его стихотворений, из которого я подготовил для читателя эту подборку.

Предисловие объясняет некоторые обстоятельства короткой (26 лет) жизни поэта и обращение его к темам отнюдь не банальным – не столько модным, сколько духовно питательным и насущным. В смысле живой истины, или истинности смысла жизни. Страдая эпилепсией, Алексей Мартьянов понимал всё о своём парадоксально-счастливом изгойстве из обыденной, слишком человеческой, суетной действительности. На неё судьба ему просто не отвела времени. И с помощью своей поэзии Алексей Мартьянов осуществляет главное – свою самореализацию. Она же – инициация или индивидуация поэта. И вот сборник его стихотворений перед нами.

Это личный (немассовый) подвиг поэта – человека и гражданина. В советское время подобные интенции подавлялись в корне и в самом начале человеческой жизни якобы атеистической, а на деле просто зверской и злобствующей, глумливой пропагандой. Духовно выживали единицы. Может быть, это были наиболее внутренне стойкие, прочнее связанные с другой жизнью духа, изначально имеющие необычный потенциал иных возможностей существования. Заметней такое было как раз на примере поэтов. Они представляли большую личную опасность для обыденной широкомасштабной лжи, поскольку несли в себе зёрна творческого, свободного, пусть даже стихийного начала. Поэты были носителями истока длительности и постоянства существенно не зависящего от временщиков и князей этого мира, с удовольствием продающегося за сладкие коврижки.

Таких индивидуумов «Великий инквизитор» в романе Достоевского и не терпел, поскольку они не вписывались в его таблицу конченых душ, поменявших свои небесные дары на скучный, но надёжный материальный достаток.

Всякий знает, право первородства ведь можно выменять и на чечевичную похлёбку, прибегнув к элементарной хитрости. Социальная плоская пропаганда и была таким духовным подлогом и ловким обманом.

Но каждый гражданин в своё время неизбежно приходит к своему человеческому рубежу, где задаётся последним, самым важным для себя вопросом.

И не все люди, выйдя на финишную прямую из этого мира в мир иной, не теряют присутствия духа. Не все и пытаются пробиться в горние сферы, уготованные для блаженных душ в Доме их Бытия. И в этом, как сказано, есть своя тайна.

Обстоятельства жизни поэта Алексея Мартьянова объясняют его отстранённость от общей суеты жизни, но не само его обращение или посвящение свыше.

Мне дороги у Алексея Мартьянова, в его поисках независимости от низких обстоятельств, сковывающих жизнь, и буддистская составляющая его стихотворчества, и особая интимная исповедальность, свойственная, может быть, в большей мере русской лирической поэзии – лирике пронзительной, требующей индивидуального присутствия, личной вовлеченности в метаморфозы мира.

Тогда как западная лирика дорога нам больше своей философичностью и некоторой даже отрешённостью, развёрнутой рассудочностью.

Но сегодня есть многочисленные возможности для самых неожиданных и плодотворных соединений двух великих традиций – Запада и Востока.

Русская поэзия представляется нам таким местом схождения всех творческих линий или самых разных духовных потенциалов, существующих сегодня в мировом искусстве.

Часто, помимо личного ума, таланта и вкуса, уфимскому поэту требуется удача и, возможно, помощь сторонних заинтересованных лиц, ценителей искусства или просто добрых друзей.

Редакция «Истоков» благодарит Ольгу Полянину за личное участие в подготовке исходных материалов, в предоставлении нам готовой книги стихотворений поэта Алексея Мартьянова – «ВОЗВРАЩЕНИЕ»

(Избранные стихотворения 1997-2001 гг.)

Алексей Кривошеев

Предисловие

Владислав АБДУЛОВ  

МЫ УХОДИМ – СТИХИ ОСТАЮТСЯ ЗА НАС…

Писать о друзьях всегда непросто, писать об ушедших еще и больно. 22 сентября 2003 года трагически оборвалась жизнь Алексея Мартьянова, которого мы – его друзья – звали просто Лёшей. Он ушел от нас осенью, в свое любимое время года, ясным холодным утром, словно сошедшим со страниц «Манъёсю». И теперь, когда его нет, нам остались только стихи и заметки, записанные им в маленькие блокнотики и просто на листы тетрадной бумаги. Ушедшего не вернуть – значит, уже никто не сможет объяснить нам ни причины создания того или иного стихотворения, ни их непростую символику. Достаточно ли стихов, чтобы адекватно понять человека, хотя бы чуть-чуть приоткрыть его внутренний мир? Как мне кажется, Алексей сам ответил на этот вопрос: «…если понять поэта – значит сопережить ему, услышать его молчание, всё сдержанное, и само онемение, – то немногого будет достаточно». И все-таки, значительная доля непонимания остается всегда. Тем более сложной представляется мне задача говорить сейчас за Лёшу, вместо него, об этих волнующих и часто трагических стихах, говорить, зная о том безжалостном отблеске, что бросает на них его смерть.

Для тех немногих, кто близко знал Алексея, его поэзия неотделима от него самого – она составляла не только важнейшую часть Лёшиного бытия, но и была единственным, что он отдавал окружающему миру. Судьба «одарила» его эпилепсией и через нее практически вычеркнула из большой жизни. Многое ли мог сделать в работе, карьере и прочих внешних вещах предельно ранимый и сложный человек? Стихи были оправданием Лёшиного существования, и звание поэта он заслужил по праву сердца. Поэтому лирика Алексея – это прежде всего рассказ о себе, и ее не понять в отрыве от внутренних, духовных исканий самого автора. А они были весьма разнообразны.

В формировании Лёшиного мировоззрения определяющую роль сыграл Восток, первоначально воспринятый сквозь теорию единоборств, а затем увиденный во всем многообразии его религиозно-философских доктрин. Причем в этой непростой сфере Алексею было присуще настоящее академическое чутье – не имея даже законченного среднего образования, он не пошел по пути псевдовосточных мечтаний, столь модных сейчас в определенных кругах, но методично изучал первоисточники, пытался читать на санскрите, пали и китайском. Его интерес к буддизму был не только интеллектуальным, в учении Будды он нашел глубокие соответствия своему внутреннему опыту и духовной практике. Можно сказать, что и в поэзии сердце его принадлежало Востоку, однако при этом он хорошо знал и любил Запад. Форма его собственных стихов во многом ближе именно к западной и русской традициям. Алексей сам неоднократно говорил, что в концептуальном смысле для него важнее поиск новой метафоры, нежели следование канону, т. е. он определял себя в границах европейской поэтики.

Сказанное станет более понятным, если внимательно вчитаться в Лёшины стихи, вместе с ним пройти по важнейшим его темам. Их можно перечислить в нескольких словах: любовь, одиночество, отрешенность и угасание.

Подготовил Алексей Кривошеев

Окончание следует…