Все новости
ПОЭЗИЯ
2 Мая 2020, 20:00

Как солнца свет, что в небе жил. Часть вторая

Борис КУРЧАТОВ – давний, испытанный уфимский автор. Он печатался и в «Истоках», и в других изданиях. Мне приятно снова видеть его на нашем литературном сайте.

Как много в этом пуке
течет по кабелю поток,
не шумен он и не глубок –
то электронов бурный ток,
волшебной жизни в нем клубок.
горит ли дневное светило,
иль ниспадает ночи тьма –
там без руля и без ветрила
плывут исчадия ума.
то электрический ручей
картин изменчивых, речей
лукавых, призрачных видений,
ума холодных наблюдений...
кружится шумный хоровод,
в нем сладкозвучные напевы,
и гад морских подводный ход,
и томный стон и шепот девы,
и бойкий чат, и буйный бред,
прощанье, встреча иль привет
сердец, томящихся в разлуке...
там диспут, тут стихотворенье.
париж, бобруйск, петра творенье,
москва... как много в этом пуке
проводников переплелось
в узорный прихотливый бант.
вертись, вертись, земная ось,
сверкай, безумный диамант!
Болотные солдаты
Идут и день и ночь болотные солдаты;
И песен не поют, и слов не говорят;
Побиты сапоги, в билетах стерлись даты;
Ведет их в битву дух болотного царя.
Куда они бредут по слякоти, пехота?
Истлели их шинели, что были на отцах;
В глазах сырой туман и вечная охота,
Болотная тоска и пустота в сердцах.
Им горы и моря, и степи неизвестны,
Ни сладкий зной пустынь, над пашней облака...
Россия велика, а отступать нет места;
Болота позади, болота по бокам.
Зеленая Карета
Бывает день особый в январе,
когда запахнет в воздухе весною.
Хранится среди дней, забытых мною,
он в памяти, как муха в янтаре.
Еще зима, еще повалит снег,
метель наш домик занесет по крышу,
но где-то далеко уже – я слышу –
её карета начинает бег.
Слово
Нет более медленного языка,
В котором слово длится века.
Сергей Патрушев
На свете прекраснее нет языка,
в котором слово длится века.
Оно не умрет и не канет во тьму,
ты сыну его передашь своему.
Его не увядший сверкающий звук
услышит однажды неведомый внук.
И тянется, вьется, не рвется строка,
и прячет над бездною чья-то рука
от ветра пушинку, единое слово,
тростинку, слезинку, негаснущий свет.
Оно и старо и по-прежнему ново,
в нем нет окончанья и префикса нет.
Ассоль
Если ждать устала друга,
глядя в сумрачную даль,
не зови меня Разлука,
назови меня Печаль.
Если ветер счастья дует,
сердце ранит красота,
не зову тебя Колдунья,
назову тебя Мечта.
Проплывет в дыму рассветном
парус алый, словно кровь,
не зови меня Поэтом,
назови меня Любовь.
Статист
Глашатай истины избитой –
Тень в Гамлете и Вечный Жид, –
Он к блеску яркому софитов
От света днЕвного бежит.
Когда-то на проказы ловкий
Амур стареющих актрис,
Звезда подвыпившей массовки,
Почетный гражданин кулис…
Но бледный дар – уже обуза –
Безжизнен, как засохший куст.
Живительную влагу Муза
Ему проносит мимо уст.
Кумир восторженного зала,
Раб лицедейства своего,
Что смотришь ты на дно бокала? –
Там не осталось ничего.
Птица
Прилетела птица Соваронок,
Хитро смотрит, на рябину сев.
Хохолок пушист и голос тонок,
Повторяет простенький напев.
Подлетит к окну, возьмет три ноты
И взлетит на дерево опять,
Словно ищет там и здесь кого-то,
И никак не может отыскать.
Не под силу ей угомониться.
Где ее гнездо, ее семья?
Не могу понять я, что за птица.
Может быть, та птица – это я?..
Июнь. Расцвёл жасмин
Вот минула зима, и наступило лето
(а между ними где-то прошла весна в черёд).
И вся природа, светом солнечным согрета,
цветёт и зеленеет, и водит хоровод.
Но лето пробежит, и осень глянет в очи,
озябнет в роще зяблик, умолкнет соловей,
короче станут дни, длиннее станут ночи,
и листья облетят с берёзовых ветвей.
Придет в поля зима, закружатся метели,
год пробкой от шампанского отправится в полёт...
Потом – весна красна, свирели и капели,
вернётся соловей и песню запоёт.
Поэтому, мой друг, не надо огорчаться,
хоть для веселья-радости, возможно, нет причин.
Возьми своё перо и с нового абзаца
в тетради запиши: «Июнь. Цветёт жасмин»
Июньская ночь. 3 утра
Ты спишь… Цветы на холодильнике,
стол, лампа, платье, книги в ряд –
все спит, лишь стрелки на будильнике
заученный урок твердят.
И город наш, дождями вымытый,
спит в свете тусклых фонарей
под неба кубком опрокинутым
над рюмкой полною моей.
Я над домами, над витринами,
где слабо брезжит утра свет,
над тополями и рябинами
безмолвно шлю тебе привет.
Ты спишь. Слеза блестит под веками.
Спит ель и речка на стене.
И вместе с елями и реками
я прихожу к тебе во сне.
И сон твой тихо обрывается,
но, как ручей, журчит едва,
как будто песня продолжается,
когда закончились слова.
* * *
Когда бы все начать сначала,
С тех дальних, как улыбка, лет,
То я б, наверно, не меняла
Ни цвет волос, ни неба цвет.
Но если с разрешенья Бога,
Себе и звёздам вопреки,
Мне можно было хоть немного
Подрисовать судьбы штрихи,
Склонившись над зелёной картой,
Запутанный пунктир стереть,
И вновь чертить, над ним корпеть
Усердной школьницей за партой,
То в жизни пёстрой канители
Все шло б дорогою иной:
Иначе бы мели метели,
Катились волны, птицы пели,
И на снегу следы белели, –
Мы не расстались бы с тобой.
* * *
Когда бы над хребтом Кавказа
я, словно Демон, пролетал,
ложь отличал от правды сразу
и строк безумных не писал,
когда б стихи лепил из глины, –
той, что идет на миражи,
когда бы с журавлиным клином
свои я делал виражи,
не думал о деньгах, здоровье,
работе, доме, о семье,
и стрелы черные злословья
под сердце не вонзались мне,
когда бы в праздности и лени
младые не провел года,
когда бы мудрым был, как Ленин,
тогда... не знаю, что тогда.
Бессвязные осенние строки
Октябрь отступает,
сжигая мосты,
и лес догорает,
как в печке листы.
Последний дотлеет
в саду манускрипт...
Все раньше темнеет,
свирепствует грипп.
Наш пасмурный вечер.
Продрогли кусты.
Мой свитер на плечи
накинула ты...
Осенняя мечта
однажды в октябре купить билет на поезд
до станции любой куда не знаю сам
и первый в жизни раз совсем не беспокоясь
бездумно мчаться в нем навстречу небесам
уехать навсегда любви твоей утрата
в душе не пробудит томительную грусть
и этот синий взгляд что так любил когда-то
как глупые стихи не вспомню наизусть
я буду жить один под соснами у моря
из горного ручья хрустальный холод пить
не зная ни трудов ни радости ни горя
другого счастья нет на свете всё забыть
закаты провожать и в гости ждать рассветы
забыть тоску побед и сладкую печаль
надуманных страстей фальшивые монеты
и жизнь что пронеслась как пасмурное лето
как поезд что летит в неведомую даль
Одна унылая фраза
И вот когда погаснут все огни мира,
увянут все цветы, умолкнут голоса многозвучного хора,
я уйду из этой огромной одноместной квартиры,
уйду ото всех, кто мне так дорог,
и там, куда уйду, среди неувядающих цветов,
невообразимых звезд и музыки, прекрасной, как тишина...
а может быть, в полной тишине и тьме, где нет ни голосов,
ни звезд, ни ветра... вообще нет ни хрена –
я все так же глупо и неумело
буду писать стихи в свою потрепанную тетрадь,
но до них уже совсем никому не будет дела,
и некому их будет читать.
Flesh and Blood
My wine you drink, my bread you snap
Dylan Thomas
Вот выпал прошлогодний снег.
Я вспомнил прошлогодний век.
Я пью вино любви былой,
она по-прежнему со мной.
И белые ее стихи,
как черный хлеб, клюю с руки.
На ниве золотился хлеб,
Пока не сжал колосья серп.
Вина таинственную грусть
Хранила солнечная гроздь.
Мы каждый год сбираем вновь
Земли и солнца плоть и кровь.
Поэта плоть и кровь из жил –
как солнца свет, что в небе жил.
Я отдаю в ночной тиши
и сердца кровь и плоть души
своей строке. Тебе дано
ломать мой хлеб и пить вино.
Декабрь
Год близится к концу. Все облетели листья,
все высохли цветы – напрасных слез не трать.
Все прощены грехи, отправлены все письма,
и тонкая стихов кончается тетрадь.
Природа, без конца разучивая гаммы,
играет под финал трагичный фа-минор.
Еще не бьет метель в заклеенные рамы,
и лес не примерял свой праздничный убор...
Но нам на площади уж елку наряжают,
и пилят изо льда диковинных зверей,
прогноз сулит мороз, и розы дорожают –
смешная канитель предновогодних дней.
И верится – потом начнется все с начала.
В тетрадку новую мы с белого листа
с отливом голубым, как снега покрывало,
начнем писать стихи. И будет даль чиста.
Дом, где восходит солнце
Давай возьмем альбом,
карандаши и краски,
нальем в стакан воды
и нарисуем дом,
как на гравюре к той –
любимой нашей – сказке;
деревья и цветы
посадим мы. Потом
раскрасим ярко дверь,
со ставнями окошки,
и солнце в уголке,
и крышу, и чердак.
Там будут дружно жить
собаки, люди, кошки;
их можно не писать –
они придут и так.
Быть может, среди них
и нам найдется место –
старались мы не зря,
рисуя светлый дом.
Хоть комнатка мала,
но нам не будет тесно.
В ней окна на восток.
И чайник со свистком.
Часть первая
Читайте нас: